Химеры

— Пойду, туалет посмотрю, — я кошусь в сторону Ганна.

— Что вы так суетитесь насчет туалета? — Кевин хмурит брови. Нет, все таки он не для Вяземки. Его весь вид так и кричит, что он не из России, и в такой глуши никогда не бывал.

— Ты в Индии был? — Варя намекает ему на то, что его ждет за пределами дома.

— Неужели у вас такая антисанитария? — Кевин обнимает ее и смеется.

— Нет, не антисанитария. Но противно и неудобно. Там деревянная будка с квадратным грубо сколоченным стульчаком и дырка в полу, и все это продувается ветром с улицы. Никакого слива, никакого света, никакой системы воздухоочистки.

С каждым произнесенным Вариным словом скепсис Кевина тает на глазах.

— Вы серьезно?

— Погоди пока пугать! — смеюсь над этими двумя чудиками. — Дайте посмотрю и расскажу, что там и как.

Я разворачиваюсь и выхожу из дома. Свежий холодный ветер с запахом трав возвращает меня в детство, будто я вышла через дверь в прошлое. Начало сентября, все еще тепло, но воздух уже наполнен осенью. Вообще в это время в природе ощущается потустороннее, ведьмовское, будто за тобой наблюдает кто-то. Химеры любят осень, в это время трава наполняется магией смерти — так они называют уходящую в сон природу.

Я спускаюсь и иду за дом, уныло отмечая, что все заросло и обветшало. Коровник растащен местными на кирпичи. Когда-то бабушка Катя построила его — радости не было предела, это была личная ее победа: кирпичный, белый, теплый, он тогда странно смотрелся рядом со старым деревянным домом. А вот и туалет. Наверное, дом рухнет, а этот пенал из досок будет стоять, не потому что на века построен, а потому что такова особенность: сколько раз замечала в деревнях руины когда-то бывших зданий, а рядом притулившиеся кривые и осевшие серые туалеты, как гробы-пеналы. Вот такой странный юмор у России. Дома нет давно, а туалет остается.

Я открываю дверь, ощущая шершавую поверхность, чуть дерни рукой — получишь занозу. И изумляюсь увиденному. Видно прислужницы первое, что сделали — это туалет. Я даже не удивляюсь. Марго любит наказывать омерзительными заданиями. Ведь прислужницы — это провинившиеся Химеры.

Внутри на заново сколоченном полу стоит белый биотуалет. Смотрится дико и смешно: будто деталь с космического инопланетного корабля. Меня начинает разбирать смех. Марго позаботилась и об этом. И опять всплывает вопрос: зачем так стараться?

— Ну как?

— Прикиньте, там стоит биотуалет. — Я смотрю, как Варя с Кевином распаковывают пакеты с едой. На столе уже стоят итальянские десерты, бутылки вина, какие-то деликатесы.

— Отлично! Кевин, можешь не паниковать.

Варя облизывается и начинает поглощать сыр, срезая складным ножом тонкие лепестки пармезана.

— Мы насколько тут? — я осматриваю роскошество и изобилие провизии на старой клетчатой клеенке.

— Дня на два.

— Зачем? — я удивлена. Столько стараний на бессмысленное прозябание в глуши на каких-то коротких два дня.

Кевин подсаживается к Варе и начинает поглощать виноград из пакета.

— Не знаю. Таков приказ Марго. Наверное, хочет, чтобы ты лучше вспомнила прошлое.

Я киваю. Скорее всего, Темная хочет, чтобы я вспомнила полнее прошлое, чтобы выкинула инквизиторский бред из головы. А вместе с ним и моего Инквизитора из сердца.

— Бред какой-то. — Я с тяжелым вздохом падаю на стул рядом с Кевином. — Два дня прозябания в Вяземке с биотуалетом. Мечта просто!

— А ты хотела бы к Виктору? — Варя смотрит на меня своим пронзительным изучающим взглядом. Она знает больше, чем я показываю. Кажется, догадывается, что охладела к Савову: амнезия прошла и чувства не вернулись.

Я молча хватаю яблоко, украдкой ловя взгляд Ганна.

— Вы тут привыкайте к условиям, а я пойду, прогуляюсь до озера.

И, не дожидаясь их ответа, выхожу. Варя и Кевин стали напоминать мне Стефана и Еву: на людях делают вид, что между ними ничего нет, но наедине — попугаи-неразлучники. Поэтому не буду мешать своим присутствием.

