Страница 8 из 84
Но вот уже и середина августа… Каждый последующий день становился для Станислава все волнительнее и волнительнее, ведь в каждый из них он лелеял надежду на то, что вот сегодня-то его Михаська уж точно приедет. Он даже по нескольку раз в день выходил на крыльцо дома и всё всматривался далеко-далеко, в конец своей улицы, в надежде на то, что вот именно сейчас, во-о-он из-за того поворота появится экипаж с его ненаглядным другом.
Но все его ожидания были тщетны… Время стремительно летело вперёд, вот уже и месяц август подходил к концу, а Михаськи все не было и не было…
Сильно встревоженный, Станислав даже умудрился отправить письмо в Варшаву, на адрес Михаила, в надежде на то, что оно непременно дойдет до него и он отзовется. Однако после того, когда узнал, что варшавский университет, в котором учился Михаил, был вынужден эвакуироваться в Москву, а оттуда на Кавказ – в Ростов-на- Дону, понял: ожидать ему вестей от друга из Царства Польского нет никакого смысла…
Зато у него появилась возможность успокаивать себя тем, что его друг Михаська вместе с другими студентами и преподавателями их университета, скорее всего, был занят эвакуацией университета и ему прямо-таки было не до писем в столь ответственный исторический момент. Станислав был наслышан, сколько варшавскому университету пришлось помыкаться по империи в поисках постоянного пристанища, везя за собой в обозах около тысячи пятисот студентов, сотню преподавателей… А еще – библиотеку, лаборатории, музей древности и даже обсерваторию, а потом, остановившись в Москве, ожидать решения, в каком же из городов России он наконец-то найдёт пристанище на время своей эвакуации.
Но размышления о том, что Михаил занят эвакуацией своего университета и по этой причине не пишет и не приезжает к нему, недолго успокаивали Станислава. Нелогично!.. Совершенно нелогично, чтобы, находясь в Москве, а потом уже немалое время в Ростове-на- Дону, Михаил не нашел возможности – если уж не приехать к ожидающему его другу, то хотя бы уж черкануть ему пару строк… Станислав снова стал изнурять себя беспокойством о нём. В голову ему вновь полезли страхи, лишающие его покоя, не дающие сосредоточиться на других, не менее важных для него делах…
Вот и в тот субботний, по-летнему очень теплый день – 29 августа 1915 года, Станислав, вернувшись из церкви, где находился на панихиде по убиенным воинам, стал собираться на бал в имении господ Медведских. Еще неделю назад получил он оттуда официальное приглашение по случаю помолвки их любимой дочери Эллены. Но мысли о друге, по-прежнему терзающие его, отвлекали от сборов на бал. Дабы хоть как-то абстрагироваться от них, он все пытался переключить свое внимание на новый фрачный костюм, который к сегодняшнему балу доставили ему от портного.
Одетый в этот самый костюм, он стоял около большого напольного зеркала и критическим взором оценивал каждую строчку своего черного крепового фрака, разглядывал его лацканы, пытаясь понять, достаточно ли профессионально удалось портному отделать их по краю черной шелковой лентой. Внимательно осмотрел прямые, зауженные брюки, украшенные по внешнему шву лампасами из черной шелковой ленты. Перепроверил, надежно ли застегнуты на его белом пикейном жилете три отделанные шелком пуговки. Уравнял строго по центру воротничка белоснежной сорочки идеально завязанный белый галстук-бабочку. Большое внимание заострил на своих черных, натертых до идеального блеска лаковых туфлях – не дай Бог, если на них присела хоть малейшая пылинка!..
Обычно подобная процедура, примерка нового костюма или какой-либо другой вещи, доставляла Станиславу максимальное удовольствие. Этому процессу он отдавался без остатка. Вот и сейчас с нескрываемым восхищением рассматривал он в зеркале своего двойника – высокого, статного блондина, облаченного в новый костюм. Но-о-о… недолго он придавался этому занятию… В его голову снова полезли дурные, истязающие душу мысли о друге.
«А вдруг Михаська попросту заболел?.. – неожиданно подумалось ему. – Да так сильно заболел, что у него даже мочи нет сообщить мне об этом. Да ведь и не мудрено заболеть в такое смутное время. Кругом нищета, антисанитария, люди от тифа мрут, как мухи…».
