Страница 26 из 28
Даже будь он студентом, пренебрежение в глазах мистрис Бишоп заставило бы его это отрицать. Она явно не жаловала тамошнее образование.
– Нет, мэм. Я из Хедли, – ответил Маркус, тревожно глядя на бледное лицо и посиневшие губы Джимми. – По-моему, Джимми не хватает воздуха.
– Нам всем не хватает воздуха. Особенно с таким дымом. – Сказав это, мистрис Бишоп глубоко затянулась и выпустила густое облако дыма. – А он немного поспит, – добавила она, взглянув на Джимми.
Маркус благоразумно воздержался от вопроса, проснется ли мальчишка вообще.
– Мне понадобилось восемнадцать часов, чтобы помочь этому мальцу появиться на свет. А какой-то идиот одним выстрелом мог бы сжить его со свету. – Мистрис Бишоп достала из кармана небольшую фляжку. – Война – напрасная трата женского времени.
Мистрис Бишоп зубами вытащила пробку и выплюнула в огонь. Послышался хлопок, затем шипение, после чего пробка ярко вспыхнула. Врачевательница сделала солидный глоток и протянула фляжку Маркусу.
– Спасибо. Я не буду.
Маркус и сейчас чувствовал, что его в любой момент может вывернуть. Воспоминания о битве рвались заполонить его разум.
Он убил человека. Где-то в Англии завтра проснется мать, еще не зная, что у нее больше нет сына. И в этом виноват он, Маркус Макнил.
– В следующий раз, прежде чем спустить курок, подумай о той рыдающей матери, – сказала мистрис Бишоп, снова поднося фляжку к губам.
Эта рыжая женщина непостижимым образом узнала о том, что будоражило больную совесть Маркуса. Удивленный и напуганный ее проницательностью, Маркус зажал рот ладонью, чувствуя новые позывы на рвоту. Мистрис Бишоп сердито посмотрела на него, щуря светло-карие глаза:
– Только не вздумай рассказывать мне, как это тебя всколыхнуло и взбудоражило. У меня нет времени выслушивать твои охи и вздохи. Тут один из парней Проктора улепетывал от англичан, угодил в яму и сломал ногу. Первая вразумительная история о сражении, которую я сегодня услышала.
Мистрис Бишоп опять припала к фляжке, затем поднялась на ноги и поманила Маркуса за собой.
Маркус оставался там, куда его привели, пока бурление в животе не прекратилось. Однако рыжеволосая врачевательница решила, что он прохлаждается слишком долго.
– Ну? – крикнула она, вставая над лежащим солдатом, выпучившим глаза от боли и страха. – Будешь и дальше падать в обморок или соизволишь мне помочь?
– Я никогда не вправлял кости.
Маркус чувствовал: мистрис Бишоп признаёт только правду.
– Ты и человека никогда не убивал. Все когда-нибудь происходит в первый раз, – язвительно заметила мистрис Бишоп. – И потом, я не прошу тебя вправлять кость. Этим я займусь сама, а ты будешь его держать.
Маркус встал возле головы солдата.
– Не там! – У врачевательницы Бишоп закончилось терпение. – Держи справа здесь, а слева – здесь. – Она уперла руки Маркуса в правое и левое бедро лежащего.
– Сара, у тебя найдется выпить? – хрипло спросил солдат.
Маркусу подумалось, что бедняге и впрямь нужен хороший глоток рома. Судя по виду увечной ноги, большая берцовая кость сломана пополам.
– Давай-ка глотни сначала сам. – Сара Бишоп впихнула фляжку в ладонь Маркуса. – Потом передашь Джону. Ты опять весь позеленел.
На этот раз Маркус не противился, и ром обжег ему горло и потек внутрь; затем он поднес фляжку к солдатским губам.
– Спасибо, – прошептал тот. – Сара, а у тебя найдется еще какое-нибудь болеутоляющее? Посильнее?
Солдат и врачевательница как-то странно переглянулись.
– Не здесь, Джон Проктор.
– Я просто спросил, – вздохнул Проктор, опуская голову. – Довольно и рома.
– Макнил, ты готов? – поинтересовалась Сара, зажимая трубку в зубах.
Маркус не успел не то что ответить. Он даже не успел понять вопрос, как Сара соединила сломанную кость. Мышцы на ее руках взбухли от напряжения.
Проктор буквально взвыл от боли, потом потерял сознание.
– Вот так. Дело сделано. – Сара похлопала ногу Проктора. – Эти Прокторы никогда не стеснялись проявлять чувства.
