Страница 13 из 15
А через полчаса обнаружилось, что они и коньяк сперли, две из последних четырех бутылок. То есть оборзели беспредельно. Эту пьянку, решил ГМ, следует закончить на высокой ноте. Он распрощался с коллегами, усадил их в такси, а сам остался стоять на перекрестке созерцателем ночи. Осенняя улица золотилась фонарями. Поблескивали лужи на трамвайных путях. И сам трамвай, очень кстати, громыхая, ковылял со стороны вокзала. Восхитившись отзывчивостью этого мира, ГМ расстегнул плащ и занял удобную позицию в одном шаге от рельсов.
Трамвай задерживался на светофоре. Зевающая вагоновожатая, увидев одинокую длинную фигуру, вопросительно полуоткрыла переднюю дверь. Писатель помотал головой в знак отказа и хищно улыбнулся. Поворотом ручки женщина затворила дверь. Мигнул зеленый. Трамвай приближался, набирая ночную скорость, дыша перегаром машинного масла.
ГМ считал про себя: три, два, один… «Пуск!» – закричал он во весь голос, выхватил из-за пазухи рукопись и метнул под колесо. Папка упала идеально, как надо, и была разрезана точно пополам. ГМ станцевал на шпалах канкан, улюлюкая по-индейски, в вихре обрывков фантастического романа. Колёса хорошо его покромсали.
По дороге в гостиницу он убеждал себя в том, что признателен балбесам за избавление от банальности.
Он любил путешествовать, как всякий романтик из шестидесятых. Юношей выучился на гляциолога, чтобы попасть в Антарктиду. Исполнил мечту и узнал, что научные экспедиции – зеленая тоска и сплошное пьянство, особенно когда пересекаешь Индийский океан. Но не растерялся, не спился, а потратил пустое время на сочинение приключенческих романов о подвигах комсомольцев. Езда в незнаемое оказалась перспективной. Вскоре ГМ уже восседал на небольшом Олимпе посреди Западно-Сибирской низменности. К концу семидесятых стал безгранично выездным и за десять лет облетел полмира в качестве голубя советской литературы.
В том году в списке значились Куала-Лумпур, Бруней, Сингапур, Дели и Катманду, где он подружился с малоизвестным поэтом-битником, имевшим при себе волынку с кокаином. Всю ночь они с битником дули в клетчатый мешок под стоны двух влюбленных шведок, обжимавшихся на ковре, а утром надо было лететь в Москву, бедную, голодную и некрасивую. Оттуда в Сибирь, где с нетерпением ждали его приговора молодые таланты.
Пара балбесов была тут как тут. Они успели накатать вторую часть своей безумной эпопеи и опять на что-то надеялись.
– Через месяц еду в Германию, – сказал ГМ, чувствуя прилив вдохновения. – Возьму вашу рукопись с собой и заброшу в «Посев». Теперь уже можно. А если дадите мне второй экземпляр – отправлю в Канаду Саше Соколову.
Слова выходили легко, физиономии идиотов искрились восторгом.
ГМ еще не успел придумать, каким способом казнит их писанину, а ему от балбесов уже прилетела новая заушина. В перерыве секретарь жюри поманила его к своему столу.
– Хочу вам кое-что показать, – дрожащим голосом выговорила она. – Вы с этими дегенератами обнимаетесь, а они вот что сделали с вашей книгой, – женщина достала из ящика прошлогоднюю повесть ГМ.
Автор раскрыл книгу, и в глазах у него запестрело. Весь текст, страница за страницей, был исчеркан разноцветными карандашами. Пролистав до конца и убедившись, что вандалы не пощадили ни строчки, ГМ вернулся к началу и прочел на титульном листе надпись печатными буквами: «ГМПопов задарил нам эту херню, мы над ней работали, вычеркивая лишние слова». Дата, подписи.
– Шалят, – произнес он сквозь зубы. – Дело молодое.
Той же ночью, перед тем как трахнуть в попку юную сказочницу, ГМ излил на нее полбутылки игристого и облепил, как горчичниками, рукописью балбесов. Читал до утра и смеялся. Бесценный опыт.
В следующем сезоне он повысил градус наслаждения до головокружительного. Публично расхвалив балбесов за то, что те явили миру очередную часть своей саги, ГМ подстерег их в курилке и шепотом рассказал, что избран в жюри «Русского Букера», куда собирается номинировать трилогию о дурдоме.
