Страница 7 из 25
Трансформация, если использовать этот термин как родовой для всех ее разновидностей, может, кроме признания обычаем, как сказано выше, преимущественно производиться внутригосударственным актом либо индивидуального свойства, например ратификацией международного договора, либо это может быть и акт «генерального» свойства. Например, Конституция РФ в части 4 статьи 15 инкорпорировала все «общепризнанные принципы и нормы международного права», для которых в отличие от также рецепируемых международных договоров не требуется дополнительной ратификации, одобрения и т. п.
По сути, во всех случаях, когда для придания международному договору качества внутригосударственного акта требуется ратификация (Великобритания, Германия, Италия, США и т. д.), иначе – некая трансформационная акция имеет место, т. е. надо признать акт дуалистического характера.
Важно, что международное право не действует собственной силой – ex proprio vigore – в пределах государств! Для приобретения такой силы требуется со стороны соответствующих государств согласие, что, по сути, и есть так называемая трансформация, которая может быть, как уже указывалось выше, или генеральной, т. е. распространяющейся на все нормы или целые институты международного права, разумеется, реально применимые во внутригосударственном обиходе. Или, что обычно для конкретных конвенций, это может быть специальная трансформация, распространяющаяся на те или иные международные нормы.
Монизм (единство) обычно рассматривают в двух основных его формах:
1) «локальная», т. е. объединяющая в единой национальной системе две части: и международное, и национальное право без принципиального приоритета международно-правовой части;
2) «классическая» – парамаунтная (верховенствующая), т. е. объединение в одной общемировой системе международного и, по идее, всех национальных прав на основе принципиально иерархического верховенства международного права16.
Монизм ныне выступает на практике не как общемировая, т. е. действительно монистическая (единая) система, но в качестве множественных, так сказать двуединых, парцеллярных (участковых) систем, образованных каждая на базе той или другой национальной правовой системы с включением в ее состав также так называемого международного права, а фактически весьма разнообразных для каждого государства правил из действующих для него двусторонних и многосторонних международных договоров, которые реально извечно входили в правовые системы соответствующих государств, иначе они просто были бы практически неисполнимы17. В состав национальной правовой системы включаются и так называемые общепризнанные принципы и нормы международного права. Иначе говоря, включается обычное международное право, не кодифицированное и конвенционно не закрепленное, но таким образом представляющее собой самую «благодатную» почву для процветающей практики «двойных стандартов». При этом практически такого рода обычно-правовые международные принципы и нормы во многих случаях и в разных сочетаниях, так или иначе, конвенционно закреплены в той или иной форме.
Кроме того, в рамках так называемого парцеллярного монизма парадоксально дуалистически (sic) сохраняется принципиально качественная двойственность, «антагонизм» между, с одной стороны, международно-правовой частью национальной правовой системы со статусом автономности, т. е. невозможности изменения, отмены в одностороннем властном порядке и, с другой стороны, всей остальной частью системы, т. е. внутринациональным правопорядком!
По сути, монизм, если не понимать его в классическом, универсальном смысле, сводится в текущей практике лишь к символическому «освящению», «огосударствлению» реально не кодифицированного, «неосязаемого» обычного международного права, основные принципы и нормы которого между тем, как уже отмечено выше, давно уже «вразбивку» в той или иной форме продублированы во множестве многосторонних и двусторонних международных договоров, включая и Устав ООН. В этих-то формах они практически и ранее использовались, и используются, причем и без «вывески» монизма.
Касаясь темы правового монизма в его классической, иерархической форме, в идеале – глобально универсального, нельзя не остановиться на понятии верховенство (иначе – супрематия, примат) международного права в классически «монистическом» смысле.
Предполагается, что в идеале верховенство международного права имеет следующие характеристики:
– авторитарно, т. е. устанавливается как бы «свыше» и не отменяемо, ибо оно не просто есть результат межгосударственного согласования. Иначе верховенство понимается независимым от условий, сроков какого-либо согласования;
– иерархично, исходя из некоей высшей «общей нормы»18;
– имеет прямое действие в юрисдикционном поле всех задействованных государств;
– носит принципиально общий (для всего права), а не выборочный характер;
– национальные правовые нормы, противоречащие верховным («монистическим») нормам, логически недействительны и подлежат отмене.
Реально, однако, «верховенство» в рамках отдельных национальных юрисдикций, как свидетельствует опыт, повсеместно принадлежит лишь национальным конституциям19.
Справедливую актуальную и сегодня критику монистической концепции «высшей», «основной» нормы права (Д. Анцелотти, Г. Кельзен, П. Гугенхейм, Г. Дам и др.) дана была еще Г.И. Тункиным20.
Приоритет (первенство) правовой означает устанавливаемое правом облигаторное преимущество (включая иерархичное) отдельных правовых принципов и норм, действующих в том или ином юрисдикционном пространстве. В отличие от абсолюта правового верховенства так называемые приоритеты обычно предметно или субъектно специальны.
Все правовые приоритеты, предоставляемые в виде отдельных, в том числе международно-правовых принципов и норм, реально зиждутся исключительно на национальных конституционных основах. Иначе говоря, «сегодня» некий конституционно обусловленный приоритет действует, а «завтра» столь же конституционно может быть отменен.
«Полиморфизм» (многообразность). Под этим ранее, насколько известно, не употреблявшимся в правовой доктрине термином нами понимается, по сути, реально наблюдаемое актуальное состояние общемирового, глобального правового пространства, а именно сосуществование в нем более 200 самодостаточных, суверенных национальных правовых систем, не считая субфедеральных, муниципальных, локальных, региональных и подобных правовых систем и подсистем, и, таким образом, имеет место многообразие как общего, так и регионального, и локального, а также и международного права.
Практически, по сути, изначально, обычно, а ныне повсеместно и национально-конституционно все международные договоры включаются (трансформируются) в состав соответствующих национальных правовых систем государств-участников. Кроме того, многие государства как по обычаю, например Великобритания, так ныне и конституционно включают в свои правовые системы не только действующие для них международные договоры, но и обычное международное право.
Системы национального права и международного права не разделены и не могут быть разделены непроницаемой стеной. Напротив, они изначально имманентно взаимосвязаны. Если национальная правовая система, как доказывает исторический опыт, вполне может быть самодостаточной, международное право немыслимо вне связей с национальным правом государств-субъектов и творцов международного права.
16
Kelsen H. Das Problem der Souveränität und die Theorie das Völkerrechts. 1920; Idem. Essays in Legal and Moral Pholosophy. Dordrecht, 1973; Idem Introduction to the Problems of Legal Theory. Oxford, 1992. P. 111–125; Idem. Generol Theory of Law and State. New Brunswick, 2006. P. 181–187; Кельзен Г. Чистое учение о праве и аналитическая юриспруденция // Российский ежегодник теории права. 2009. № 2. СПб., 2011; Право, государство и справедливость в чистом учении о праве // Правоведение. 2013. № 2.
17
Verdross A. Die Einheit das Weltbildes auf Grundlage der Völkerrechtsverfassung. Wien, 1923; Вельяминов Г.М. Международное право: опыты. С. 148–149.
18
О коллизиях в сфере межгосударственных отношений // Зимненко Б.Л. Указ. соч. С. 344–400.
19
Экштайн К. Указ. соч. С. 43.
20
Тункин Г.И. Теория международного права. М., 1970. С. 245–252.