Страница 7 из 11
В глазах девушки было что-то потустороннее, шизофреничное, сумасшедшее. Она была такой утонченной, с темной кожей и белыми зубами на контрасте, с тонкими запястьями, которые управляли ее ладонями, бегающими по клавишам инструмента. Она была одета в аляпистые штаны и вытянутый свитер крупной вязки. На ней любая одежда выглядела бы хорошо. Наверное, еще лучше она выглядит без одежды. Она держала на коленях аккордеон.
Они были пьяны и довольны. В музыкальных партиях он был лидером, она на подхвате. От него пахло немытым долгое время телом, дешевым пивом и грязными волосами. От нее пахло пылью улицы. Они играли словно завороженные. В момент, когда он начинал перебирать струны, а она растягивать мех, внешний мир для них обоих переставал существовать. Они закрывали глаза и погружались в музыку, становясь самой музыкой. Кроме музыки, ничего не существовало для них в эти мгновения чистого творчества. Когда они играли, от них веяло демонической разгильдяйской свободой. Когда наплевать на требования социума, условности и статусы, внешний лоск и маски. Когда все роли, ужимки и потуги быть кем-то становятся ненужными. Он и она – в первую очередь люди, рожденные на этой планете. Они не работники, не дети своих родителей, не супруги. Они есть. И этого у них было не отнять ни пыткой, ни подкупом. Они просто есть.
Я смотрела на них и думала: ведь и я есть. И пообещала себе помнить об этом всегда: в городе и деревне, перед алтарем и во время родов, в суде, в запарке, на отдыхе, утром и перед сном. Я есть. Я просто есть.
И конечно же, я танцевала под их музыку. Как я могла не танцевать под эту гитару, на которой играл сумасшедший рыжий? Как я могла не танцевать под аккордеон этой темнокожей красотки? Я танцевала с закрытыми глазами, следуя за звуками двух разгильдяев.
В тот вечер я поняла, что меня привлекает в бродячих музыкантах. Это львиная доля обаяния, непринужденности и невозможности их уязвить. Они такие, потому что хотят такими быть. Они ветер в поле, они вода в ручье. Их нельзя удержать контрактом, нельзя заставить играть ту музыку, что им не по душе. Они не вино, их не выстоишь, не подогреешь, не разольешь по бутылкам и не продашь на базаре. Они как родник. К роднику можно прийти напиться и отправиться восвояси. Они птицы, поющие когда вздумается, питающиеся маковыми росинками, не вьющие гнезд.
Рыжий на прощанье обнял меня так крепко, что у меня дыхание перехватило. Музыкант сказал, что отдает мне свою силу, чтобы я смогла перейти океан. Я буду вспоминать эти слова еще много раз в течение года моих странствий. Бродяги знают толк в объятиях. Скорее всего, они больше никогда не увидят человека, который за такое короткое время полюбился. Они обнимаются так, словно это объятие последнее в жизни. И говорят только о том, что считают важным. Наверное, потому, что они избавились от иллюзий, что они властелины времени и что у них есть завтра.
Я удалялась прочь от этого собора, этой мостовой, этой сонной бродячей собаки, ошеломленная встречей с музыкантами не меньше, чем встречей с Пикассо. Вот так бывает: люди, которых я знаю несколько минут, могут дать мне так много, сделав так мало.
Дизайнер пальм. По дороге к Гибралтару
От Малаги до Гибралтара было уже рукой подать. Журналист подбросил меня до заправки на выезде из города. Он вытащил из мусорного бака картонку от пиццы, на которой осталась пара маслянистых следов от ветчины. Выцветшим синим маркером он написал на ней заветное слово «Gibraltar», пожелал мне добра и уехал в Мадрид. Уже через две минуты удача улыбнулась, и передо мной остановился маленький испанский автомобильчик. Молодой парень за рулем. Я ни слова по-испански, он ни слова по-английски. Классика жанра. Пальцами я пыталась объяснить: мол, Гибралтар, сигареты, обезьяны, лодки, скала, казино, англичанки. Бесполезно. Я показала карту на телефоне. Он увидел в моем телефоне русские буквы и заговорил на родном: «О, по-русски можно!». Я просияла. За последние две недели я ни разу не говорила по-русски, а тут такая удача.
