Сенат

— Это не бунт! У мистера Оденкирка долгие годы дар не развивался. Точнее, он у него вообще не развивался с появления на Начале! То, что случилось в Саббате, получилось случайно. Считайте это чудом. Такое резкое расширение дара на такое большое количество людей! Я думаю, это будет ему отличным подспорьем в делах для Сената.

— Неужели вы думаете, что мы его теперь подпустим к делам Инквизиции после такого?

— А разве у вас есть выбор?

Выбора у нас не было. Инквизиции уже не хватает. Многие Химеры словно с цепи сорвались, Карцер переполнен. Сенат не справляется. Некоторые суды совершаются без должного внимания. Терять в данный момент ценные кадры никто не хочет. Поэтому был закрытый суд над Рэйнольдом Оденкирком, на котором общим голосованием решено: на некоторое время не допускать до дел Инквизиции Рэйнольда Оденкирка с условием лечения в психиатрической клинике под патронажем Светочей Саббата и одного Архивариуса. После чего по прошествии лечения будет испытательной срок с решением допуска к делам или лишения лицензии Инквизитора с последующим аутодафе.

— Не сомневаюсь, что достойное. — Дороти, как истинная Химера, ненавидит Инквизиторов. Но еще больше ненавидит Сенат в моем лице. Все шло к этому еще с самого детства. Начало стало для нас лишь уточняющим фактором, расставившим все точки над i.

— Девочки, пройдёмте к столу. Там ждет любимая ваша запеканка из индейки и тыквы.

Я встаю из кресла, привычным жестом одергивая рукав блузки и стряхивая часы на запястье, закрывающие мой Знак. Это не ускальзывает от внимательной Дороти, которая наоборот гордится своей Луной и оставляет ее неприкрытой. Мама считает, что эти татуировки, сделанные в подростковый период, — наша дурь и эксперимент над собой. Никогда не ладившие с сестрой, однажды мы возвращаемся домой на каникулы с татуировками на запястьях — у одной Луна, у другой Солнце. Сколько возмущений было в нашу сторону, сколько обвинений в бессмысленности со стороны мамы, которая не понимала, зачем мы это сделали, в частности я — милая, спокойная и прилежная дочка. В итоге, она сделала вывод, что мы так пытались поладить с Дороти. Но ничего не получилось, а татуировки остались. И мама часто мне указывает на то, что мне с моей престижной работой неприлично ходить с таким «клеймом», не лучше ли мне свести ее, чем постоянно прятать под часами и длинными рукавами блузок. Но она так и не поняла, что я не могу ее свести, даже больше, к моему рисунку добавились новые линии — моя личная гордость — печать Сената, ставящаяся поверх знака: треугольник с открытым глазом или же «всевидящее око».

Только, иногда мне кажется, что Сенату не хватает второго глаза, чтобы понять что происходит.

Тебя долго не было

Медсестра вошла в мою комнату и привезла на каталке поднос с едой, лекарствами и очередной шприц.

— Добрый день, мистер Оденкирк! — Она улыбнулась своим ярко-накрашенным ртом цвета фуксии. Я замечаю кусочки помады на ее зубах. — Как у вас дела? Как настроение? Я смотрю, вы опять ничего не ели. Боюсь, мне снова придется пожаловаться доктору Зиннеру. Ему не нравится, когда пациенты его не слушаются. Кстати, сегодня в зале будет постановка. К нам приехал театр из соседнего городка с Рождественской постановкой. Вам разве не интересно?

Я отворачиваюсь и принципиально пялюсь в окно с решеткой, пускай витиеватой, но решеткой.

— Поверьте, вам понравится. Так что спуститесь в четыре часа в зал — не пожалеете. А сейчас закатайте рукав, я вам сделаю укол.

Я молча поднимаю рукав на левой руке. Медсестра Вайнер берет меня за руку нежно, даже чересчур нежно, будто невзначай проводит пальцем по моим мускулам и аккуратно вводит иглу.

— У вас такие мускулы. Вы, наверное, очень спортивный человек. Но вы бунтарь! Ваша татуировка на запястье — опасно делать в таком месте, прямо на венах. Хотя, скажу честно, красивее рисунка не видела. Ведь это луна? Да?

Со стороны угла доносится тяжелый ревнивый вздох, и я невольно начинаю улыбаться, отчего медсестра принимает это на свой счет и еще больше начинает флиртовать со мной.

