Страница 22 из 25
Однако в Свияжске он через несколько дней нашёл не только Ларису, но и Льва Давидовича Троцкого, который сидел в каюте Ларисы неодетый, рядом с незастеленной постелью, где они только лежали… Для Ларисы Троцкий был примерно тем же, чем и Раскольников: воплощением революционной стихии, которую она мечтала подчинить себе. Троцкий, второй человек в государстве, великолепный оратор, человек невероятной харизмы – покорить его как мужчину означало приобщиться к революции, к власти… Раскольников смог и понять, и простить её. Этот эпизод с Троцким не сыграл практически никакой роли в их отношениях…
Восстановив всё случившееся в эти дни с Раскольниковым и Ларисой по рассказам тех, кто был с ним знаком по совместному участию в гражданской войне, писатель Владимир Савченко в своём романе «Отступник: драма Фёдора Раскольникова» с максимальными подробностями описывает события, связанные с падением Казани, при этом концентрируясь, в основном, только на том, что касается непосредственно самого Фёдора Фёдоровича. В частности, он об этом пишет следующее:
«…Он уходил с отрядом красноармейцев, который прикрывал отход обозов с беженцами и воинским имуществом, выбиравшихся на Сибирское шоссе. Шли в арьергарде, отстреливаясь от наседавших чехословаков.
Получилось так, что, прикрывая с фланга какую-то часть, решившую зацепиться на задворках лесопильного завода, задержались, оторвались от обозов, они ушли далеко вперёд. И тут неожиданно, отсекая отряд от шоссе, из-за окраинных хибар вымахала конная батарея белоказаков, две упряжки низкорослых гривастых сибирских лошадей с всадниками и полевыми пушками, с грохотом, гиканьем понеслись полем к лесопилке. Лихо развернулись там, всадники по спрыгивали с коней, мигом привели орудия в боевое положение и стали лупить разрывными снарядами по лесопилке. А следом за батареей из-за хибар высыпали пехотинцы в темно-серых мундирах, не чехи и не казаки, должно быть, какой-то отряд армии Комуча, с винтовками наперевес устремились в том же направлении, к лесопилке <…>.
Нужно было прорываться к шоссе. Командовал арьергардным отрядом красноармейцев немолодой солдат с черной бородой, в черной барашковой, несмотря на жару, папахе, в шинельной скатке через плечо.
– Значит, так, – сказал солдат, оглядев своё воинство, штыков двадцать, лишь комиссар с револьвером. – Двум смертям не бывать, одной не миновать. Возьмём на испуг. Всем держаться кучей. Выйдем за хибары – и бегом к шоссейке. Орудовать штыком, патроны зря не жечь. Перемахнул шоссейку – дуй вдоль неё с той стороны, там вроде низина <…>.
Вышли за последние дома и побежали. Оказавшиеся у них на пути солдаты в незнакомых мундирах замешкались, увидев несущуюся на них молча, с выставленными штыками ораву красноармейцев, брызнули в стороны, не думая сопротивляться. Но не все успели убраться с дороги, два или три человека упали, наколотые на штыки, ещё одного, опомнившегося из первых, выставившего было свой собственный штык, застрелил Раскольников. Это был румяный молодой мужик с голубыми глазами, весёлой ямочкой на щеке, он хотел пырнуть пробегавшего мимо него Раскольникова, тот увернулся, солдат изготовился послать винтовку сильнее, и Раскольников, не целясь, пальнул в его сторону из револьвера.
Добежавшие низиной до рощицы, налево от шоссе, остановились, переводя дух, стали совещаться, как двигаться дальше <…>. Неизвестно было, что творится на территориях, занятых белыми, поэтому решили двигаться небольшими группами.
Раскольников и ещё трое бойцов, перейдя Казанку, какое-то время шли вдоль неё на север, обходя стороной попадавшиеся на пути деревеньки, потом повернули на запад. Заночевали на опушке лесочка, в копне сена, стоявшего возле леса.
Пока шли сюда, Раскольников ловил на себе косые взгляды попутчиков – он, комиссар, был для них чужаком. Люди были ненадёжные, неизвестно, что у них на уме, могли и выдать, случись напороться на белых, и Раскольников решил отстать от группы. Ночью, когда все уснули, встал тихонько и пошёл полем, вдоль леса, стараясь не терять западного направления.