Нам было по пути. Отлично. Мы разговорились. Андрей уехал из Украины с семьей, когда ему было восемь. Его семья жила недалеко от места чернобыльской катастрофы, здоровье отца ухудшалось из-за этого. Однажды на семейном совете они решили сменить место жительства и уехали в… Буэнос-Айрес. Без языка, без знакомых, без больших сбережений. Уехали в Аргентину, потому что только туда дали визу. Начали с нуля: работали как могли, детки ходили в школу, учили язык, родители трудились в полях, супермаркетах, обрастали бытом и имуществом. Южная Америка – место не безопасное: перестрелки ночами, принцип «если твое мне очень нравится, то это мое». Семья снова через восемь лет решает переехать. На этот раз в солнечную и миролюбивую Испанию.
В Испании проблема безработицы стоит очень остро. Молодые люди не могут найти работу по профессии, нужны знакомые, быть хорошим специалистом мало, нужно знать дядю, друга, подругу, собаку владельца компании, чтобы устроиться на любую работу. Это всем портит жизнь, но заставляет крутиться или философствовать.
Андрей из тех, кто крутится. За несколько лет в Испании он стал дизайнером пальм. Мы вместе придумали пафосное имя для его профессии, на самом деле названия его деятельности как такового нет. Работа заключается в том, что такой «дизайнер» вооружается специальными инструментами: огромный острый нож-лопатка, когти, чтобы лазить по стволу, страховка, ножницы и др., забирается по стволу пальмы и обрезает старые почерневшие ветви, срезает нижние листья кроны и придает пальме форму ананаса. Звучит просто, только на обучение этой филигранной работе уходят годы. Срез должен быть ровным, листья пальмы весят по несколько килограммов, иногда рост ветвей неправильный, тогда нужно долго примеряться с местом отреза, некоторые пальмы вообще никогда не обрабатывались, тогда надо начинать с самого низа, иногда ветки отлетают в тело и впиваются в мышцы, приходится зашивать раны. Нужно быть в отличной физической форме, чтобы работать тяжелым ножом, балансируя на высоте. Надо признаться, Андрей выглядит как Апполлон Бельведерский: мускулы, крепкие руки, широкие плечи.
Основные заказчики дизайнера пальм – русские состоятельные бизнесмены, у которых в Испании есть дома и сады. На обработку пальмы уходит от тридцати минут до полудня в зависимости от ухоженности, размера.
Андрей любит свою работу: работает на себя, приобрел инструмент, никаких тебе начальников, офисов, бумажек, свежий воздух, возможность выбрать время работы, результат виден сразу, моральное удовлетворение.
Я слушала Андрея и радовалась за него: можно годами определяться, чего хочешь от жизни, получить три высших образования, искать ответы в религии, философии, психологии, а можно просто жить, делать лучшее из того, что можешь и что нравится, приносить пользу себе и людям. Я рада была на своем пути встретить украинского парня, который преподал мне урок жизнелюбия и творческого отношения к собственной жизни без изучения креативных методик и советов вроде «Придумай двести способов использования скрепки». Если меня вдруг спросят, кто мой любимый дизайнер, я отвечу вслух: Филипп Трейси, но в душе вспомню Андрея и мой чудесный испанский автостоп.
Гибралтар
Томас с собакой
Проявление отваги и чрезвычайной глупости произошло со мной после того, как добрый украинский парень высадил меня в окрестностях Гибралтара.
До Гибралтара по карте нужно было идти еще километров пятнадцать. Но вожделенную скалу, зиждущуюся на краю света, видно было издалека. Я подумала, чего мне по долгой дороге идти, срежу-ка я и пройдусь полями. Пока я удалялась от магистрали в сторону скалы, мне повстречался темнокожий мужчина с собакой. Он был похож на рояль: цвета смоли, крупный, увесистый и с белыми клавишами зубов. Он широко улыбался то ли мне, то ли вечеру, и облакам, и морю, и тому, что можно вот так просто гулять с собакой. Я махнула ему рукой: мол, я тебя понимаю, я тоже улыбаюсь от того, что хорошо на свете жить, и красиво вокруг, и день был сегодня хороший. Он еще шире улыбнулся в ответ.