– Саша в полном восторге, он поддержит. «Посев» в этом году сидит на мели, но к оглашению результатов книга, я думаю, все-таки выйдет.
Они чуть сигареты не проглотили.
– А можно написать Саше Соколову? – блеющим голосом спросил один из них.
– Написать-то вы можете, – улыбнулся ГМ. – Только Саша вряд ли ответит. Ужасный мизантроп.
А на четвертый год всё кончилось. Союз и нерушимость оказались пшиком. Накрылись загранки. В телевизоре ликовали пошляки. Юная сказочница обзавелась членским билетом и ядовито шипела, когда ГМ пощипывал ее задницу. Да и вообще из-под масок совписов вылезло такое… Стервятники, шакалы, трупные черви с загребущими руками. Литературу пришлось отложить. Всю осень и зиму он, как Геракл, занимался исключительно склоками и приватизацией. Поэтому обрадовался, словно родному, звонку от балбесов. Голос в телефоне промямлил, что вот, мол, у вас в городе проездом, и хорошо бы встретиться. «Какой разговор!» – воскликнул ГМ, на мгновение опять почувствовав себя мэтром. Встречу назначили недалеко от центра, в пивнушке на задворках оперного театра.
За столом сидела одинокая и довольно унылая фигура.
– Где второй? – бодро спросил ГМ, подзывая официантку.
– Уехал в Аргентину. Пристроился в очень либеральный сумасшедший дом. Всем доволен.
– Ого!
ГМ подумал, что, наверное, зря пришел, ведь балбесы работали в паре, вряд ли с одним будет так же весело. Принесли пиво.
– Ну что ж, соавтор, – ГМ поднял кружку. – Выпьем за упокой. Нашего союза нет, да и ваш, я смотрю, развалился.
Выпили, помолчали.
– А теперь – за новую жизнь! Только подожди, пивом не чокаются. У меня есть закрепитель, – достал из внутреннего кармана мерзавчик «Распутина», соорудил ёрш и опять поднял кружку сильной рукой: – Пей, Иван Гордист!
Они пили, и заведение понемногу наполнялось тенями. Входили первопроходцы запоя, успевшие трижды отречься от заблуждений, входили доносчики и требовали долива после отстоя, входили подруги жизни – первая, вторая, третья, – целый клубок извивался у двери. Являлись трезвенники, на поверку всегда оказывавшиеся самыми крупными сволочами. Вечер становился на рельсы и катил по известному сценарию: разбег, взрыв, надрыв, безумие. Кто-то картавый рычал: «Стар-р-рик, ты не был на Север-р-рном полюсе!» Стихотворец, простая душа, пару лет назад сиганувший в шахту лифта, как хрустальную вазу, держал на коленях четырнадцатилетнюю поэтессу, из-за которой все и случилось.
– Говорил я ему – доиграется! – ГМ стукнул кулаком по столу. – Набоков сраный!
– Что?
Балбес ничего этого не видел. Настоящая жизнь была ему недоступна. В дурдоме было его место. Вот только дурдом сейчас повсюду – и значит, это племя молодое оказалось право, а он, старый лось, ничего не может с этим поделать. Только пить. Официантка подтаскивала новые кружки. ГМ подливал туда водки, которая чудесным образом не заканчивалась в мерзавчике. Прощай, молодость, прощай, белый аист!
– Еще! – кричал он, ускоряя темп, жертвуя фигурами речи ради прямолинейного мата. – Жизнь, ебать ее, это пиздец. Пей!
– Много, много, – подвывал балбес-соавтор. – Увольте!
– Как я тебя уволю, если ты ничему не служишь? Где твоя высокая идея?
– Я по делу пришел.
– Говори.
– Ваша книга, – балбес вытащил из кармана свежую повесть ГМ, подписанную в печать накануне рокового августовского дня. – С нашими кусками. Вот тут, тут и в конце. Содрано без кавычек. Как понимать?
Можно было бы, конечно, взять себя в руки, улыбнуться снисходительно и что-нибудь наплести. Скажем, другой балбес разрешил использовать перед отъездом в Аргентину. Ты не в курсе? Странно, что он тебе об этом не сказал. Могу найти его письмо, если хочешь. Только весь этот бисер, ГМ чувствовал, был уже ни к чему. Время хороших манер прошло. Он поднялся из-за стола.