Опознание. Записки адвоката

Вера проснулась и выключила будильник.

Ровно в пятнадцать часов, отъездив смену, отмывшись в паршивой умывалке трампарка, чуть-чуть подкрасившись и взяв себя в руки, Вера явилась в кабинет следователя для производства опознания. Следователь ждал ее все за тем же столом с инвентарными бирками на тумбах, тот же значок в форме стилизованной свастики украшал его галстук. На сей раз, при хорошем дневном освещении, Вера разглядела значок, но толком не поняла, к чему он относится. Прохладцу, исходящую от следователя, она почувствовала отчетливо, хотя и не с такой силой, как в первый раз. Следователь предложил ей сесть, а сам стал названивать куда-то по своему эбонитовому телефону. Вера поняла по репликам следователя, что тот убеждается в чьей-то окончательной готовности к некоему действию.

– У нас понятые готовы? – спрашивал, строго шевеля губами русский патриот. – Тогда мы идем.

Он вскочил и дал знак Вере. Она тоже вскочила, и эта пара, ненадолго скованная цепью процессуальных предписаний, зашагала по коридору.

…Вера очутилась в помещении, раза в три превосходящем по размеру следовательский кабинетик, с двумя окнами. В помещении оказалось так много людей, что Вера от неожиданности хотела задержаться на пороге. Следователь не дал ей этого сделать, продвинув под локоток в глубь большого кабинета. У дальнего окна стояли два молодых парня, которых Вера принялась было осматривать.

– Это понятые, – сказал следователь, поняв Верину ошибку. – А вот это, – продолжил он, поворачивая Веру лицом к стене, свободной от мебели, – не понятые. Посмотрите, гражданка Рядовых. Никого не узнаете?

Вера узнала сразу, почувствовав на какой-то момент даже благодарность к холодному следователю: он как бы сделал ей подсказку, входя в положение. Что, на самом-то деле, она видела в том парадняке? Что успела увидеть? Абрис лица без подробностей да, пожалуй, волосы… У стены перед Вериными глазами стояли три человека: русый, черный и лысый. Вера сразу остановила взгляд на русом мужчине – волосы по оттенку подходили. Верин обидчик лысым не был и не страдал принадлежностью к кавказской национальности. Оттолкнувшись от волос, Вера как бы опустилась к лицу, и ей показалось, что лицо – то самое… Потом, когда все уйдет в прошлое, Вера не раз поймает себя на мысли, что все эти волосы и лица – все это было чуть позже, как бы в конце мгновения. В начале же его, в самый первый момент, когда она взглянула на трех мужчин у стены, она словно зацепилась за ответный взгляд живого экспоната, оказавшегося именно русоволосым. Двое других, черный и лысый, взирали на Веру абсолютно спокойно, даже отрешенно, как, может быть, выразилась бы Вера Рядовых, не будь она простой вагоновожатой. Что же до русого, с лицом, немножко похожим на лапоть, он взирал на потерпевшую, силясь прикинуться спокойным. Но… То ли ему не хватало актерского таланта, то ли при любых талантах и способностях мужчине не дано скрыть от женщины свой страх, но Вера почуяла, что русый боится, Вера увидела, что он переполнен страхом, и этот страх, вопреки титаническим усилиям, пробрызгивается через глаза…

Очень трудно описать Верины чувства одним словом. Даже и двух слов навряд ли хватит для решения столь неблагодарной задачи. Испытывала ли она мстительную радость от сознания того, что негодяй пойман и теперь уже не отвертится? Да, испытывала. Хотелось ли ей поинтересоваться, каково ему, оставаясь вполне одушевленным, превратиться в чурку с глазами, в вещь, лишенную всяческой свободы? Каково ему теперь, когда его вынесли за скобки не менее решительно, чем сам он неделю назад вынес за скобки живую Веру Рядовых? Словно она не Вера, а лежалый товар из интимного магазина… Что и говорить, желание задать все эти вопросы у Веры присутствовало. Некое чувство сродни злорадству переживалось ею, как и благодарность судьбе за то, что, отдав Веру на поругание без всякой ее вины, судьба и обидчика не оставила в покое. И отвращение душило ее, и презрение к негодяю. Все это было, но было и еще что-то, мешавшее ткнуть в русого пальцем и громко, ясно и четко сказать: «Вот он, гад!»

