Всесильный

Однако Ваторе было плевать на количество. Ему важно было качество. Он принялся вскрывать одно письмо за другим, понимая, что Тельма всё-таки достаточно умна, чтобы его не обмануть. Листы бумаги вспыхивали тусклым огоньком и рассыпались один за другим. В истинную форму пришлось войти достаточно скоро, ведь человеческое обличие не выдерживало таких нагрузок. С каждым письмом Самаэль ощущал прилив сил, прилив какой-то странной бодрости. Он готов был кричать, лишь бы его от этого не разрывало. В какой-то момент процесс начинал приносить боль, но за болью шло большое облегчение, и так каждый раз, письмо за письмом. Он слышал всё дальше, обоняние становилось чувствительнее. В какой-то миг Ваторе сдался и заорал, но не перестал открывать записки.

Хиггинс рисковал, сильно рисковал. Он принял в доли секунд уже свой истинный вампирский облик, после чего попытался закрыть Самаэлю рот. Моментами Уильям думал, что друг его постепенно переходит в бессознательное состояние, подобное тому, какое бывает у низших, когда они сбиваются в стаи. Он держал Самаэля так крепко, как только мог, но тот пытался вырваться. Когда на кону была последняя записка, Хиггинс сдался. Ваторе скинул его с себя, и тот, не переставая за всем наблюдать, на все четыре конечности приземлился под ёлкой.

Самаэль с особым трепетом взял письмо. Он не успел вытащить его пожелтевшего от времени конверта, как-то рассыпалось. Неужели он… настолько силён? Настолько, что не надо больше даже прикасаться к письмам?

По большей части, этого Ваторе и добивался. Но он не знал, что находится за гранью, которую он переступил. Никто, похоже, этого не знал.

Самаэль взглянул на Хиггинса, тот был насторожен. Ваторе попытался выйти из своей вампирской формы, но в какой-то миг возникло чувство, что он застрял. Не стремился находиться долго в истинном обличии и Уильям, который вскоре подошёл к другу, взял в руки его голову, внимательно осмотрел лицо…

На лице Хиггинса застыл испуг.

— Глаза, — произнёс он, отпуская Самаэля.

— Что глаза? — Ваторе провёл рукой под глазами и ощутил, как бугорками торчат его вены.

Быстро подоспел и Вито. Взглянув на создателя, он подошёл ближе.

— Самаэль, у тебя глаза выглядят так, будто ты не вышел со своей формы.

— Я понимаю, что вас двоих сейчас и добью этим, но я дико голоден.

Хиггинс едва открыл рот, чтобы что-то сказать, как Самаэль исчез. Уильям и Вито переглянулись, понимая, что это не к добру. Оба знали, что до записок Ваторе был жаден. И оба боялись, что эта жадность его погубит.

Сам же Самаэль ощущал, как стал быстрее. Он искал человека, но не того, которого напугает. Почему-то казалось, что Марта ближе, чем Пэм или кто-либо ещё. Он заскочил в маленькую квартирку едва не выбивая двери на своё пути. Она была не одна, и вампиру было на это совершенно плевать. Он закрыл за собою дверь, вдохнул…

Аромат человека его пьянил. Настолько, что тот не был в силах сдержать клыки. Испуганная Марта уже выскочила в прихожую, не понимая, что её там ждёт. Самаэль выглядел подобно безумцу. Девушка не успела и крикнуть, как Ваторе набросился на неё. Он кусал раз за разом, жадно глотая человеческую кровь, стараясь при этом не обронить ни капли. Ваторе не помнил, когда в последний раз его так мучал голод. Он даже не слушал, бьётся ли её сердце. Он попросту ощущал, что рядом есть кто-то ещё, кто готов его прокормить.

Вито и Уильям достаточно быстро нашли его, но было поздно: Марта уже упала, а её подруга пыталась вырваться, теряя свои последние драгоценные силы на бесполезные действия. Голод вампира утолялся, но ему было всё мало. Хиггинс понимал лишь одну вещь: если ему не помочь, он может отправить в ад весь этот город.

— Вито, приведи сюда несколько человек, — скомандовал Хиггинс.

Карбоне, не задавая лишних вопросов, исчез. Он и сам прекрасно понимал, во что любое место может превратить голод его создателя. Он вышел на улицу и прислушивался к запахам, помня, что абы из кого Самаэль пить кровь не станет.

Хиггинс же наблюдал. Он отодвинул ногой руку Марты с прохода, предварительно закрыв за Вито входную дверь. Самаэль себя точно не контролировал. Уильям готов был его удержать. Он не хотел подобного развития событий, но чувствовал, что выбора нет: пришла очередная «проверка» их многовековой дружбы.

