Страница 7 из 16
- Ну что же, - старушка поправила очки. - Тогда будем пить чай. Полагаю, что это надолго.
Дарья Ивановна была человеком опытным, на жизнь смотрела трезво-философски и ошибалась редко. Не ошиблась она и в этот раз: "господа офицеры" еще раз сбегали, потом добили соседскую наливку, потом добрались до спиртовой заначки, которую не стали бодяжить водой. Ближе к ночи к ним за стол воткнулся еще один сосед - Пал Палыч, мудрый каторжанин, трудившийся последние восемь лет водителем трамвая, потерявший в свое время в тайге все зубы, но не жизненную энергию. Прозвище Пал Палыча - Рафинад хорошо сочеталось со вставными железными зубами. Когда через некоторое время Пал Палыч побрел в туалет, то из одежды на нем были только застиранные "в ноль" синие треники и новенький капитанский китель Токарева. Два мента и бывший зэк долго еще что-то азартно бубнили друг другу, а закончилось все лирично-разудалым хоровым пением: "Па-а тундре, па-а железной дороге, где мчит курьерский "Ва-арр-ркута - Ленинград"!
К этому времени на кухню вышел еще один жилец коммуналки начинающий профсоюзный работник товарищ Смоленков. Он возмущенно сопел, кривил губы, однако громко высказываться не решался - в прошлый раз уже высказался, ох и не под настроение попал...
Дарья Ивановна, видя его переживания, попыталась успокоить вслух (скорее себя, чем соседское невысказанное возмущение):
- Потерпи, партия и правительство, скоро уже угомонятся, по тексту определяю.
К финалу Богуславский, выходя из туалета, вышиб дверь вместе с защелкой, сам понял, что перебор, тут же обнял старушку и начал подлизываться:
- Елки-моталки, Дарья Ванна, не серчай, я с премиальных весь твой оконный укроп скуплю... А?..
- Позволю заметить Вашему Высокоблагородию, что Ваше Высокоблагородие несколько пьяны-с, - строго, по-учительски отрезала Панаева, но тут же, помягчав, добавила: - Завтра очухаетесь - гриб между окнами... Буденовцы...
- Имперский сыск! Не! Похмеляется! - рявкнул, как на баррикаде, Богуславский и нагнулся над раковиной, завертев в обе стороны медный краник. Холодная вода полилась ему на голову, он фыркал, как тюлень, и головой расшвыривал брызги по всей кухне. Освежающая процедура родила очередные ассоциации, и Андрей Дмитриевич затянул, не вынимая голову из-под крепкой струи:
- "Дождь нам капа-ал на рыла! И на дуло нага-ана!.."
Смоленков не выдержал наконец, по-дуэлянтски шагнул вперед левой ногой, взгорбил грудную клетку и пискнул:
- Товарищ Богуславский! Оправьтесь, вы же майор...
Богуславский затих. Секунды на две - столько понадобилось, чтобы завернуть кран.
- Перхоть штабная, - ласково сказал Андрей Дмитриевич и вдруг, растопырив жульмански пальцы и ссутулившись, попер на соседа: - "му-усора окружили - Руки в гору! - крича-ат..."
Смоленков мгновенно забился в расщелину между шкафчиками, зачем-то схватив полотенце и инстинктивно им загораживаясь:
- Дарья Ивановна, ну вы-то хоть скажите... ему!
Панаева презрительно сморщила носик. Ее социально далекие глаза не выражали никакого сочувствия к репрессируемой партийно-хозяйственной номенклатуре. Травлю и глумление пресек вовремя появившийся Токарев-старший. Он ловко, будто и не пил вовсе, развернул друга лицом к коридору и потащил в комнату:
- Неправильный подход к снаряду! Все. Исчезаем. Мадам Даша па-ардонте-с...
Богуславский не сопротивлялся, но по дороге в комнату начал горячим шепотом объяснять свое антиобщественное поведение:
- Нет, Вася, ну кто бы носом шмыгал?! Мне - красному командиру?! То-ва-арищ...
И у самых дверей комнаты вдруг заорал в голос - чтобы на кухне услышали:
- Да такие товарищи лошадь в овраге доедают! Укутайся в резолюцию, регламент!
А в комнате их поджидал сюрприз. Бывший зэк, а ныне вагоновожатый сидел на корточках на широком подоконнике, утонув в милицейском френче и заложив руки на затылок.
- Сильно, - сказал без особого, впрочем, удивления Токарев-старший. - Ты, Пал Палыч, хорошо бы смотрелся голым - но в пулеметных лентах. Окабанел, что ли?
- Слышь, вертухай, орать будешь - завалю! - по-совиному буркнул Рафинад.
- Ну все, приплыли, - вздохнул Токарев, удерживая одной рукой обмякшего Богуславского. - Занавес, граждане - товарищи и господа!
Вскоре коммуналка затихла.
Артем долго не мог уснуть, ворочался, потом встал, подошел осторожно к столу и вынул из висевшего на стуле отцовского пиджака красное удостоверение - в свете уличного фонаря оно казалось темно-бордовым. Он считал годы, когда ему дадут такое же, с каллиграфически выведенной тушью должностью "оперуполномоченный уголовного розыска". Годы не торопились, и пока что Артем, стесняясь, тайком перечитывал отцовское удостоверение. Ему так хотелось быть таким же, как отец, что он даже досадовал на свою внешность, в которой было больше от матери: карие глаза и темные волосы и нос с легкой горбинкой против веселой отцовской зеленоглазой курносости - разве же это внешность для будущего опера? Впрочем, эта разница в чертах лица съедалась забавной идентичностью походок и вообще манеры двигаться, так что окружающие часто лили Артему бальзам на сердце: "Копия отца, ну просто копия..." Токарев-старший тоже балдел от таких утверждений.
Артем любил рассказывать одноклассницам услышанные от отца и Богуславского истории об удалых налетчиках - про Юнкера, про Два нагана, любил показывать им в трамваях и троллейбусах щипачей... Когда его недослушивали, он страшно обижался, хотя и не показывал виду. Впрочем, однажды парень из старшего класса, услышав обрывок очередной байки, попытался съязвить по поводу отца. Красный, как пожарная машина, Артем сбил левой боковой сваей обидчика с ног, и тот несколько дней не показывался в школе. (Токарев-старший привел сына, когда ему исполнилось двенадцать, к Юрию Евгеньевичу - хорошему тренеру по боксу, и удар у Артема был поставлен правильно...)
Артем положил удостоверение обратно в пиджак, поправил одеяло на разметавшемся во сне на узкой кровати отце и вернулся на свой диван. Улыбаясь от воспоминаний минувшего вечера, он не заметил, как заснул...