Я иду на озеро, которое местные называют Бродом. А все из-за того, что одно время там тонуло очень много людей, притом пьяных, молодых, дурных на голову. Раньше при обнаружении утопленника говорили так:

— Еще одного водяного выловили!

— Да? А что так?

— Не зная броду — не суйся в воду.

Брод имел странное свойство: ночью, если купаться в нем, то не видно берегов, да и дно не ровное — только местные знают, где мель, а где глубина с буреломом. А авантюристов и дурных пьяных на наш век всегда хватало.

Я иду знакомой тропой, проходя старые домики соседей, вспоминаю, кто и где жил: вот, пьяница Минька тут обитал, тут Олег — тоже любитель выпить и подебоширить, зато к нему вся деревня обращалась, если требовалось подлатать крышу, тут баба Вера — у нее всегда было вкусное молоко, тут братья Егоровы жили, тут подружка обитала. А вот и местное отделение почты. За этим коричневым зданием с резным крыльцом уходит тропа вглубь от дороги, ведущая к Броду. Я снимаю свои кеды и ощущаю теплоту земли. Приятно, свежо, мягко. Трава щекочет щиколотки. Земля словно подпитывает меня энергией. Сразу вспоминаю, как вибрировала на Стоунхендже.

Нет, здесь нет энерготочки, но природа все равно чувствует меня.

Из глубин памяти возникает бархатный голос Рэйнольда, когда мы сидели с ним в придорожном кафе: «Магия — это природа. Нарушение физических законов». Где ты? Что ты сейчас делаешь? Думаешь обо мне? Или забыл? Проклинаешь? Обижаешься?

Ветер поднимается и начинает дуть в спину. Шелест травы и деревьев напоминает шепот, они гнутся под потоками воздуха. Стрекочущие кузнечики на мгновение замолкают, испуганные яростным ветром. Я останавливаюсь, чувствуя, как порывы стихии, обнимают и ласкают мою кожу, как колышется юбка, щекоча ноги. Закрыв глаза, превращаюсь в эти ощущения. И вместе с ветром отпускаю шепотом любимое имя: «Рэй».

Я часто так делаю, то пишу его имя на бумаге, а затем складываю лист в самолетик и запускаю из окна, то вывожу на запотевшем зеркале, наблюдая потом, как оно уничтожается стекающими каплями, похожими на слезы, то шепчу перед сном, то набираю ему смс и сохраняю в черновиках, будто отправляю. Моей фантазии нет границ. Мне хочется делиться своим одиночеством с окружающей меня действительностью, хочется, чтобы Рэйнольд простил меня…

Я так виновата. Прости меня.

Брод в предзакатных лучах прекрасен. Он зеркало заходящего солнца: алеет, искрится и сверкает. Трава полевыми цветами пушится вокруг него. «Лохматая» — даю определение природе. Россия действительно непричесанная какая-то. Если в Британии даже дикое смотрится куском задуманного дизайнером ландшафта, то в России все шалое, именно лохматое. Кто-то из писателей обозвал ее немытой, не знаю, для меня ей другое определение.

Именно там, в кудрявых зарослях сирени справа от озера я спасалась от насильников. Их было трое. Обкуренные чем-то трое парней увидели, как я шла с другого конца деревни домой. Они, словно волки, шли за мной следом, не отставая ни на шаг. Почуяв неладное, подгоняемая страхом преследования, я свернула на тропинку к Броду, думая, что успею убежать и спрятаться. Тем более у озера должна быть Варя, которая изъявила желание искупаться перед сном. Я не соизмерила их силы и свои. Они наоборот убыстрили шаг, нагоняя меня, как только почуяли, что ухожу в безлюдное место. А дальше началась погоня, где я кричала имя сестры. Эти звери были очень быстры, я еле успевала опережать их. Когда выбежала к Броду, то с холма сразу кинулась в кусты сирени, думая, что они меня потеряют из виду, что смогу переждать в зарослях. Но не тут-то было. Один из троих больше всех жаждал крови и боли, когда два его дружка отстали еще на холме. Ломая ветки, царапая руки, хлеща по ногам до крови и обжигаясь крапивой, я убегала от этого типа. Боже! Я никогда не забуду тот страх и панику. Даже воспоминаниям, когда я убегала от Саббатовцев и пыталась покончить жизнь самоубийством, прыгнув с крыши, не сравниться с этим.