Добывайки_в поле

– Я полагаю, – сказала она задумчиво, принимаясь складывать салфетку, – какие-то дома для них подходят больше, какие-то – меньше.

– В некоторых домах их вообще нет, – сказала миссис Мей. – По словам брата, больше всего, как ни странно, они любят жить там, где порядок. Он много раз мне говорил, что добывайки пугливы, им надо точно знать, где что лежит и чем скорее всего будет занят тот или иной обитатель дома в то или иное время. В безалаберных, шумных домах, где хозяйство ведётся кое-как, можно, представь себе, бросать вещи где попало, и ничего не пропадёт – я имею в виду, по вине добываек.

Миссис Мей коротко рассмеялась, а Кейт вдруг спросила:

– А могут добывайки жить под открытым небом?

– С трудом. Они нуждаются в нас. Им требуются для жизни те же вещи, что и людям.

– Я вот думала о Поде, и Хомили, и маленькой Арриэтте. Когда их выкурили из-под кухни, что с ними стало, как вам кажется?

– Я и сама часто спрашиваю себя об этом.

– Неужели Арриэтта осталась последней из добываек, как говорил ваш брат?

– Да, так он и сказал: самая последняя, единственная на свете. От всего сердца надеюсь, что он был не прав. С его стороны гадко было так говорить, – задумчиво добавила миссис Мей.

– Не представляю только, как они перебрались через поля… Как вы думаете, им удалось в конце концов найти барсучью нору?

– Кто знает? Я ведь рассказала тебе ту историю с наволочкой: ну, когда сложила в наволочку всю мебель из кукольного дома и отнесла к барсучьей норе.

– И как вы почувствовали запах тушёного мяса, да? Но это ещё не значит, что наши добывайки – Под, Хомили и Арриэтта – добрались туда. Ведь в барсучьей норе жили их родичи, не правда ли? Эти Хендрири? Может, это они готовили еду?

– Конечно, – сказала миссис Мей.

Несколько минут Кейт молчала, погрузившись в раздумья, но вот лицо её просияло, и, повернувшись на табурете вокруг своей оси, она воскликнула:

– Если мы поедем туда на самом деле, то где будем жить? На постоялом дворе?

Глава вторая

Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.

Но ничто не бывает таким, каким мы это себе представляем. В данном случае это относится к постоялому двору и – увы! – к дому тёти Софи. Ни то ни другое, по мнению Кейт, не было таким, каким ему следовало быть.

На постоялый двор (как теперь говорят – в гостиницу) следовало приезжать поздним вечером, а не в три часа пополудни, желательно в дождь, а ещё лучше в грозу, и стоять он должен на вересковой пустоши (унылой и мрачной, как полагается её называть). Хозяин там должен быть толстый, в мятом, запачканном соусом переднике; из кухни должны выглядывать поварята, а перед очагом должен стоять в полном молчании, грея у огня руки, высокий темноволосый незнакомец. А уж огонь там – всем огням огонь: огромные поленья в очаге и ослепительное пламя, с треском и гулом устремляющееся в трубу. Над огнём, чувствовала Кейт, должен быть подвешен котёл… Неподалёку для завершения картины – так, во всяком случае, представлялось ей – должны лежать собаки.

Но в действительности ничего этого не оказалось. За конторкой сидела молодая женщина в белой блузке, которая записала их имена в книгу приезжих. Были там две официантки: Морин (блондинка) и Маргарет (тихая, как мышка, в выпуклых очках) – и пожилой официант, у которого волосы сзади были совсем другого цвета, чем спереди. В камине лежали не поленья, а искусственные угли, которые неустанно лизал жалкий язычок электрического света, и (это было хуже всего) вместо высокого темноволосого незнакомца перед камином стоял поверенный мистер Зловрединг (его имя так и произносилось: Зло-врединг) – кругленький, розовенький, но какой-то удивительно холодный на вид – наверное, из-за седых волос и серых глаз.

