Сенат

Знаю. Пару раз испытывал. Это самая настоящая болезнь с температурой, упадком сил, долгим тяжелым сном, потерей аппетита, порой доходит до тошноты и обмороков, только ни один антибиотик не способен помочь Инициированному в таком состоянии.

— И как же у него расширился дар?

— Он может пользоваться способностями Светочей и моими, но самое тяжелое — он может неконтролируемо поменять дары у Инициированных рядом с собой. Собственно, что ты и наблюдал. По ходу, он использовал мой дар на тебя — пытался «обесточить», но и заодно случайно всем поменял дары. Вот Еве и досталось от тебя.

— То есть ты хочешь сказать, что у Евы в ту минуту был мой дар. Поэтому она закричала?

— Ага. А у тебя мог быть любой из нас — Евы, Ноя, Артура, Реджины, Стефана, только ты ничего не чувствовал, так как был…

— Под воздействием твоего. — Я закончил фразу за Курта, осознавая произошедшее. — Ничего себе! Я такое впервые вижу.

Курт ухмыляется, лохматя свои волосы.

— Мы, если честно, тоже. Я думаю, никто такого не видел, кроме Древних. Кевин стал просто опасен.

— И что делает Реджина?

— Ничего.

— Такие всплески бывают редко у Кева. И они длятся недолго. Но ему всегда плохо после этого. Уверен, что сейчас его приводят в чувства Ева и Артур — пичкают разными настоями. Скорее всего, мы его больше не увидим до завтра. Вот. Сделал. Аккуратней теперь с рукой. И у Реджины все стаканы наперечёт.

— Спасибо. — Я киваю в ответ. Рука профессионально забинтована. — И куда мне теперь идти? К себе?

— Если хочешь. Я скажу ребятам, что ты устал и извиняешься. Все равно завтра будет рождественский ужин с едой из ресторана «Dolce vita».

— Реджина сменила фаворита?

— Нет. Это Лаура прислала в знак поздравления. Сама явиться не может. Но сделала такой подарок.

— Лаура? Лаура Клаусснер? Она теперь пироги с индейкой шлет?

— Считай, да. Она сдружилась со Стефом и Евой. Но об этом тебе скажут завтра. Пока иди, отдыхай. Наверное, психушка тебе изрядно надоела.

— Да. Надоела… — А у самого стоит картинка: моя палата со стоящей Мелани у стены, которая поет свою заунывную песенку. Черт! Я скучаю по призраку. Хотя дал себе слово не звать его.

Я должен был освободить душу Мелани.

Встаю и иду не торопясь наверх. Когда-то я так делал в школе, когда не хотел идти туда: медленно, отвлекаясь на все, брел на занятия. Вырос. Осиротел. При том не единожды. А некоторые привычки все равно из детства — от не выросшего мальчишки с синяками на коленках и сбитыми от уличных драк руками. Я всегда защищал своих. Кроме людей, у меня ничего и не было. Да и не нужно. Видно судьба такая, каждый раз терять того, кого ты считаешь своей судьбой, семьей — назовите, как хотите. Сначала ушел отец, затем спилась мать, оттолкнув нас сестрой ради любви к выпивке, затем Мириам, и вот она — Мелани: моя безумная идея, случайность, летнее безрассудство и лишь неделя нормальных отношений, а дальше — случайные встречи, дьявольская гонка, попытка ее спасти и вытащить из химерских сетей.

Я люблю тебя. Невозможно понять, как ты въелась в мою кровь и душу за столь короткое время. Некоторые годами не могут достичь таких чувств; так всю жизнь и проживают в пустоте, даже не почувствовав толики того, что испытываю к тебе, Мел.

Зачем ты позволила мне себя сжечь? Чему, черт возьми, ты улыбалась тогда?

Останавливаюсь прямо у двери и понимаю, что стою напротив ее комнаты. Я только что прошел мимо своей спальни. Приказываю себе развернуться и идти к себе, но борьба неравная, и я поворачиваю дверную ручку. Магии здесь уже нет. Так же как и комната оказывается не заперта.

