Хунхузы
(Собрание сочинений. Т. I)

Павел Шкуркин

ХУНХУЗЫ

Собрание сочинений

Т. I

ХУНХУЗЫ

Рассказы из китайского быта

Несколько слов

Хунхуз!

У каждого из нас при этом слове возникает представление о кровожадном разбойнике, жестоком грабителе, воре, вероломном обманщике, человеке-звере, чуждом всякого понятия о чести, ненавидящем иностранцев — особенно русских, — и т. д. и т. д.; вот ходячее представление большинства из нас о хунхузах.

Всякого вора-китайца, грабителя, убийцу, мы называем «хунхузом», не подозревая того, что настоящий хунхуз оскорбился бы, услышав, что мы величаем «красной бородой» (перевод слова хунхуз) всякого грязного бродягу или разбойника…

В нашем быту нет такого общественного явления, которое было бы похоже на китайское «хунхузничество», поэтому нет и соответственного слова, которое выразило бы более или менее верно это понятие.

Нечто подобное существовало (в более грубом виде) у нас на Дону, Яике и Днепре в XVI–XVII веках, да в Южной Европе и Италии в средние века.

В Китае же, Маньчжурии, да и у нас в Приморья, хунхузы и ныне играют огромную роль в жизни страны, имеющую иногда решающее значение даже в политическом отношении.

Вот почему не только интересно, но даже необходимо познакомиться по возможности детально с тем, что же такое «хунхуз»: только разбойник, грабитель, вор, — или нечто другое?..

Всякая характеристика этого любопытного социального явления в Китае будет неточна; поэтому пусть лучше сам читатель сделает свои собственные выводы из ряда предлагаемых рассказов, — объединенных одним общим названием «Хунхузы». Здесь он увидит жестокость, мстительность, человеконенавистничество, разбой с грабежом во всех видах, убийства и т. д.; но увидит также верность своему слову, своеобразную честность, рыцарское отношение к женщине.

Одного он только, вероятно, не увидит — подлости и предательства…

Кроме того, «хунхузничество», как бытовое явление, — заслуживает самого глубокого внимания, и должно сделаться предметом серьезного научного исследования.

Предлагаемые рассказы — не беллетристические: они не обработаны с внешней стороны, форма их груба, и изложение не удовлетворяет элементарным требованиям изящной словесности. Но зато все они взяты из жизни; все рассказанные в них случаи списаны с действительности по возможности с фотографической точностью; это — негативы или протоколы. Кое-где лишь изменены имена, т. к. большинство упоминаемых лиц — здравствуют и по сие время.

Рассказы эти разрешите назвать этнографическими.

П. Шкуркин

1919 г.

I

Отплата

Если вы внимательно взглянете на карту нашего Южно-Уссурийского края с окружающим его районом, то вас удивит одно обстоятельство: на всем протяжении нашей государственной границы, начиная от пограничного столба лит. Л. (севернее оз. Ханка) до столба XI (близ Новокиевского), через нашу границу проходит в сущности лишь одна грунтовая дорога от ст. Полтавской до г. Саньча-гоу.

Есть еще несколько троп от Турьего Рога на Фынь-мишань-цзы; от Барабаша — на д. Тумынь-цзы (которую несколько лет охранял знаменитый Гассан — штабс-капитан 8-го Вост. Сиб. Стр. полка, — турок, взятый в плен в 1879 году, затем крестившийся, женившийся на русской и навсегда оставшийся в России); и две тропы от Седими на речку Тумыньцзы.

И это на протяжении 340 верст!

Само собою напрашивающееся объяснение этого явления — то, что по границе идет, вероятно, труднопроходимый горный хребет. Ничуть не бывало! Горы этого района совсем не так дики, как кажутся, и дорог, связывающих наш Южно-Уссурийский край с прилегающим китайским районом (уезды Хуа-чуань-сянь, Дунъ-нинъ-сянь или Саньчагоу и Ванъ-цинъ-сянь) было бы гораздо больше, если бы этот район… не принадлежал хунхузам. Железная дорога, перерезавшая эти места, в сущности, нисколько не изменила положения дела.