========== Глава 17. Путь к тесной клетке ==========

Самаэль ничего не понимал. Он помнил, как начал читать записки, как в нём вспыхнуло чувство голода… А после он очнулся над горой трупов посреди знакомой квартиры под двумя тяжёлыми взглядами в исполнении Вито и Уильяма. Изнутри накатил страх: неужели это всё он? Почему?

— Почему именно это место, Самаэль? — Хиггинс понял, что его друг наконец «ожил».

— Это всё сделал я? — Ваторе пытался сосчитать трупы.

— Ты, — Вито был мрачнее тучи.

— А где…

Не успел Самаэль добавить в конец своего вопроса имя, как Карбоне сам поднял труп Марты. Он помнил её, ведь её же сестру, Дороти, выносил из дома, когда пришлось прятать трупы невольных свидетелей поисков очередного письма. Ваторе, рассматривая девушку, помрачнел и сам.

— Я не хотел, — честно признал он, не спуская глаз с бездыханного тела.

— Это та смертная? — Хиггинс подошёл ближе к другу.

— Она, — Самаэль кивнул.

Вито опустил труп на пол и сделал несколько шагов назад, Ваторе же подошёл к телу ближе. Он действительно не хотел. Неволей в голове пронеслись слова Эделии. Она точно это видела. Быть может, она хотела Самаэля к этому приготовить? Он не знал точного ответа, но ведьму не хотел винить, чётко понимая, что вся ответственность за поступок лежит только на его плечах. Хиггинс не мог его остановить, Вито — тем более, причём как минимум потому, что к моменту смерти Марты их ещё не было в квартире. Кто-то мог её обратить? Возможно, но нужна ли была ей вампирская жизнь? Ваторе помнил, что с ней кто-то был, но не смог бы даже при огромном желании найти в этой горе нужный труп. Однако он был благодарен своему дитю и другу за то, что те смогли его сдержать и не выпустить в город. Тогда бы точно случилось непоправимое.

Неволей вспомнилась и Памела. Ваторе принялся рассматривать все трупы, каждое лицо, и испытал облегчение, когда мисс Форбс среди них не обнаружил. Все люди сплелись воедино в своих ароматах. Чьи-то дорогие духи ничего сейчас не стоили, ведь в их кофейные нотки вплетались запахи жареной курицы из какой-то забегаловки и освежителя воздуха наподобие «морского бриза» из уборной. Мужчины, женщины и даже ребёнок. Но Самаэль убивался почему-то только по Марте.

— Уильям, ты… поможешь прибраться?

— Я уже договорился с нужными людьми, — Хиггинс кивнул.

— Вито, ты не держишь на меня зла за то, что я тебя призвал в такой момент?

— Ты мой создатель. Ты знаешь, что терпеть не мог ряд черт твоего характера, но ты — это вся моя семья, Самаэль.

Вито чувствовал, и это приносило в его жизнь немало боли. Самаэль неоднократно предлагал ему уйти от этого, но Карбоне не хотел. Он мучил себя тем, что наблюдал иногда за своей семьёй, даже стоял в стороне на похоронах своей жены. Ему было…

Нет слов, чтобы описать ту боль, которую Вито в тот момент испытывал. Он любил эту женщину всю жизнь, он обожал детей. Но он не мог вмешаться в их жизни и просто дать понять, что жив, пусть и в несколько необычной вариации этой жизни. Самаэль дал понять Вито, что это его семью убьёт. Поэтому Карбоне только наблюдал. За тем, как его супруга больше не смогла выйти замуж, как поднимала детей самостоятельно. Да, он пытался помочь, периодически ненавязчиво подкидывал им деньги, даже подстроил с помощью знакомств Самаэля выигрыш в лотерею. Супруга Вито каждый раз говорила, что он точно смотрит на них с небес и помогает им… И в чём-то была права. Он не мог их бросить.

Вито плакал, когда его внуки делали первые шаги, если имел честь наблюдать за этим со стороны. Он готов был отдать свою жизнь, лишь бы хоронили его, а не супругу. По сей день ему было тяжело. Он готов был отдать всё, лишь бы прожить с ней рядом до старости, но не вампиром, а человеком. Вместе покрываться морщинами, смотреть, как дети заводят свои семьи, как привозят в первый раз внуков в гости, как эти внуки остаются ночевать у них с женой. Карбоне скучал по тем временам, когда читал сказки на ночь, когда целовал детей перед сном. Он был семьянином, и эта боль, которую он проносил через десятилетия своего существования — всё, что у него оставалось.