Страница 13 из 19
Можно бы сказать против всего этого, что возражения должны принести пользу как тем, что указали бы на мои ошибки, так и тем, что побудили бы других принять все хорошее из моих сочинений, а это последнее повело бы к усилению знания и привлекло бы людей к содействию моим трудам со стороны сочувствующих мне, столь важному для успеха. Но, хотя я и признаю себя очень способным ошибаться и никогда не останавливаюсь на первых мыслях, которые мне приходят в голову, тем не менее опыт научил меня не надеяться на какую-нибудь пользу от возражений, которых могу ожидать. Я уже не раз пробовал пользоваться суждениями как тех людей, которых считал своими друзьями, как тех, которые ко мне относятся беспристрастно, так и тех, наконец, от зложелательства и зависти которых ожидал полного старания открыть недостатки, укрывавшиеся от моих друзей, но редко случалось мне слышать возражения, мною совершенно не предвиденные, разве бы они были очень отдалены от моего предмета, и потому не случалось мне встречать критика для своих мнений более строгого и придирчивого, чем я сам. Равным образом, мне не удавалось видеть, чтобы посредством диспутов, производящихся в школах, когда-либо открывалась истина, прежде неизвестная, что происходит от стремления в каждом из диспутантов победить своих противников и от усилий их придать силу правдоподобным доказательствам, вместо того чтобы определять истинное достоинство доказательств. Те, которые долго были хорошими адвокатами, не делаются через это впоследствии хорошими судьями.
Что касается до пользы, которую другие люди могли бы получить от сообщения им моих мнений, то ее нельзя ставить высоко, так как эти мнения далеко не законченные и требуют значительных пополнений, прежде чем дать им практическое приложение. И позволю себе сказать без увлечения, что лучше меня самого никто не может определить их приложения, не потому чтобы не было на свете умов много выше моего, но потому, что невозможно так ясно постигнуть и усвоить себе понятие, полученное от другого, как свое собственное. Справедливость этого замечания для меня доказана тем, что часто, передавая некоторые из своих мнений очень умным людям, я оставался в полном убеждении полного понимания этих мнений со стороны моих слушателей, но когда приходилось после проверять понимание, то я находил свои мнения настолько измененными, что не мог уже признавать их за свои. По поводу этого обстоятельства я позволяю себе даже просить наших внуков из всех мнений, которые мне будут в последствие времени приписываться, признавать за принадлежащие мне только те мнения, которые я сам сделаю известными публике. Не удивляюсь тому, что древним философам, не оставившим нам своих сочинений, приписывают столько глупостей, и не верю всем рассказам о странностях этих умнейших людей своего времени – потому что считаю все сведения о них искаженными. Притом едва ли был пример того, чтобы последователи превзошли своего учителя, и потому полагаю, что самые страстные почитатели Аристотеля сочли бы себя счастливыми иметь такое же знание естественных законов, какое имел этот философ, и это даже при условии, что никогда не будут знать ничего более. Последователи подобны плющу, который не только не стремится подняться выше поддерживающего его дерева, но часто даже опять спускается вниз, после того как достигнул вершины, т. е. господа последователи теряют в познаниях оттого, что продолжают изучать то, что бестолково изложено их учителем, и отыскивают в его творениях то, о чем их великий учитель никогда и не помышлял. Во всяком случае, способ философствования этих господ очень удобен для ограниченных умов, потому что темнота различий и принципов, полагаемых ими в основание суждений, дает возможность говорить смело обо всем, как бы им совершенно известном, и упорно спорить, не склоняясь ни на какие убеждения умнейших и способнейших людей. Последователи подобны в этом случае слепому, который для того, чтобы подраться при выгоднейших условиях с человеком зрячим, пригласил бы последнего в совершенно темный погреб, и я скажу, что господа такого сорта одобрят мою решимость не печатать своих произведений, так как, ввиду малоумия означенных господ, печатая мои сочинения, я походил бы на человека, открывающего окна в том темном подвале, где они сражаются со зрячими. Но не только такие господа, и люди поумнее их не имеют надобности знакомиться с моими сочинениями, потому что если кто желает научиться говорить обо всем и приобрести название ученого, тому удобнее ограничиться изучением правдоподобного, легко отыскиваемого по всем вопросам, чем трудиться над немногими нелегко достигаемыми истинами, чтобы вместе с тем, когда дело доходит до неразобранных еще вопросов, сознаваться в своем невежестве. Если же, напротив того, умные люди предпочтут познание немногих истин всестороннему мнимому знанию (что, впрочем, и справедливо) и захотят добиваться тех же целей, каких и я, то для таких людей довольно и высказанного мною в настоящем рассуждении. Умные люди, способные пройти в науках далее меня, легко найдут все то, что мною найдено (или предполагается найденным), так как при последовательности моих изысканий надобно считать все еще неоткрытое мною более трудным и скрытым, чем то, что уже мною открыто. Этим людям менее было бы удовольствия узнать начала от меня, чем самим их открыть, и кроме того, они, переходя от понятий легких к более трудным, приобретут навык делать открытия более полезные, чем все мои наставления. Так я думаю про себя, что если бы все те истины, над доказательством которых столько потрудился, были переданы мне в юношестве и приобретены мною без особенного труда, то я, вероятно, ничего бы более не узнал или, по крайней мере, не приобрел бы того навыка в отыскании новых истин, который, как мне кажется, я теперь имею. Одним словом – если есть на свете произведение такого рода, которое удобнее всего приводится к окончанию тем же лицом, которым и начато, так это то, над которым я тружусь.
Что касается до опытов, необходимых для развития познаний, то надобно согласиться с тем, что для этого недостаточно сил одного человека. Но при производстве опытов ученый должен или действовать сам, или поручить опыты ремесленникам, т. е. вообще людям, которым можно заплатить за труд, так как ожидание награды скорее всего заставит исполнителей точно следовать указаниям ученого. Напротив того, любители, которые из любопытства или желания научиться могут предложить свои услуги, вовсе не надежны, так как они обыкновенно более обещают, чем исполняют, или составляют неудобоисполнимые проекты, кроме того, что этим господам надобно во всяком случае платить за хлопоты истолкованием каких-либо трудностей, или похвалами, или бесполезными разговорами, составляющими для ученого невознаградимую потерю времени. Притом если любители и захотят сообщить ученому результаты своих опытов (чего не сделают все те, которые считают научные данные за секреты), то ученый найдет в большей части любительских трудов столько лишнего и бесполезного, что не скоро извлечет из них какое-нибудь полезное сведение, не считая того, что самое изложение результатов обыкновенно оказывается настолько темным или даже ложным (вследствие стремления производящих опыты подвести результаты их под свою собственную систему), что выбор полезного из хаоса данных не будет стоить потраченного на то времени. Таким образом, если бы нашелся человек на свете, относительно которого все были бы уверены, что он способен сделать самые важные и полезные открытия для общества, то, желая доставить такому человеку возможное содействие, общество не нашло бы для того иного средства, как приняв на себя издержки, необходимые на производство опытов, и обеспечив спокойствие ученого от докучливых людей. Переходя к самому себе, скажу, что я никогда не думал о себе так высоко, чтобы обещать обществу что-либо особенное, и никогда не был настолько тщеславен, чтобы ожидать особенного внимания публики к своим предприятиям, а потому, как человек не низкой души, никогда не приму от общества подобных милостей, так как в заслуженности их можно сомневаться.