— А что это означает? Не скажете? Нет, не скажете. Вы такой молчун, мистер Оденкирк. Но ваше молчание мне нравится, вы не такой, как все пациенты. До вас у меня тоже было много молчунов, но никто не умеет хранить безмолвие так красноречиво, как вы. Вот и всё! — На последних словах, она вынимает иглу и прикладывает спиртовую салфетку. — А это выпейте при мне.

Я принимаю стаканчик, заглядываю в глаза Вайнер и начинаю воздействовать на нее гипнозом. Пока она смотрит на меня, я высыпаю в руку таблетки и кладу их в нагрудный карман, после чего отдаю ей стаканчик.

— Вот и молодец! — Она забирает стаканчик, заливаясь румянцем, думая, что я только что выпил таблетки, открыто флиртуя с ней. Вайнер поправляет свою прическу и выходит, кокетливо обернувшись на меня. Хлопок двери и я снова один. Точнее, мы.

— Не нравится мне она! Вечно с тобой флиртует! Противная до жути. — Она снова появилась — стоит в углу и нервно дергает ногой, закусив губу. Красивая. Любимая. Как будто живая. После ее смерти, я постоянно ее вижу. Свихнулся ли я? Может быть. Хотя Инициированные могут видеть умерших, но вот с Мириам такого не было. А с Мелани происходит.

— Тебя долго не было… — Я смотрю на нее и понимаю всю остроту своей зависимости от ее призрака. Мел не было со вчерашнего вечера. А все из-за этого ненавистного мной доктора Зиннера. Нет, как человек и специалист он хороший, но его приход всегда отпугивает Мелани, после чего она исчезает на пару часов, бывает даже на день. Как она говорит, это всё из-за умершей собаки Зиннера, которая таскается за ним и набрасывается на Мел. Забавно, один призрак отгоняет другого. Даже в потустороннем мире есть Охотники и Жертвы. Жаль, что я не могу защитить Мел от этого мертвого дога.

— Разве долго? Не заметила… Зато ты флиртовал с медсестрой. «У вас такие мускулы, мистер Оденкирк! Вы, наверное, очень спортивный человек!»

Она забавно пищит, подражая голосу Вайнер, что я начинаю смеяться.

— Не ревнуй, пожалуйста. Просто она отлично поддается воздействию. — Я ударяю по нагрудному карману с таблетками. Мелани смешно закатывает глаза, после чего вздыхает и начинает петь песенку. Я не понимаю слов, так как она на русском. Мелани говорит, что песня детская, но для меня — печальная и заунывная. Помню, я спросил ее, про что она поет, Мелани сказала, что про лепку клоунов и кукол из пластилина.

— Ты знаешь, что на втором этаже над третьим окном справа одна птица свила гнездышко и там скоро вылупятся маленькие птенчики. А Кэтрин вчера ходила на свидание. Я слышала, как она рассказывала Грубой Люси, что они уже целовались…

И снова начинает петь.

И так каждый день. Если есть самый болтливый призрак, то это Мелани. Иногда она просто вываливает на меня кучу ненужных фактов, а я слушаю. Готов вечно слушать, лишь бы видеть ее, лишь бы приходила.

Вначале я сильно испугался. Точнее, все было намного хуже. Я очнулся после ее аутодафе в своей комнате, связанный энергонитями, под воздействием Курта. Помню, тогда кричал от отчаяния, что все-таки жив, что не сдох, что меня не убило праведным гневом за то, что сотворил с любимой. Я плакал, стонал, а затем затих — замолчал, игнорируя любые обращения ко мне. Меня даже заключили на ночь в Карцер, после чего вернули в Саббат, где я попытался, уже будучи пьяным, проткнуть себе руку ножом, а потом и вовсе выброситься из окна. Саббатовцы меня, как куклу, включали, когда надо, потом выключали, внедряли свои идеи через Артура, лишали магии и сил. Я уже не был собой: тело, а внутри пепелище.

Реджина пыталась хоть как-то разговорить, но я упорно молчал, хотя она и читала мои мысли.

Меня отправили в эту частную психушку с белыми стенами, решетками на окнах, обходительными милыми сестрами и большим парком. Именно здесь в первую ночь я увидел Мелани.

Господи! Как же я испугался… Она сидела на моей кровати у ног и смотрела на меня. Я плакал, просил прощения, умолял уйти и не терзать, обвинял ее в содеянном, и снова вымаливал прощение. На мои крики прибежали санитары, естественно, Мелани они в палате не увидели и посчитали, что у меня галлюцинации, накачав сильнейшими психотропными препаратами, от которых не работает ни тело, ни голова. В ту ночь ад выпустил и Савова, который стоял надо мной и смеялся, повторяя, что они теперь с Мелани вместе, что она теперь его.