При таком серьезном переломе пациент Сары прекрасно держался, подумал Маркус, но решил оставить свои мысли при себе.
– Глотни еще. – Сара указала на фляжку. – Когда доведется вправлять кость, делай в точности, как делала я. Сначала обездвижишь руку или ногу, а затем быстро соединишь кость. Так ты причинишь больному меньше вреда. А будешь робеть – еще и жилы порвешь. С костями всегда так.
– Да, мэм.
Маркусу было трудно подчиняться приказам Вудбриджа, но с Сарой Бишоп все выходило само собой.
– Надо заниматься другими бедолагами, – сказала Сара, продолжая сосать погасшую трубку, словно это ее успокаивало.
– Вы позволите остаться и помогать вам?
Может, помощь сыновьям других матерей как-то примирит его с тем, что он лишил жизни своего ровесника?
– Нет. Возвращайся в Хедли, – ответила Сара.
– Но ведь сражение еще не закончилось. – Маркус обвел глазами лагерь.
Ополченцы понесли потери. Убитые. Смертельно раненные. Искалеченные.
– Нашим командирам нужен каждый, кто способен стрелять. Свобода…
– Можно служить делу свободы и не участвуя в кровопролитии. Армии, которая создается, понадобится гораздо больше хирургов, чем солдат, – заявила мистрис Бишоп, концом трубки указывая на Маркуса.
Глаза врачевательницы стали темными, а зрачки неестественно расширились. Маркус даже вздрогнул. Должно быть, это из-за выпитого рома и удушливого дыма Сара Бишоп выглядела так странно.
– Твое время еще не пришло, – добавила она, понизив голос до шепота. – А пока оно не пришло, возвращайся в родные места, Маркус Макнил. И готовься. Когда будущее позовет, ты сразу узнаешь.
Глава 10
День третий
15 мая
Рано утром на третий день вампирской жизни Фиби Мириам принесла ей кошку. Кошка была достаточно упитанной, с черным туловищем и мордой, но с белым носом, лапами и кончиком хвоста.
– Тебе пора кормиться самостоятельно, – сказала Мириам, ставя переноску возле кровати; кошка тихо и жалобно мяукала. – Мне нужно сделать паузу в хлопотных материнских обязанностях. Фрейя, Шарль и Франсуаза находятся дома, но никто из них не станет отвечать на твои просьбы о еде и питье.
От слов Мириам в животе Фиби заурчало, но уже по привычке, а не от голода. Теперь голод вызывал у нее грызущее ощущение в сердце и венах. Подобно центру тяжести, центр ее аппетита переместился из живота, причем процесс перемещения казался ей немыслимым с точки зрения биологии, которую она изучала в школе.
– Запомни, Фиби. Лучше, если ты вообще не будешь говорить со своей пищей. И не сюсюкай над ней. Пусть сидит в переноске, пока ты не почувствуешь себя готовой к кормлению. – Голос Мириам обрел интонации школьной учительницы; эти интонации заставляли Маркуса и Мэтью торопиться к пробиркам и компьютерам, когда она руководила их биохимической лабораторией в Оксфорде. – (Фиби кивнула.) – И ради бога, не давай ей имени, – добавила Мириам, направляясь к двери.
Едва Мириам ушла, Фиби сразу же открыла дверцу переноски. У нее еще сохранялись бунтарские тенденции двух жутких первых дней.
– Вылезай, кисонька, – вкрадчиво позвала Фиби. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
Но кошка была взрослой особью, а не доверчивым котенком и потому забилась в задний угол, выгнула спину и зашипела, показывая острые белые зубы.
Кошачья свирепость понравилась Фиби. Она отошла и принялась разглядывать источник своей кормежки. А кошка, почувствовав возможность сбежать, пулей вылетела из переноски и забилась в узкое пространство между стеной и гардеробом.
Заинтригованная таким поведением, Фиби уселась на пол и стала ждать.
Часа через два кошка решила, что Фиби можно не опасаться, и переместилась на коврик у закрытой двери. Казалось, она намеревалась сбежать, едва только дверь приоткроется.
Фиби наскучило ожидать дальнейших кошачьих маневров, и она занялась разглядыванием собственных зубов в оконном стекле, украшенном ее трещинами. Свет падал так, что смотреться в стекло, как в зеркало, можно было лишь несколько часов. Все остальное, что блестело и отражало, вчера вечером из ее комнаты убрали, опасаясь, как бы Фиби не влюбилась в свое отражение и не стала его пленницей.