Пещера

Именно так и было. Чуть ли не через час настал его черед. Он вылез из кабины и, как всегда, подошел к стойке приемщика с бумагами, в числе которых были три экземпляра накладной, счет-фактура на прошлые поставки, обязательный для каждой партии товара сертификат качества, за которое мастерская брала ответственность, равно как и за дефекты, буде таковые выявятся, еще одно обязательное свидетельство, в котором поставщик заявлял, что не имеет коммерческих отношений ни с каким иным торговым предприятием, за исключением нижепоименованных, и предупрежден об ответственности за нарушение этого пункта договора. Как всегда, появился грузчик, готовый помочь, и тут заместитель начальника отдела приемки, окликнув его, приказал: Разгружайте половину товара. Сиприано Алгор в тревоге и недоумении осведомился: Почему половину? В последние недели продажи упали, как бы не пришлось вернуть и то, что у нас на складе. Вернуть. Ну да, такой пункт предусмотрен в нашем контракте. Да знаю, что предусмотрен, но ведь там указано, что я не имею права предлагать свою продукцию другим клиентам, так, может, скажете, куда мне девать половину товара. Не скажу, я всего лишь исполняю указания руководства. А я могу с ним поговорить. Да нет, не стоит даже и пробовать, оно с вами и разговаривать не станет. Руки у Сиприано Алгора задрожали, он в растерянности оглянулся, ища, у кого бы найти содействие, но лица троих водителей, стоявших за ним, были безучастны. Он все же попытался воззвать к классовой солидарности: Что ж это делается, человек привез плоды своего труда, накопал глины, вымесил, изготовил, что заказали, обжег в печи, а теперь берут только половину, где же справедливость, а водители переглянулись, пожали плечами, не зная, стоит ли отвечать, а если стоит, то кому взять это на себя, а один даже вытащил сигарету, показывая, что в обсуждении участвовать не намерен, но тотчас вспомнил, что курить здесь запрещено, и потому отвернулся, полез от греха подальше в кабину. Гончар понял, что, если продолжит протестовать, может лишиться и остального, и решил малость остудить им же вскипяченную воду, ибо половина в любом случае лучше, чем ничего, и все как-нибудь само уладится. И покорно обратился к конторщику с таким вопросом: А скажите, с чего же это продажи упали. Думаю, с того, что стали выпускать пластмассовую посуду под керамику, и так ловко подделывают, что кажется настоящей, но при этом весит меньше и стоит дешевле. Разве же это причина отказываться от моей, моя-то – и настоящая, и натуральная. Вот и попробуйте это клиентам втолковать, огорчать вас не хочется, но боюсь, скоро керамику будут покупать только коллекционеры, да и то. Подсчет был завершен, и заместитель написал в накладной: Принято столько-то – и сказал: Больше пока привозить не надо, мы сообщим, когда понадобится новая партия. Но как, по-вашему, мне дальше-то – работать, нет. Это уж вам решать, не возьму на себя ответственность советовать. А возврат-то, неужто вернете мне то, что у вас на складе, и самые слова его задрожали от такой горечи и отчаяния, что заместитель сказал примирительно: Видно будет. Гончар влез в кабину и рванул с места так резко, что несколько ящиков, ерзавших в полупустом пикапе, сдвинулись и сильно ударились о задний борт. Снявши голову, по волосам не плачут, с досадой воскликнул Сиприано Алгор. Перед пандусом, ведущим к выходу, ему пришлось остановиться, ибо по правилам надо было предъявить пропуск и этому охраннику тоже, черт их разберет с их бюрократией, в принципе-то, поставщик въехал, поставщик и выедет, однако же, как видим, бывают и исключения, взять хотя бы нашего Сиприано Алгора, который въезжал сюда в одном качестве, а выезжает после всего услышанного, похоже, совсем в другом. Чего другого и ждать от цифры тринадцать, фокусами с переменой мест судьбу не обманешь. По длинному пандусу пикап выбрался на белый свет, ничего не остается теперь, как возвращаться домой. Гончар улыбнулся невесело: Не в тринадцати дело, нет никакого тринадцатого, стоял бы я в хвосте первым, приговор был бы таким же, все равно бы сказали – сейчас возьмем половину, дальше видно будет, что за жизнь, мать ее.

А женщина из лачуги – та, которой нужны были новые миски и горшки – спросила мужа: Ну что, видел машину с посудой, а муж ответил: Видел и даже остановил, но потом отпустил. Почему. Поглядела бы ты на водителя, сделала бы то же самое.

