Мёртвый хватает живого

В дверь ломились. Не как люди: не стучали кулаками, не пинали дверь ногами, не кричали. А, как поняла Софья, давили на дверь телами или руками.

И так давили, что трещала коробка. Дверь открывается наружу, но…

— Они сломают её, — сказал Шурка. — Будем…

— …прыгать, — докончила она.

— Я прыгну первым. Ты — за мной. И не бойся. Я поймаю тебя. Это только второй этаж.

Платяной шкаф был у двери. Она не будет брать пальто.

— Я прыгаю, Софья.

Он бросил вниз утюг. Прыгнул.

— Всё в порядке! — крикнул он снизу. — Здесь нет никого. Прыгай.

Она посмотрела на сотрясаемую дверь, на шевельнувшуюся опанелку коробки, на пыльные дымки из-под опанелки, посмотрела туда, где стоял Шурка, забралась на подоконник, свесила ноги наружу, скрестила руки на груди и поёжилась от холода, — она вдруг успокоилась и с гордостью подумала, что она не из тех истеричек-паникёрш, что отравляют жизнь мужьям, — и тут дверь, выбитая вместе с коробкой, подняв пыль из штукатурки, упала в кабинет. Воздушная волна подтолкнула Софью.

— Прыгай!! — крикнул снизу Шурка.

И она, глянув на вторгнувшуюся в её кабинет компанию из кровавой Надежды Валентиновны с носом-пятачком, двух охранников, первого зама и вползавшего Оси, прыгнула в Шуркины объятья, в секунду прыжка почувствовав, как воздух, проникая под брюки, обволакивает и холодит её ноги.

Длиннорукий Шурка поймал её так ловко, как будто готовился тайно к офисному побегу несколько лет. Тренировался по утрам, пока она спала. А кого же он ловил — пока она спала?… Ей стало весело. Она столько пережила с утра, что хватит с неё «дурных знаков»! Они с Шуркой спаслись, может быть, единственные со второго этажа — это главное.

— Это хорошо, что моё окно выходит на стоянку, — сказала она.

— Да, — сказал он.

Садясь в «Тойоту», она увидела в окне своего кабинета белые рожи. Показала им фигу.

— По объездной?

— По объездной.

У фасада Софья увидела медсестру. Ксению из медпункта. Та сидела на мраморных ступенях крыльца. В неестественной позе: голова просунута между разъехавшимися коленями. Белый халат со спины выпачкан кровью. Рукава халата оторваны. Рукава кофточки тоже оторваны. А рук у Ксении нет.

Шурка повернул, и Софья посмотрела в заднее стекло.

Словно почувствовав её взгляд, Ксения медленно подняла голову.

Глава сорок вторая

— Ты знаешь, Женька, — сказала Саша, отворачиваясь от монитора, — я тут такое письмо получила… — Она увидела своё лицо в трюмо — и прогнала из глаз, согнала со щёк, лба и подбородка (с ямочкой) удивление. Татьяна Леонардовна учила её: нужно беречь эмоции дома и на улице, чтобы затем щедро тратить их на сцене. Да, это может кому-то показаться жестоким и бесчеловечным по отношению к близким, но не будем забывать, что мы будущие артисты — и что нам верят и нас любят многие люди. А не только одна семья. Мы принадлежим всему миру. В конце концов, писатели, обнародовавшие интимную жизнь своих знакомых и родных, использовавшие как сюжеты то трепетное, что должно бы у этих инженеров человеческих душ навсегда остаться тайной, поступают куда более жестоко. Мы же только дарим людям искусство, своим талантом заставляя верить в то, что сегодня один из нас Гамлет, а завтра — инвалид из «Рогатки» Коляды.

— Ну, так что, сестричка, за письмо?

— Не будь такой вульгарной. Теперь никто в Москве не говорит «сестричка», — сказала Саша. — Уж не знаю, дорогая моя, чему вас там учат в эМГэУ.

— Дерьму всякому, — сказала Женька, лежавшая на Сашиной кровати и листавшая «Космополитэн». Чихнула, высморкалась в платок. — У тебя организм сильнее, Сашка, у тебя грипп уже кончился. Когда нам к врачу? В среду?… Скажи, сестричка, почему в журналах и по телику всё время рекламируют прокладки? Остались ещё такие женщины, которые о них не знают?

— Ты учишься на пиар-менеджера, ты и отвечай на вопросы о рекламе.

— А что отвечать? Наша Майя Семёновна говорит всякую ерундистику про интенсивность и частоту рекламных обращений, охват рекламной аудитории, коэффициент эффективности рекламной кампании и тому подобную дребедень. Будто всё это можно высчитать. Какой гений может знать, сколько прокладок куплено потому, что на женщин подействовала какая-то телереклама? Никто ни фига не знает, но все изображают из себя умных и учёных. Наук напридумывали. Частота рекламных обращений… Коэффициент эффективности… Все врём друг дружке, а потом это враньё систематизируем и называем наукой. Пиар-менеджментом, рекламным делом или статистикой. Я уж и жалею, что пошла в эМГэУ. Надо было как ты, в «Щуку». Вместе стали бы актрисами. Вот уж кто врёт честно.

— Это как?