Утром неподалёку от какого-то хутора, стоявшего на большой почтовой дороге, наткнулся на место недавнего боя, по полю были рассеяны разбитые орудия, повозки, изувеченные трупы лошадей, попадались неубранные тела убитых красноармейцев. Возле трупа одного красноармейца он остановился, поколебавшись, перевернул его. На нём была вполне сносного вида солдатская обмундировка. Преодолевая отвращение, раздел его, снял с себя бросавшуюся в глаза флотскую форму, облачился в одёжку убитого… Отправился дальше.
…К вечеру он добрался до расположения советских частей. Переночевал в штабе левобережной группы войск. Несколько дней пришлось провести при этом штабе, разъезжая с агитационными речами. На пятый или шестой день, на рассвете, переправившись через Волгу, был в Свияжске. Узнав, что Лариса находится при штабе Волжской флотилии, поспешил к месту стоянки кораблей.
Поднялся на борт белоснежной «Межени», бывшей царской яхты, где у них с Ларисой была большая роскошная каюта с ванной, горячей водой, запасом чистейшего тонкого белья. Его радостно встретил на палубе «Межени» Лепетенко, скосив взгляд, сказал, что Лариса Михайловна у себя. Ещё сказал, что на борту – Троцкий. При этом взгляд его ещё больше уплыл в сторону.
Недоумевая, зачем понадобилось Троцкому посетить яхту, Раскольников спустился к своей каюте. В коридоре дежурил латыш из охраны наркомвоенмора. Он отдал честь Раскольникову, сделал движение, будто хотел что-то сказать, но как бы не решился и замер с каменным лицом.
Дверь каюты была заперта изнутри. Раскольников постучал – никто не ответил. Он постучал громче, подумав, что Лариса, должно быть, ещё спит, не слышит. Опять никакого ответа. Начиная странно тревожиться, громко позвал Ларису, снова постучал.
Дверь отворилась, за ней стоял Троцкий.
– Входите. Рад вас видеть, – незнакомым скрипучим голосом заговорил Троцкий, отступая в глубь каюты. – А мы тут, бог знает, что передумали о том, где вы, что вы…
Троцкий был не вполне одет, в расстёгнутом френче, надетом на белую рубаху, плохо заправленную в шаровары, пытался застегнуть пуговицы френча, но пальцы не слушались. Ноги засунуты в незашнурованные ботинки с высокими каблуками. И Лариса была полуодета, в ночной сорочке, в накинутой на плечи светлой шали, с распущенными волосами. «Вот так номер», – подумал Раскольников, не столько с огорчением, сколько с удивлением. Было ясно: они только что встали с постели. Постель была разобрана.
– И не смотрите на меня так, – продолжал Троцкий, теперь уже раздражённым тоном. – Ничего страшного не случилось. Сцены между нами, надеюсь, не будет. Нет причины. Я не собираюсь уводить у вас жену, у меня своя есть. То, что произошло между нами с Ларисой Михайловной, закономерное чувство взаимной симпатии, усиленное естественным же желанием дойти в любопытстве друг к другу до конца. И вот мы дошли до конца. И что же? Любопытство удовлетворено. Мы остаёмся с Ларисой Михайловной добрыми друзьями. Так, Лариса Михайловна?
– Так, – улыбалась она.
– Ничего подобного между нами больше не будет, уверяю вас. И мне, и Ларисе Михайловне это не нужно. И самое главное: это ни в малейшей степени не касается её чувств к вам, как и моих чувств к моей жене. Если бы вы знали… впрочем, она вам расскажет, как она металась, когда получила известие, что вам грозит гибель, как сама чуть не погибла, пытаясь спасти вас. Она была прекрасна в своей трагической страсти. Страстной любви к вам. Это была разъярённая тигрица. Признаюсь, я позавидовал вам. Смею вас уверить, такая любовь дорогого стоит…
– Лев Давыдович, вы недооцениваете Фёдора Фёдоровича, – перебила его Лариса. – Зачем столько слов? Ему ничего не надо объяснять, он и без длинных речей понимает вас правильно. Я права, Федя?
– Да, разумеется…
– И прекрасно, – сказал с облегчением Троцкий и протянул свою руку Раскольникову. – Останемся и мы друзьями.