Сиприано Алгор затормозил, опустил стекла с обеих сторон и принялся ждать, когда его ограбят. Не так уж редко бывает, что от ударов судьбы мы падаем духом – и так низко, что становимся жертвой столь же или даже еще более драматических решений. Приходит минута, когда оскорбленный, подавленный неудачей человек вдруг слышит голос: Да пропади оно все пропадом – и тогда в соответствии с особенностями места и времени либо выбрасывает последние деньги на покупку лотерейного билета, либо швыряет на игорный стол по наследству доставшиеся отцовские часы и серебряный портсигар, подаренный некогда матерью, и ставит на красное, хоть и видел, что оно выигрывало пять раз подряд, либо в одиночку выскакивает из окопа и, уставя штык, бежит на вражеский пулемет, или вот останавливает свой пикап, опускает в нем стекла, потом открывает в кабине двери и ждет, когда же со всегдашними дубинками, непременными ножами и меняющимися от случая к случаю надобностями придут его грабить люди из лачуг: Если те не захотели, пусть хоть эти возьмут, такова была последняя мысль Сиприано Алгора. Минуло десять минут, но никто не явился совершить вожделенный ему грабеж, потом прошло четверть часа – но даже собака не выбралась с обочины и не задрала заднюю ногу на колесо, не обнюхала пикап, и лишь после того, как и полчаса канули в никуда, возник наконец человек вида столь же неприятного, сколь и неопрятного, и спросил у гончара: Проблемы, помочь, могу подтолкнуть, аккумулятор, наверно, сел. Ну, что говорить, если даже у самых крепких духом случаются моменты необоримой слабости, когда тело не в состоянии сохранить стойкость, которой долгие годы учил его этот самый дух, стоит ли удивляться, что предложение помочь, к тому же исходящее от человека с наружностью бандита, затронуло самые сокровенные струны в душе Сиприано Алгора, да так затронуло, что из угла глаза выкатилась слеза: Нет, спасибо большое, сказал он, но в следующий миг, когда милосердный киринеянин[1] уже шел прочь, выскочил из кабины, подбежал к задней двери, открыл ее, крича при этом: Эй, дядя, поди-ка сюда.

Тот остановился: Чего, передумал, помочь все же. Да нет, не в том дело. А в чем. Подойди сюда, будь любезен, настаивал Сиприано Алгор и, когда просьбу его уважили, сказал: Возьми-ка полдюжины мисок, жене снесешь в подарок, и этих вот суповых полдюжины тоже, держи. Да за что же, я же ничем тебе не помог, впал тот в недоумение. Какая разница, считай, что помог, а если нужен кувшин для воды, бери и кувшин. Вот кувшин мне и вправду нужен. Ну и забирай, тащи-тащи. Гончар составил миски горкой, мелкие вниз, глубокие сверху и водрузил их на левую руку встречного, согнутую и прижатую к груди, а поскольку с пальца правой уже свисал у того кувшин, не нашел облагодетельствованный ничего лучше банального «спасибо» и учтивого наклона головы, который на удивление плохо вязался с его социальным статусом, и значит это, что несравненно лучше мы понимали бы житейские сложности, будь наше усидчивое усердие употреблено на постижение противоречивости явлений, а не на их тождественность и связь, ибо те обязаны объясняться сами собой.

Человек, который выглядел как разбойник, но таковым не оказался – то ли вообще, то ли в этот раз не захотел им быть, – в растерянности скрылся меж лачуг, а Сиприано Алгор поехал дальше. Совершенно очевидно, что даже самое острое зрение не в силах заметить, как изменилось давление на шины и рессоры после исчезновения части груза, ибо в смысле веса двенадцать глиняных тарелок и один кувшин столь же мало значат для автомобиля, пусть и среднего, как для счастливой невесты – лепесток красной розы, затесавшийся среди двенадцати лепестков белой. Слово «счастливый» появилось тут не случайно, ибо, глядя сейчас на выражение лица Сиприано Алгора, совершенно невозможно поверить, будто у него купили только половину товара, привезенного в Центр. Впрочем, воспоминание о нестерпимом коммерческом поражении воротилось к нему, когда через два километра он въехал в Индустриальный Пояс. И при виде отвратительного леса фабричных труб, блюющих ядовитым дымом, спросил себя, на какой же именно из этих поганых фабрик выпускают пластмассовую мерзость, подло притворяющуюся керамикой. Да это же невозможно, бормотал он про себя, они разные и по звуку, и по весу, а ведь есть еще связь между тем, что видят глаза, и тем, что осязают пальцы, я читал, не помню где, что можно видеть пальцами, ощупывающими глину, и более того – можно, не прикасаясь к ней, чувствовать все, что видят глаза. И, будто мало он еще намучился, спросил себя Сиприано Алгор, вспомнив свою старую печь для обжига, сколько же мисок, плошек, кувшинов, горшков и прочего способны выпустить в минуту эти проклятущие станки. Под воздействием этих и иных, неупомянутых, вопросов снова омрачилось чело гончара, и весь дальнейший путь прошел в беспрестанных тягостных думах о трудном будущем, ожидающем его семью, если Центр сохранит новую свою политику, первой жертвой которой пал он, Сиприано Алгор. Но воздадим гончару честь и хвалу, припомнив, что не позволил он духу своему хоть на миг смутиться раскаяньем и сожалением, и – за щедрость, проявленную по отношению к человеку, который, если правда все, что говорят про обитателей этих лачуг, должен был бы его ограбить. На кромке этого самого Пояса имеются несколько мастерских, бог весть как сохранившихся в пространстве остервенелого потребления и чудовищного многообразия продукции, выпускаемой современными гигантами индустрии, однако они все же как-то выжили и неизменно проливали бальзам на душу Сиприано Алгора, когда он поглядывал на них из окна кабины, перебарывая беспокойство за будущность своей профессии. Однако осталось им недолго, подумал он сейчас, имея в виду не перспективы гончарного ремесла, а эти мастерские, а такой оборот приняли его мысли исключительно оттого, что он не дал себе труда вдуматься как следует, и подобное происходит сплошь и рядом, и даже считаем возможным утверждать, что не стоит ожидать верных умозаключений по той простой причине, что на середине пути, который нас к этим выводам непременно вывел бы, – мы останавливаемся.

1

Евангельский персонаж Симон Киринеянин помог Иисусу нести крест на Голгофу.