Страница 127 из 133
- Что ты говоришь? Ты хочешь, чтобы Джойс снималась в кино? Нет!
- Не нет, а да. Именно этого я и хочу. Съемки пойдут ей только на пользу. У них великолепная система. Мне сам Фишбейн рассказывал. Лично. Психиатры, диетврачи и все прочее.
- Какой вздор! Генри, что с тобой происходит?
- Ты помнишь то норковое манто?
- Это шутка? Да нет, непохоже. Ты говоришь серьезно. Выходит, чтобы получить норковое манто, я должна отпустить Джойс сниматься? И это говоришь ты?! Боже, мы женаты уже десять лет и...
- Не валяй дурака. Разве дело в норковом манто? Это лишь символ всего остального.
- Хорошенький символ. Нет, уволь. - Она встала и подошла к окну. Постой, - сказала она, повернувшись, когда Генри заговорил снова. - Все это как-то странно, прямо как в плохой пьесе. Ты разом все уничтожил. Абсолютно все. Нашу жизнь, наши ценности, себя самого. Теперь я просто не знаю, кто ты.
- Ерунда. Я вижу, с тобой сейчас бессмысленно спорить. Надеюсь, ты передумаешь, когда узнаешь подробности.
- Ты так думаешь? - мрачно спросила Эдна.
- Как бы то ни было, дело сделано. Я ушел из музея. Я принимаю предложение.
- Я - мать Джойс.
- А я ее отец. И твой муж.
- Нет. Господи, как странно. Ведь ты бы мог завести любовницу, мог бы начать пить. У нас были бы бесконечные слезы, ссоры и скандалы, мы были бы несчастны. И все же ты оставался бы моим мужем. Но стоило тебе произнести всего несколько опрометчивых слов - и ты мне не муж. Чужой человек.
- Не так громко. Кажется, Мэй вернулась. Мэй прошла прямо в столовую.
- Успела на почту? - спросил Генри. - Мое заявление об уходе, - пояснил он Эдне.
- Ты заберешь его назад.
- Ты бы его видела, - улыбнулся Генри.
- Успела, сэр, - выпалила служанка. - Вам телеграмма, сэр. - Она вручила телеграмму Генри.
- Может быть, из Голливуда, - сказал он. Люди разного общественного положения открывают телеграммы совершенно по-разному. Генри развернул свою с высокомерием человека, уже облаченного в желтый жилет. Телеграмма раздела его донага: "Все отменяется тчк Фишбейн".
ЛОВЕЦ ЧЕЛОВЕКОВ
Перевод. Муравьев В., 1991 г.
Олан Остен, точь-в-точь пугливый котенок, взошел по темной скрипучей лестнице домика неподалеку от Пелл-стрит и долго тыкался в двери на тускло освещенной площадке, пока не отыскал затертую табличку с нужной фамилией.
Он толкнул дверь, как было ведено, и очутился в комнатушке с дощатым столиком, креслом-качалкой и стулом. На грязно-бурой стене висели две полки, заставленные дюжиной флаконов и склянок.
В качалке сидел старик и читал газету. Алан молча вручил ему свою рекомендацию.
- Садитесь, мистер Остен, - весьма учтиво пригласил старик. - Рад с вами познакомиться.
- Правда ли, - спросил Алан, - что у вас есть некое снадобье, крайне, так сказать, э-э... необычного свойства?
- Милостивый государь, - ответствовал старик, - выбор у меня невелик - слабительными и зубными эликсирами не торгую - чем богаты, тем и рады. Но обычного свойства у меня в продаже ничего нет.
- Мне, собственно... - начал Алан.
- Вот, например, - прервал его старик, достав с полки флакон. Жидкость бесцветная, как вода, почти безвкусная, спокойно подливайте в кофе, молоко, вино, вообще в любое питье. И можете быть точно так же спокойны при вскрытии.
- Это, значит, яд? - воскликнул Алан отшатнувшись.
- Ну скажем, очиститель, - равнодушно поправил старик. - Отчищает жизнь. Скажем, пятновыводитель. "Сгинь, постылое пятно!" А? "Угасни, жалкая свеча!"
- Мне ничего подобного не нужно, - сказал Алан.
- Это ваше счастье, что не нужно, - сказал старик. - Знаете, сколько это стоит? За одну чайную ложечку - а ее достаточно - я беру пять тысяч долларов. И скидки не делаю. Ни цента скидки.
- Надеюсь, ваши снадобья не все такие дорогие, - сказал Алан с тревогой.
- Нет, что вы, - сказал старик. - Разве можно столько просить, положим, за любовное зелье? У молодых людей, которым нужно любовное зелье, почти никогда нет пяти тысяч долларов. А были бы - так зачем им любовное зелье?
- Очень рад это слышать, - сказал Алан.
- Я ведь как смотрю на дело, - сказал старик. - Услужи клиенту раз, он к тебе придет в другой. И за деньгами не постоит. Подкопит уж, если надо.
- Так вы, - спросил Алан, - вы и в самом деле торгуете любовным зельем?
- Если бы я не торговал любовным зельем, - сказал старик, потянувшись за другим флаконом, - я бы о том, другом, вам и говорить не стал. В такие откровенности можно пускаться только с теми, кого обяжешь.
- А это зелье, - сказал Алан, - оно не просто - знаете - не только...
- Нет, нет, - сказал старик. - Постоянного действия - что там телесное влечение! Но его тоже возбуждает. Да, да, возбуждает. Еще как! Неодолимое. Неутолимое. Непреходящее.
- Скажите! - заметил Алан, изобразив на лице отвлеченную любознательность. - Бывает же!
- Вы подумайте о духовной стороне, - сказал старик.
- Вот-вот, о ней, - сказал Алан.
- Вместо безразличия, - сказал старик, - возникает нежная привязанность. Вместо презрения - обожание. Чуть-чуть капните зелья какой-нибудь барышне - в апельсиновом соке, в супе, в коктейле привкуса не дает, - и любую резвушку и ветреницу станет прямо не узнать. Ей нужно будет только уединенье - и вы.
- Даже как-то не верится, - сказал Алан. - Она так любит ходить по гостям.
- Разлюбит, - сказал старик. - Ее станут пугать хорошенькие девушки - из-за вас.
- Она действительно будет ревновать? - вскричал Алан в восторге. Меня - ревновать?
- Да, она захочет быть для вас целым миром.
- Она и так для меня целый мир. Только она об этом и думать не хочет.
- Подумает, вот только глотнет снадобья. Как миленькая подумает. Кроме вас, ни о ком и думать не будет.
- Изумительно! - воскликнул Алан.
- Она захочет знать каждый ваш шаг, - сказал старик. - Все, что с вами случилось за день. Всякое ваше слово. Она захочет знать, о чем вы думаете, почему улыбнулись, почему у вас вдруг печальный вид.
- Вот это любовь! - воскликнул Алан.
- Да, - сказал старик. - А как она будет за вами ухаживать! Уставать не позволит, на сквозняке сидеть не даст, голодным не оставит. Если вы задержитесь где-нибудь на час, она будет с ума сходить. Она будет думать, что вас убили или что вас завлекла какая-нибудь красотка.