Однако снаружи светило яркое весеннее солнце, и Кейт понравилась её выходившая на рыночную площадь спальня со шкафом красного дерева и умывальником с холодной и горячей водой. А завтра, знала она, они увидят дом – этот легендарный, таинственный дом, который неожиданно стал реальным, не воздушный замок, а строение из настоящих кирпичей и извёстки, которое находится всего в двух милях от них. Достаточно близко, подумала Кейт, чтобы можно было прогуляться туда после чая, если только миссис Мей не будет так долго разговаривать с мистером Зловредингом.

Но когда на следующее утро они туда наконец пошли (миссис Мей в длинном пальто, похожем на охотничье, с вишнёвой тростью, подбитой снизу резиной), Кейт была разочарована. Дом оказался ничуть не похож на то, что она себе воображала: просто длинный барак из красного кирпича с двумя рядами блестящих окон, смотревших на неё словно слепые глаза.

– Со стен сняли плющ, – сказала миссис Мей, не в силах скрыть удивления, однако через минуту оправилась и добавила более бодрым тоном: – И правильно сделали: ничто так не разрушает кирпичную кладку.

Они зашагали к дверям по подъездной дорожке, и миссис Мей принялась объяснять Кейт, что этот дом всегда считался ярким образцом архитектуры начала восемнадцатого века.

– Это правда было всё здесь? Именно здесь? – повторяла Кейт с недоверием в голосе, словно миссис Мей могла забыть.

– Ну конечно, милочка, что за глупый вопрос! Вот тут, возле ворот, росла яблоня – яблоня с жёлто-коричневыми яблоками… И третье окно слева, то, с решёткой, – это моя спальня. Я спала там во все последние приезды сюда. Детская, понятно, с другой стороны. А вот огород. Мы с братом любили прыгать с этой ограды на кучу компоста. Я помню, однажды Крампфирл сильно нас выбранил и померил стену метлой. Десять футов в высоту.

(«Крампфирл? Значит, он действительно существовал на свете…»)

Парадная дверь была распахнута. «В точности так, – подумала вдруг Кейт, – как много лет назад, в тот незабываемый для Арриэтты день, когда она впервые увидела „белый свет“». Раннее весеннее солнце заливало недавно побелённые ступени и заглядывало в высокий тёмный холл. Солнечные лучи образовали сияющий полог, сквозь который ничего не было видно. Рядом с крыльцом Кейт заметила железную скобу для сапог. Та или не та, по которой Арриэтта слезала на землю? Сердце Кейт учащённо забилось, и она шепнула, в то время как миссис Мей дёрнула звонок:

– А где решётка?

– Решётка? – переспросила миссис Мей, делая несколько шагов назад, на гравийную дорожку, и оглядывая фасад дома, в глубине которого слышалось звяканье. – Вон там. Её починили, но это та же самая решётка.

Кейт направилась прямо к ней. Вот она, та решётка, через которую все они убежали – Под, Хомили и маленькая Арриэтта. На стене было зеленоватое пятно, несколько кирпичей выглядели более новыми, чем все остальные. Решётка была выше, чем она думала: им, должно быть, пришлось прыгать вниз. Подойдя вплотную, Кейт наклонилась и заглянула внутрь: сырость и темнота, больше ничего. Вот, значит, где они жили.

– Кейт! – тихо позвала миссис Мей у порога (так, должно быть, Под звал Арриэтту в тот день, когда она бросилась бежать по дорожке от дома).

И Кейт, обернувшись, увидела вдруг то, что сразу узнала, то, что, наконец, было в точности таким, каким представлялось ей в воображении, – склон холма, усыпанный первоцветом. Хрупкие зелёные стебли с сизым налётом среди повядшей прошлогодней травы и жёлтые, словно светлое золото, цветы. А куст азалии превратился в высокое дерево.

Миссис Мей снова позвала её, и Кейт вернулась к парадным дверям.

– Пожалуй, позвоним ещё раз.

Они снова услышали призрачное звяканье.

– Звонок подвешен возле кухни, – объяснила шёпотом миссис Мей, – прямо за дверью, обтянутой зелёной байкой.

(«Дверью! Обтянутой! Зелёной! Байкой!..» Кейт казалось, что миссис Мей произносит каждое слово с заглавной буквы.)

Наконец за солнечным пологом показалась какая-то фигура – неряшливая девица в мокром холщовом фартуке и стоптанных туфлях – и вопросила, прищурив глаза от солнца: