Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 21

Возможно, корень проблемы крылся во властителях Дамаска. Во времена аль-Будайри этим городом правила династия местной знати, а не назначаемый Стамбулом наместник, как это было в других османских провинциях. Феодальный клан аль-Азм разбогател в XVII веке, когда собрал в своих руках обширные сельскохозяйственные угодья вокруг города Хама в центральной Сирии. В начале XVIII века клан обосновался в Дамаске, где стал одной из самых богатых и влиятельных городских семей. В период с 1724 по 1783 год Дамаском правили пять членов семьи аль-Азм – в общей сложности 45 лет, а несколько других представителей клана управляли провинциями Сайда, Триполи и Алеппо. Таким образом, аль-Азмы представляли собой один из самых могущественных местных правящих кланов, существовавших в арабских провинциях в XVIII веке.

Мы, современные люди, можем полагать, что нахождение арабских провинций под правлением местных династий, а не османской администрации было благом для арабского населения. Но в те времена это было не так. Османские чиновники были слугами султана и, по крайней мере формально, правили в интересах государства, а члены клана аль-Азм ставили во главу угла личные и семейные интересы и использовали свои высокие должности для самообогащения и возвышения своей династии за счет османского государства. Круг справедливости был разомкнут, что вело к разрушению устоев, на которых строилось государство и общество.

Аль-Будайри подробно обсуждает сильные и слабые стороны правления клана аль-Азм в Дамаске. Асад-паша аль-Азм находился у власти целых 14 лет (с 1743 по 1757 год), дольше любого другого наместника Дамаска в османскую эпоху. Хотя цирюльник выражал полную лояльность своему правителю, он находил много поводов для резкой критики. Он обвинял губернаторов из клана аль-Азм в разграблении городской казны и бедственном положении местного населения и возлагал на них ответственность за царящий в армии хаос и падение общественной морали.

При правлении аль-Азмов армия превратилась из дисциплинированной силы, поддерживающей законность и правопорядок от имени государства, в сборище бандитов. В Дамаске базировалось два корпуса янычар – имперский корпус, присланный из Стамбула (капыкуллары, или «рабы Высокой Порты), и местный корпус (йерлийе). Кроме них существовали нерегулярные войска из курдов, туркоманов и североафриканцев. Все эти воинские подразделения враждовали между собой, являясь главными нарушителями мира и спокойствия в городе. В 1756 году жители района Амара дорого заплатили за то, что поддержали имперских янычар в столкновении с местными дамасскими янычарами. В отместку последние спалили целый квартал вместе с домами и лавками[49]. Аль-Будайри рассказывает о многочисленных случаях нападения солдат на жителей Дамаска и даже убийств, остававшихся безнаказанными. Когда начинались беспорядки, торговцы закрывали лавки, горожане запирались в своих домах, и жизнь в городе замирала. Из дневника аль-Будайри хорошо видно, какую опасность представляли «войска охраны» для жизни и имущества простых жителей Дамаска.

Аль-Будайри также считал аль-Азмов ответственными за непомерно высокие цены на продовольствие в Дамаске. Они не только не регулировали торговлю, чтобы обеспечить справедливые цены, но и, как предполагал аль-Будайри, будучи крупными землевладельцами, использовали свое нахождение у власти для создания искусственного дефицита зерна, чтобы максимально увеличить свои прибыли. Однажды, когда хлеб подешевел, Асад-паша отправил своих людей к пекарям, чтобы заставить их поднять цены – ведь высокие цены на пшеницу были источником богатства для его семьи[50].

В своем дневнике аль-Будайри возмущался тем, что семья паши обогащается, в то время как простые жители Дамаска голодают. Символом злоупотребления властью стал роскошный дворец, возведенный Асад-пашой в центре Дамаска. Он сохранился до наших дней. Все городские каменщики и ремесленники были заняты на строительстве дворца, из-за чего стоимость их работ для рядовых дамасцев взлетела до небес. Кроме того, для него требовалось огромное количество строительных и отделочных материалов, и Асад-паша приказал ради этого разбирать старые дома, невзирая на их историческую ценность и не считаясь с владельцами. Дворец был воплощением ненасытной жадности Асад-паши. По словам аль-Будайри, во дворце имелись бесчисленные тайные хранилища – «в стенах, в потолках, под полами, под фонтанами и даже под туалетами», где паша хранил свои несметные богатства[51].

Разброд в армии вкупе с алчностью наместников аль-Азмов, по мнению аль-Будайри, привели к падению общественной морали. Легитимность османского государства в значительной степени опиралась на его способность продвигать мусульманские ценности и поддерживать институты, позволявшие его подданным жить в соответствии с предписаниями суннитского ислама. Таким образом, падение общественной морали было прямым признаком ослабления государственной власти.

Самым наглядным доказательством упадка, с точки зрения аль-Будайри, стал разгул проституции в городе. Дамаск был консервативным городом, где женщины традиционно одевались очень целомудренно, закрывали волосы и лица и почти не общались с мужчинами за пределами своих семей. Теперь же, жаловался цирюльник, по улицам и рынкам Дамаска разгуливали пьяные проститутки с открытыми лицами и распущенными волосами, в сопровождении таких же пьяных солдат. Наместники Дамаска несколько раз пытались запретить проституцию, но безуспешно. Поддерживаемые солдатами, проститутки отказывались подчиняться указам.

Что еще хуже, простой народ восхищался дерзким поведением проституток. В 1740-х годах одна красивая молодая женщина легкого поведения по имени Салмун настолько очаровала горожан, что ее имя стало синонимом всего модного и красивого. Особенно нарядное платье называли «платьем Салмун», а необычное ювелирное украшение «безделушкой Салмун».

Салмун была бесстрашной женщиной, чем-то напоминавшей знаменитую Кармен из оперы Бизе. Однажды вечером в 1744 году она столкнулась на узкой улочке Дамаска с кади (судьей). Она была пьяна и держала в руках нож. Сопровождавшие судью слуги крикнули ей, чтобы она уступила дорогу. Но Салмун засмеялась в ответ и кинулась на кади с ножом. Слугам с трудом удалось удержать ее. За это нападение власти арестовали Салмун и казнили. На улицы Дамаска были отправлены глашатаи, зачитавшие указ о том, что все проститутки в городе должны быть убиты. Многие женщины бежали из города, остальные спрятались[52].

Но запрет оказался недолгим, и вскоре проститутки вернулись на улицы Дамаска. «В нынешние времена, – написал цирюльник в дневнике в 1748 году, – коррупция не знает предела, добропорядочных мусульман угнетают, а проститутки разгуливают по рынкам днем и ночью». Он с возмущением описал шествие проституток, которое те организовали в честь одного из местных святых. Аль-Будайри негодовал не только по поводу такой профанации религиозных ценностей, но и из-за того, что население Дамаска приветствовало это мероприятие. Предыстория была такова: одна проститутка влюбилась в турецкого солдата, который вдруг тяжело заболел. Она поклялась провести молитвенную церемонию, если ее возлюбленный останется жив. Когда солдат выздоровел, она исполнила обещанное:

Целая толпа грешных женщин шла по улицам города. Они несли в руках зажженные свечи и курильницы с ладаном. Они пели и били в бубны. Их лица были открыты, а волосы ниспадали на плечи. Люди спокойно взирали на эту процессию, не протестуя. Лишь несколько праведников выкрикнули в толпе «Аллах акбар!» [ «Аллах – велик!»][53].





Вскоре после парада власти вновь попытались запретить проституцию. Глав городских кварталов обязали сообщить обо всех женщинах, подозревавшихся в занятиях проституцией, а глашатаи на улицах зачитали указ, обязывающий женщин закрывать волосы и лица. Но уже через несколько дней, писал аль-Будайри, «мы увидели тех же самых женщин, разгуливающих по аллеям и базарам как ни в чем не бывало». Осознав тщетность своих усилий, наместник Асад-паша аль-Азм отказался от борьбы с проститутками и вместо этого решил обложить их налогом.

49

Budayri, Hawadith Dimashq, 202.

50

Там же, 129.

51

Там же, 219.

52

Там же, 57.

53

Там же, 112.