Южная часть нашей пограничной полосы в этих местах заселена главным образом корейцами — русско-подданными; северная — казаками, и по берегу оз. Ханка — крестьянами. Отношения между нашим и зарубежным китайским населением установились весьма странные: не то состояние войны, не то вооруженный мир. Постоянные столкновения, жалобы с нашей стороны на нападение хунхузов и пр. А между тем, те же казаки сплошь и рядом нанимаются к китайцам охранять маковые поля «от хунхузов» в период сбора опиума — в июле месяце: турий-рогцы, например, еще недавно (до появления на р. Мурени китайцев-переселенцев, не хунхузов) пользовались и лесом по ту сторону границы, и рыбу ловили, беспрепятственно охотились и т. п. Это им разрешалось, во-первых, потому, что они были покладистее казаков, а во-вторых — потому, что в северной части этого района, с китайской стороны, нет золота.

Южнее же, примерно начиная от Сяо-Суйфыня, — горы почти сплошь золотоносны, и водворившиеся там «хунхузы» были бы недурными соседями при одном условии: чтобы никто из «посторонних» не проникал к ним ни с нашей стороны, ни с китайской.

Вот этот-то переход через границу, стремление «поискать» там кой-чего, а при случае — и «молча попросить» что поценнее, — и являются основными причинами столкновений. И в самом деле: выросли панты у оленя, или осенью ревет изюбрь, или мясо нужно — а у Барабашевской Левады кабанов столько, что хоть в хлев загоняй… Ну как тут не пойти на охоту? Пойдешь и забредешь за границу. А как ее определишь, где эта черта? Южнее еще под Барабашей по пограничной черте тропа есть; а дальше к северу она ничем не обозначена, так что многих пограничных столбов и найти нельзя.

Словом, «хунхузы» от наших отмежевались; не смей ходить сюда. И пока это требование исполняется, — все благополучно; раз оно нарушено — столкновение почти неизбежно.

Особенно часты посещения хунхузов местности около поселка А. Это объясняется тем, что казаки поселка отличаются особой «предприимчивостью».

Был в этом поселке казак Бухрастов, состоятельный хозяин и местный кулак, недолюбливаемый даже своими односельчанами за свою крутость и чрезвычайную скупость. Молва довольно определенно приписывала его богатство охоте на «фазанов» (т. е. китайцев) и на «белых лебедей» (корейцев).

В один год в июле, — было это уже лет пятнадцать тому назад, — Бухрастов подобрал человек пять своих приятелей и пошел с ними на охоту. Вернулся дней через шесть; мяса не привез, — но охота была удачна: несколько корешков женьшеня, пару хороших оленьих пантов, уже сваренных, да горсточку золотого песку привез Бухрастов домой, — и все выгодно сбыл китайцам в Саньчагоу.

Был у Бухрастова сын — Митя, мальчик лет десяти, шустрый, бойкий и своевольный мальчик, в котором отец души не чаял. Однажды мальчик, очень любивший лошадей и бывший уже недурным наездником, поехал верхом по тропе на запад и забрался довольно далеко в горы. Попались ему навстречу три китайца, тоже верхами, и спросили мальчика, куда он едет. Тот ответил, что никуда — просто гуляет. Когда китайцы похвалили его коня, довольный мальчик разговорился, рассказал, кто он такой, и похвастал, что его отец — самый богатый казак в поселке. Китайцы кое-как говорили по-русски, а Митя, как и все местные казачата, — болтал немного по-китайски, так что они хорошо понимали друг друга.

Затем китайцы что-то потихоньку переговорили между собою, и, повернув коней назад, предложили мальчику ехать к ним «в гости». Митя стал отказываться, но китайцы, продолжая его уговаривать, успели сначала завладеть поводом от его коня, а затем заставили его обменяться конями с одним из китайцев и быстро поехали на запад.