Мёртвый хватает живого

Коля, ну где же ты пропадал так долго? Сюжет сам идёт в руки, а ты мне — про пробку! Пробка сюжету не подружка! Дал ли добро Сан Саныч? Дал. Вообще-то тут не Сан Саныч даёт добро. Нет, и не я. А вот они, Коля, они…

Глава двадцать третья

Дозвонился я только в домоуправление. И что с того? Ничего не знают и привычно глумятся. Некоторые думают, что работнички ЖЭУ не любят, когда им звонят. Эти думающие ошибаются. Работнички эти очень любят отвечать на звонки. Например, наша Елена Самойловна (я всё путаю: техник она или мастер), если возьмёт трубку, на вопрос «Не знаете ли вы, когда дадут воду?», отвечает так: «Не дождётесь». И хохочет. Я перед этим её смехом теряюсь. Кладу трубку. Знаю, если переспросить, она заорёт: «Знала бы — объявление бы по подъездам развесила! И откуда такие идиоты берутся?»

Отключили и отопление. То-то я и думал: что так холодно? Но, видно, отключили недавно. Наверное, вместе с водой. Или чуть позднее. Ночью же я не замёрз. И утром тоже замёрз не сразу, хотя у бинокля торчал в одних трусах.

Конец октября, между прочим. Тут у нас не субтропики, несмотря на повысившуюся в прошлом году на полградуса среднегодовую температуру. Затевают ремонт, когда на улице минус и снег. Всегда у нас так. В России всё ремонтируют зимой: летом мы в отпусках. Или не ремонтируют вообще, предпочитая капвложениям в трубы и задвижки строить бунгало в Испании или пить «Маргариту» на Канарах. Нет, надо срочно переезжать в деревню. Продавать квартиру, пока она ещё что-то стоит, продавать каким-нибудь офис-менеджерам, мало смыслящим в том, куда катится российская жизнь, — и переезжать в деревню. Или сдавать квартиру — если в близкую катастрофу верится пятьдесят на пятьдесят. И жить в деревне. Меня ведь всегда тянуло в деревню. Я и вырос-то в частном секторе, у деды ибабы. У деды и бабы, которые показывали мне фотографии папки и мамки и учили меня читать по сталинскому букварю. Так что мне к деревне не так трудно привыкнуть, как обычному городскому неженке. Потянуло меня, дурака, из дома в квартиру — поближе к телефону, Интернету, горячей воде из крана и электроплите — короче говоря, к благам цивилизации!..

Я надел рубашку, шорты, носки, поверх них шерстяные носки. Вынул из шкафа и надел жилет, связанный последней моей девушкой, пятнадцать раз с которой растянулись на квартал — такая она была неторопливая, и оказалось, что она встречалась сразу с четверыми парнями и всем вязала жилеты, и расстаться с ней было несложно, несложно, по-моему, всем четверым, потому что она очень уж часто путала имена и номера телефонов, и даже адреса, и даже время свиданий, очень нескучная попалась девушка. Я занёс с лоджии в комнату велосипед. Лоджию закрыл. Включил музыкальный центр (на FM). И ноутбук включил, загрузил «семьдесят два ньюс точка дабл ю эс». На кухне включил телевизор; может, скажут про воду и тепло. И — снова к «Миноксу». Что там с Танькой? С Танькой-людоедкой?

Я приник к окулярам в самый подходящий момент. Подойди я к окну минутой позднее, провозись у платяного шкафа или с каналами телевизора, я бы упустил кое-что. Упустил то, почему у Танькиного дома, на тротуаре, стала быстро собираться толпа. Толпа — громко, конечно, сказано: так, компактное собрание прохожих, человек несколько.

И приехала «скорая». Я думал, за Танькой. Нет: двоих вынесли на носилках из военкомата. Носилки были закрыты простынями. Лица тоже были под простынями. Носилки сунули в жёлтую «скорую», и она уехала. Наверх, на Таньку, санитары и не посмотрели. Голые женщины в окнах — забота вовсе не дежурных врачей.

Устав скользить пальцами, ладонями и вообще руками, и лбом, и щеками, и грудями тоже, по стеклу (она словно царапала его, словно хотела откусить от него, так, как откусывала от мужа), и как бы сообразив что-то, Танька надавила всем телом на стекло. Стекло лопнуло, осколки посыпались с пятого этажа вниз. Звона я не слышал, но прохожие-то слышали. Танька высунула руки в окно и высунула голову. Острые стеклянные зубья — она будто и не заметила этого — пробороздили её кожу на плечах, на предплечьях. Нормальный человек должен бы зареветь от боли; у нормального человека всё тело залила бы кровь. Но на белой коже Таньки — белее оконного пластика, белее падавшего снега, — появились тёмно-малиновые порезы, из которых выступило что-то малиновое, вроде бы и не жидкое, и всё. Ни капли крови.