Вхожу. Ничего. Пусто. Реджина выбросила все ее вещи. Эта комната снова безлика. Кровать не застелена и накрыта белым покрывалом в ожидании нового постояльца. Я прохожу внутрь, отмечая детали: на паркете остались пятна от разлитого лака Мелани, у окна все также стоит противное оранжевое кресло, накрытое белым балахоном, но оно все ещё повернуто так, как удобно было мне, когда я провел в нем ночь, наблюдая за ней после панической атаки в больнице. Кровать — немой свидетель нашей страсти: мы занимались на ней любовью в ночь перед аутодафе Мелани, нарушив одно из главных правил Саббата. Уже тогда она решила, что будет делать дальше, а я, дурак, не понял и не хотел ее слушать. А ведь любимая хотела сказать что-то… Возможно, дай ей слово, я сразу бы понял, что она хочет пожертвовать собой и не допустил бы этого. Тупой идиот! Не зря меня накачивают таблетками. Так мне и надо. Я вообще не понимаю, как еще хожу по этой земле.

Я разворачиваюсь и ухожу, с тоской отметив, что шкаф пустой — там уже нет кружевного черного платья моей девочки, сохранившего аромат ее тела и духов.

Может, это и к лучшему.

В моей комнате тоже порядок. Реджина и тут побывала, убрав в ящик комода все фотографии с него и заперев на ключ, который, естественно, забрала себе. Это произошло еще, когда я пытался выброситься из окна. Поэтому не удивился и не разозлился. От комода разило магией Светоча — блокировка: без спроса Реджины туда не залезть.

Комната стала стерильной, пустой и нежилой, ничем не отличающейся от комнат Карцера и моей палаты. Я достаю из кармана таблетки и глотаю их, не запивая. После чего падаю в измождении на свою кровать и засыпаю, каждый раз надеясь, что завтра не проснусь.

Утром, проснувшись в своей кровати, почувствовал радость — удобная, с родными подушками и одеялом, которые сам выбирал и покупал. Я люблю комфортную мебель. Особенно кровати. Всё началось с одного случая. Как-то раз, подначиваемый Стефаном и открывшейся свободой, — мы только что с Мириам поступили в Саббат — тайно сбежал из замка и загулял с Клаусснером и Ганном-старшим. Не помню, что происходило и причину побега. Помню лишь, что было много девиц и выпивки. Я был юный, резвый, с неуемной жаждой жизни — мне казалось, что я могу всё, и я действительно мог всё. Поэтому стоит ли винить безбашенного молодого Оденкирка? В общем, я тогда напился в стельку, парни внесли меня в Саббат, положили на диване в гостиной и забыли. С утра нас ждало наказание от Реджины Хелмак. Для меня был создан личный маленький ад от Светоча: неделю спать в гостиной, «раз мне так удобнее, чем в своей комнате». К слову, диван был непригодный для ночевок, так как был сделан полтора века назад для приема гостей. Неделя кошмара с болями в спине, шее и мышцах, постоянное падение и скатывание с проклятого лежбища ночью. Мириам ходила довольная от моего наказания, я же уже на второй день был готов умолять Реджину изменить свое решение. С тех пор ненавижу неудобную мебель!

Вздыхаю. Благословенное было время, сумасшедшее. Притом, по-доброму сумасшедшее. А не этот апокалипсис, который разворачивается каждый день.

Я рефлекторно кидаю взгляд на тумбочку и не нахожу фотографий. Черт! Боль резко колет в сердце. Мелани… Ее смерть… Зачем посмотрел? Зачем вспомнил? А ведь так всё славно начиналось.

Утро прошло в относительной суете. Когда спустился вниз, меня громко поздравил с Рождеством Стефан, Ной прошелестел по коридору в своей шелковой пижаме, на кухне увидел Курта и Еву, готовящих завтраки не только для себя, но и для Светочей.

— Как спалось?

— Отрубился после таблеток. — Я плюхаюсь за стол и начинаю намазывать на булку масло.

— Ты действительно пьешь таблетки или говоришь нам, чтобы мы успокоились? — Ева садится напротив с дымящейся кружкой кофе и протягивает ее мне. Я благодарно принимаю ее.

— Действительно.

В этот момент Курт ставит на поднос тарелки с едой и выходит с кухни.

— А у него профессионально получается. — Смеюсь вслед уходящему Ганну.

— Конечно. Вспомни, сколько у него девушек было — сколько завтраков доставил в постель.

Мы смеемся с ней, будто как в старые времена.

— Ева, — я решил задать давно мучающий меня вопрос. — Можно тебя спросить кое о чем?

— Ну?

— Ты же видела, что ее сожгут, почему не предупредила меня?

— Рэй, я не машина. Я не могу держать дар постоянно включенным. Накануне будущее было в ее пользу, а Кевин не должен был выжить. — Она накрывает мою руку своей и я чувствую человеческое тепло. Внутри все болит и стонет. Я все еще горю с Мел. Ева смотрит жалостно и шепчет: — Прости меня, что не уследила за этим. Прости, что позволила этому произойти.