От этих мыслей у него опустились руки, и ему уже не хотелось любоваться своим обворожительным двойником, отражающимся в зеркале.
Тогда, чтобы как-то успокоиться, он принялся внушать себе, что подобная участь никогда в жизни не посмеет коснуться его друга Михаську. Однако в это самое время в его голову уже лезли другие, не менее мрачные мысли: «А вдруг… Михаську немцы убили?.. Или, допустим… отправили его в Германию?.. А вдруг… ограбили его по дороге или… убили в пути?!. И что же здесь удивительного?!. Едет богато одетый барин через лес, а на пути его – душегубцы проклятые… Сколько их сейчас без царя в голове по дорогам скитается!.. О, Wielkie Nieba! Ну, всё! Всё!!! Хватит об этом думать!» – стал он гнать от себя страшные мысли. Но они, вопреки его стараниям, вновь и вновь продолжали сверлить его мозг. Когда же им начинало овладевать совсем уж неудержимое отчаяние, в голову его вдруг приходили другие, более обнадеживающие душу мысли, которые, хоть отчасти, но успокаивали его: «Да жив, жив Михаська! Загулял, поди, с какой-нибудь очередной кралей и забыл обо всем на свете!..»
«О, нет!.. Михаил Богдан – человек слова! Сказал – сделал! – тут же вступал он в противоречия с самим собой. – Но лучше бы загулял, нежели что-то дурное…».
«Да кому, в конце-то концов, нужно убивать или грабить Михаську! Приедет! Никуда не денется!» – опять звучало в его голове…
У Станислава стало создаваться впечатление, что на его плечах, на веки вечные, поселились две противоборствующие силы – силы добра и зла, пытающиеся своим противостоянием вывести его из равновесия и окончательно лишить маломальского покоя…
Вымученный двойственными размышлениями, он нервозно одернул жилетку, и, устало вздохнув, отошел от зеркала к распахнутому в сад окну. Скользнул глазами по лазури безоблачного неба… проводил взглядом летящих клином журавлей… отстранённо понаблюдал за ласточками, кружащимися где-то высоко-высоко в небе. Затем перевёл взгляд с небес на землю и окинул им кроны деревьев своего сада… Его внимание привлекла молоденькая, совсем еще хрупкая яблонька, ветки которой от щедрого урожая клонились к земле. «Могла бы ещё и в девках года два походить, чем ярмо-то себе такое на шею вешать…» – пробурчал он недовольно себе под нос…
Неожиданно покой и умиротворение, царящие в саду, нарушили душераздирающие крики котов… Станислав перевёл свое внимание в сторону воплей. Там, в глубине сада, на зеленой лужайке, залитой ярким солнечным светом, повстречались два огромных – один рыжий, другой белый в черные пятна – кота. Встав на дыбы, очевидно, чтобы казаться выше и могущественнее, орали и орали они что есть мочи, не жалея ни своих глоток, ни ушей людей, занимающихся сбором урожая в саду своего хозяина господина Войцеховского. И даже тогда, когда в них полетели камни со стороны одуревших от их рёва работников сада, они, не обратив на это обстоятельство ровным счетом никакого внимания, продолжили всё так же неистово орать и пожирать друг друга враждебными взглядами.
– О, cholera!.. Еще этих тварей тут не хватало!.. – с негодованием пробормотал себе под нос Станислав и недовольно отошел от окна. Он опять направился к зеркалу… Но полюбоваться на себя в отражении у него не получилось, его мысли вновь отвлеклись на друга. Погрузившись в размышления о нём, он, с вложенными в карманы брюк руками, принялся хаотично расхаживать по комнате.
Но тут его взгляд упал на небольшую, до боли ему родную фотографию в красивой деревянной рамке, стоящую на комоде. На фото были запечатлены два мальчика в возрасте лет десяти – один златокудрый и кареглазый, второй синеглазый, с кудрями черных волос. Это были два друга – Станек и Михаська. В белых матросках и белых шортах, в белых бескозырках на головах, они, положив руки на плечи друг другу, стояли плечом к плечу и широко улыбались своему фотографу и завтрашнему дню…