Танька, казалось, поняла, что ей надо делать. Выдавив стёкла из одной рамы, она принялась за рамы следующие; в окне гостиной их было три. Я и не подозревал, сколько в моей Таньке силищи. Что ж удивляться тому, как она запросто расправилась со своим мужем — хилым бюрократом, ниже её ростом, да и физически не дававшим впечатления атлета? Или это тот психиатрический случай, о котором говорят: у буйного психопата силы удесятеряются, он не чувствует боли, не испытывает холода, и способен проломить головой кирпичную стену и ударом кулака пробить грудную клетку? Вероятно, Танька, возненавидевшая мужа настолько, что в её мозгу что-то окончательно и бесповоротно перемкнуло, свихнулась. То-то и побелела. И не чувствует ни боли, ни холода, и в состоянии пробить грудную клетку. Она и проломила. И пошла дальше: наелась из грудной клетки тем, что там нашла. Неужели психиатры часто такое наблюдают? Почему я не пошёл в психиатры? Что уж такого сложного написали Фрейд и K? Не говоря уж о современных, которые друг друга не понимают и отрицают (для того, чтобы выбрать себе одну узкую «школу» и поменьше читать всякой галиматьи). Почему? Не хотел морочить себе и людям голову, вот и не пошёл.

Выдавив и выбив все стёкла — Танька действовала кулаками и головой, наклоняла голову так, как наклоняют разные там драчуны, готовясь ударить противника теменем, — она попыталась пролезть между рамами, но пролезть у неё не выходило. Я впервые заметил, какие у Таньки широкие плечи. Почти атлетические. Ну, и ежедневный фитнесс не пропал даром. Её муж перед ней — ничто. Как он сумел её подавить? Вот такие-то комплексующие хлюпики, пробравшиеся во власть, и подавляют!.. Или Таньке самой в юности хотелось, чтобы её кто-то подавил — и стал бы возле неё, подавленной, «настоящим мужчиной»? Вот парень в галстуке, до того, как его обглодали, и был этим подавляющим и настоящим. Танька почему-то лезла прямо, анфас, так сказать, а вылезти боком будто и не догадывалась. Плечи её в рамах застревали. Изрезанные осколками стелка плечи. У психопатов какой-то свой, особенный ум; никаким учёным психиатрам его не понять и не объяснить. Сдаётся мне, скорее я пойму тут причину, чем доктора-психиатры, которые сперва накачают пациента уколами, сведут с ума окончательно, до диагноза, а потом занимаются тем, что мурыжат его в клинике наряду с сотнями других обколотых и сочиняют свои бредовые диссертации.

Широкие плечи?… Я примерился к раме: я бы пролез и не поворачиваясь боком. Если, конечно, забыть о торчащих стёклах. Значит, и Танька бы пролезла. Но она лезла как-то странно, я заметил: то левым плечом задевала раму, то правым. И тут я понял: она же стояла на полу. У неё, похоже, котелок совсем не варит!.. Она не лезет, а как бы идёт. Словно пытается пройти через кирпичную стену, доходящую ей до талии. Не догадывается, что можно залезть на подоконник. И открыть створки окна. У неё там пластиковое окно с тремя стёклами. Чтобы разбить такой прочный стеклопакет, надо быть и вправду сумасшедшей. Желая выброситься из окна, я бы вообще не бил стёкла, а открыл бы окно. Прошептал бы что-нибудь неприличное, и прыгнул бы. Только этаж предпочёл бы повыше, чтобы убиться наверняка. Залез бы на крышу двенадцатиэтажки. Там и открывать ничего не надо. Но психованная Танька, как выразился бы товарищ Ульянов-Ленин, пошла другим путём.

Толпа (уже человек двадцать), задрав головы, глядела на то, как голая женщина, высунувшись в зиму, собирается выпасть из окна. Тянет руки вниз и смотрит вниз, будто просит собравшихся зевак ей помочь. Порнографическое самоубийство! В толпе звонили по сотовым — должно быть, как и я: в милицию, в «скорую помощь», в эМЧеэС, — и с теми же нулевыми результатами. А кое-кто снимал Таньку на телефонную камеру. Потом наверняка будут показывать «прикольное видео» друзьям, а то и выложат в Сеть. Подпись придумают: «Тюменские женщины кончают с собою в знак протеста против отключения воды». Наша Регина Снежная легко бы придумала.