Потерпевшая Рядовых, полуобернувшись к следователю, медленно подняла руку и показала на русоволосого мужчину, стоявшего крайним слева.

– Вот этот… вроде бы… – сказала Вера.

– Назовите себя! – звонко, так что все вздрогнули, выкрикнул следователь, засверкав холодными глазами.

Будь Вера любознательным иностранцем, изучающим знаменитую загадку русской души, она бы сильно продвинулась в своих изысканиях после этого выкрика. Ведь принято считать, что одной из главных составляющих неразгаданной души русского человека является тоска – психическое явление, изученное по сию пору крайне слабо. Так вот, после того как Вера нетвердо указала на русого мужчину, по его лицу расползлась именно тоска, овладев простодушной физиономией, как овладевает бледность лицом мертвеца. Ему было велено назвать себя, и он, с трудом разлепив губы, еле слышно выговорил:

– Петрищенко… Арнольд Васильевич…

– По каким признакам опознаете? – спросил следователь Веру.

Вера пожала плечом, не умея ответить.

– Похож… – полувопросительно сказала она.

– Узнаете по росту? – нажимал следователь. – По чертам лица? По цвету волос?

– По цвету волос, – тотчас ответила Вера, ибо это было единственное, что она могла сказать наверняка, не затрудняя свою совесть.

Вере было тяжело. Она прекрасно понимала важность своей сегодняшней роли, и именно поэтому ей было тяжело. Она узнала насильника, но когда следователь потребовал уточнить, по каким таким признакам она его узнала, Вера опять засомневалась. Собственно говоря, кроме волос, в чем она уверена? Да ни в чем…

Следователь терял терпение.

– Если опознаете неуверенно, – сказал он, чеканя слова, – предложите ему что-нибудь сделать… Пройтись, там, руку поднять, сказать что-нибудь… Давайте-давайте, Рядовых!

Веру осенило. Она подошла поближе к Арнольду Васильевичу Петрищенко, который смотрел на нее настороженно и обреченно, как собака, ждущая удара. Вера остановилась в шаге от Арнольда, заставила себя посмотреть ему прямо в глаза, помялась, подыскивая слова, и вымолвила:

– Скажите: «У меня к вам два вопроса»…

Мягким сталинским шагом следователь подошел к ним вплотную.

– Делай, что говорят, – сказал он, очень убедительно переходя на «ты».

– У меня… к вам… два вопросы… – выговорил опознаваемый.

Все сомнения отпали. Это был его голос. Его и ничей другой. Вера изготовилась произнести слово «да», это слово уже оформилось между небом и языком… Отведи Вера хоть на секунду глаза от Арнольдова лица, «да» было бы произнесено. Но Вера не отводила взгляда и замерла с приоткрытым уже ртом, потому что никогда еще не доводилось ей видеть ничего подобного… Прапорщик, прочитавший судьбу в Вериных глазах, не побледнел, нет, он стал серым, как пепел. Его губы, толстые отвратные губы, которым неделю назад он шлепал у самого Вериного уха, побелели… Страх, таившийся в глазах Петрищенко, перестал таиться, развернулся во всю свою жуткую ширь и превратился в ужас – черный, невыносимый и нескрываемый…

У Веры от этой картины забилось сердце, а в голове заметались мысли, никакого, кажется, отношения к делу не имеющие. Она ощутила холод от стоящего рядом тонкогубого следователя… Она почуяла запах коньяка, которым обдал ее недавно толстый старый адвокат… Она вспомнила, как сменщица Танька засудила соседа… И все это закрутилось в бедной Вериной голове и крутилось целое мгновение, а потом Вера увидела человека из своего сна, маленького-маленького человека с жалко вывернутой шеей и бело-серым неявным лицом…

Проснись сейчас в Вере специалист по высоким материям, спавший через койку от эстета, он бы наверняка объяснил с научной точки зрения, что же такое стряслось с Верой Рядовых… Но специалист ни тогда, ни после не выказал намерения просыпаться.

– Нет… – чуть слышно сказала Вера.

– Что «нет»? – лязгнул следователь. – Что значит «нет»?

– Не он… – еще тише вымолвила Вера.