— Ну, со сцены. Притворяясь то тем, то этим. Персонажами всяких пьес.

— Ты же никогда не любила театр. У тебя и таланта нет.

— Так и у тебя нет. Есть мамины деньги, мамины связи, мамины любовники.

— Спасибо, ты очень любезна.

— А про письмо ты мне расскажешь?

— Не следовало бы.

— Между прочим, письмо удивило тебя. И ты своё удивление, как не старалась, скрыть не смогла. И учёба в «Щуке» не помогает. Таланта-то нет!

— Вот же сволота ты московская, Женька. Не будь ты моей глупой сестрой…

— …я бы из тебя дурь-то выбила. Слыхали мы это уже тысячу раз, для актрисы у тебя маловато воображения и бедноват лексикон. И вообще это из какого-то колхозного стиля. Где подцепила? А, поняла. На колхозном языке учит вас ваша Татьяна Леонардовна. Ну, читай уже письмо.

— А тебе не любопытно, от кого?

— От кого?

— Даю тебе три попытки.

— От Димули твоего.

— Холодно, как в Антарктиде.

— Хм… Значит, не от хахалей твоих. Вижу, вижу по мордочке твоей, что и не от Вадьки на пижонском «Лексусе». Ну, тогда от деда. От деда давно ничего не было. Вернулся, что ли, из Штатов? Да ну?

— Ещё холоднее. Как на Меркурии.

— Ты что, спятила, сестричка? От Меркурия прикуривать можно. Холодно — это на Плутоне.

— Третья попытка.

— От… от… — Женька отбросила журнал и подпрыгнула на коленках. — От отца!

— Что ты сказала? — делая хитрое, хитрое лицо, спросила Александра, видя в трюмо, что не хитрое, а глупое, улыбающееся лицо у неё получается. Да, ей надо было вместе с Женькой в эМГэУ. Хотя нет. Карьера на телевидении — это то, что сделает её богатой и знаменитой. И, как это говорят, бросит к её ногам тысячи мужчин. А эМГэУ… Женька права: она Меркурий путает с Плутоном, и не помнит, в каком веке воевал Наполеон, и служил или не служил в его армии Робеспьер. А тут ещё эти Носовский с Фоменко, вновь ставшие популярными. Да и в их семье наука никогда не занимала почётного места. Потому-то папа и удрал от них. Бросил их, как говорит мама. И чтобы не мучиться совестью всю жизнь, оставил им эту квартиру. Неплохой откуп, надо сказать. Большая, видимо, у папы совесть. А может быть, большая новая квартира, так что эту терять не было жалко. Вдруг он Нобелевку хапнул. И живёт припеваючи в Швеции. А вовсе не в Сибири с медведями. И этими, как их, белыми бенгальскими тиграми. А мы и не знаем. Стоп. Я ж письмо от него получила. Только строчку прочла — уже Женьку кричу. Да, Татьяна Леонардовна права: эмоции свои я разбазариваю. Я в папу, а не в маму. Ну, и в маму тоже.

— Угадала, угадала!

— Я плохая актриса. Не умею играть. Меня тут же разоблачают.

— Не расстраивайся ты. Хочешь, утешу? Ты нормальная средняя актриса. Таких, как ты, на телевидении и в театре ещё поискать. У нас ведь правят бал те, что ниже плинтуса. А ты — средняя. Вот и задумайся. Относительно «ниже плинтуса» ты просто королева сцены. Вернее, будешь ей.

— А как же насчёт большого таланта, призвания?

— Ты имеешь в виду актёров, которые от природы, без «Щуки» и маминых-папиных банковских счетов? Это, может, в советском прошлом было (и то не факт). А нынче на сцене кошельки: поющие, пляшущие и изображающие Гамлетов и Дон Кихотов. Рынок есть рынок. И ты подумай, сестричка: это же прикольно. Обхохочешься, глядя, как поют разные там «фабрикантки» или дочки политиков. Или кинозвёзды. А эта Ланицкая? Она лучше тебя, что ли, играет? Тоже мне, киноактриса!.. Она же бракованная. У неё и рот кривой, и пальцев на правой руке не то шесть, не то семь. А ноги и вовсе срослись. Но вот папаша-то её банкир, а у неё с детства мечта была в кино сниматься. Ну и снимается; мечта дурочки сбылась. А мы смотрим сериал с ней, потому что смешно. На сценарий нам плевать, мы на неё смотрим и покатываемся. И что, думаешь, режиссёр этого не понимает? Он понимает, они же все рейтинги засекают. Смотри вон, сколько у Ланицкой рекламы: 50 минут серия, 100 минут роликов прокладок, помады и зубной пасты «Гремучий зоб», всего 150 минут. Понять не могу, кстати, что за название: «Гремучий зоб». Сейчас талант и смысл не нужен, сейчас приколы подавай. А юмористы эти, Задорнов там престарелый, уже оскомину набили. В моде естественный прикол: кошельковый. Поэтому талантливые люди не нужны. Рынок есть рынок. Маркетинг есть маркетинг. Не по учебникам, а по жизни. Делается и продаётся не то, что покупается, а то, что навязывается. Сначала папкины деньги, а потом привычка зрителей. Усекла, сестричка?