Химеры

— Мам, это мы. Открывай.

Возникает пауза на том конце. Знаю, точно мама в шоке. Но через некоторое время слышится ее блеющий голос:

— Мы? — Ага, не верит.

— Варя и Аня. Если не забыла, в 93 году родила двоих близняшек. Типа, дочки твои. Ну вот, мы приехали.

Варя язвит, но вместо ответа слышится щелчок открываемой двери. Входим в чистый, беленный, еще без похабных надписей на площадках и сожженных ящиков для писем, подъезд.

— Кажется, у нее был инфаркт. — Варя довольно облокачивается к стене, пока ждем лифт. Сколько себя помню, мама пыталась от нас избавиться: терпела, пока мы были маленькие, на каждые каникулы отправляла в деревню. Один раз кинула нас на месяц на шею нашей крестной, которая имела задатки алкоголички, а еще, когда умерла бабушка, явилась в деревню только через две недели после похорон. То есть бабушку хоронили мы с Варей, благодаря помощи всех жителей Вяземки, которые собирали деньги, чтобы предать земле по-человечески Екатерину Васильевну. Что уж говорить, когда явился Поисковик из Сената за нами: какая радость была у матери. Конечно, прозвучал вопрос «сколько стоит?», но когда заверили, что образование бесплатное, она подписала бумаги не читая. До сих пор в ужасе от этого. Приди человек со стороны, какой-нибудь торговец девушками в проститутки, она бы и ему нас отдала, не читая бумаг. Ей мы были не нужны. Алчная до денег и мужиков, лишенная материнского инстинкта напрочь.

Лифт открылся и пригласил во внутрь. В кабине висело зеркало, уже расколотое кем-то: процесс уничтожения культуры и чистоты запущен в этом подъезде.

— Кто у нее сейчас?

— Не знаю. Я уже сбилась со счета. Вроде какой-то предприниматель.

Мы выходим в коридор и находим черную лакированную дверь. На лице Вари расцветает хищная улыбка предвкушения. Нажав на звонок, слышим шевеление за дверью, и вот щелчок замка — дверь открывается.

Ксения Шувалова, или кто она там сейчас, смотрит таким взглядом, будто увидела приведение. Хотя мы и есть для нее — призраки прошлого.

— Привет, — Варя наигранно тянет противным голосом. В ее позе, тоне, взгляде всё ненастоящее.

— Вы? Как вы нашли меня?

Ох! Это мы умеем. Мама до сих пор в толк не возьмет, что мы всегда будем находить ее, смени хоть тысячу адресов. Точнее, Варвара не даст уйти из нашего внимания.

— Как? Очень просто. Найти тебя труда не составляет. Пустишь? — Мама смотрит взглядом настороженным, решая впускать нас или нет. Она боится Варьки, считая ее бесноватой ведьмой. В принципе, права, но не в том смысле, в который мама вкладывает. Варя старается для нее специально, напуская больше пафоса. — А мы тут пирожные принесли!

— Мам, впусти. — Я говорю уставшим голосом, который разительно отличается от веселого сестры.

И я ее уговариваю. Мама всегда больше меня жалела и любила, если можно назвать любовью то внимание, которое нам уделяла.

Дверь распахивается, и мы входим внутрь квартиры. Красиво, богато, блестяще. Да и мама изменилась: она красивая женщина, природа наделила отличными внешними данными, даже мы с Варей проигрываем рядом с ней, мама словно стала девушкой с обложки, еще, кажется, увеличила грудь. В свои сорок Ксения обладает очень тонкой талией, длинными ногами и молодым лицом — это результат дорогостоящих посещений салонов красоты.

— О! Ты грудь себе сделала. Что? Уже старая не катит? — Я закатываю глаза, Варя не может без колкостей. Сестра, позвякивая кольцами, вытаскивает из сумки с блестящим навязчивым логотипом "Прада" коробку макарунов. Уверена, даже сладости куплены в самой Италии специально для мамы, а точнее для того, чтобы показать ей себя. — Мы ненадолго. Не надейся.

— Привет, мам. Ты как?

Я пытаюсь сбить повышающуюся температуру начатого общения. Всё, как всегда. Варя язвит, жалит остротами, я сглаживаю острые углы разговора.

— Нормально.

Сестра, не дожидаясь приглашения, не снимая своих лабутенов, проходит в квартиру в поисках кухни. Откуда-то из помещения доносится противный писклявый лай.

Мне почему-то стыдно за поведение Вари, хотя ее понять можно. Я разуваюсь и шлепаю босыми ногами за своей близняшкой. В большой кухне меня встречает маленькая лохматая собачка, похожая больше на игрушку, чем на живую. Именно она, виляя хвостом, лает на нас. Мама, больше от испуга за животное, чем из смущения, хватает собаку на руки — конечно, она помнит, что все питомцы умирали от одного касания Вари. Только мама не в курсе, что сестре не надо уже касаться человека, чтобы вызвать травму. Так что это бесполезно!

— Как вы меня нашли?

— Ну, ты же наша мама! Зов крови — сильная штука. — Варя по-хозяйски, как у себя дома, начинает суетиться, делая нам чай.

— Что вам нужно от меня? — теперь мама спрашивает меня, глядя в глаза. У нас с ней один оттенок.

— Ничего. Пришли навестить тебя, посмотреть, как ты стареешь. — Варя продолжает выливать всю ненависть и желчь в слова.

— Ничего… Просто так пришли.

Я смущенно отвожу глаза, желая провалиться на месте.

— Вот и чай готов! Ты присаживайся, мам? Что как неродная на своей кухне?

— Прекрати, — шикаю я на Варю, наблюдая, как совесть в ней просыпается: на секунду она отводит глаза, справляясь с эмоциями. На краткое мгновение я вижу боль на ее лице. — Какая милая собачка. Можно?

Я спрашиваю маму разрешения дотронуться до питомца. Та недоверчиво разрешает. Песик нежно обнюхивает мою руку, виляя своим игрушечным хвостиком. Шерсть приятная на ощупь, мягкая, действительно плюшевая. Я не сдерживаю улыбку.

— Как ее зовут?

— Нора. — Голос мамин безлик и терпелив.

— А у нас Аня замуж выходит! — Варя весела, пытается быть беззаботной.

— Поздравляю… За кого? — мама спрашивает из вежливости, присаживаясь за стол. И вот мы сидим, все Шуваловы в сборе, точнее остатки семьи — рыбий острый скелет.

— За американца, хоть и русский. Родители эмигранты. Будет жить в Калифорнии, в Лос-Анджелесе.

Мне не нравится, что Варя говорит за меня, но не хочется перечить.

— А ты? — мама кидает злобный взгляд на сестру. Та жмет плечами.

— Есть один. Англичанин. Но, наверное, переберемся жить в Италию.

Я смотрела на Варю во все глаза: у них с Кевином всё так серьезно? Или она специально тут придумывает ради мамы?

— Ты и Кевин все решили? — я не удерживаюсь и задаю вопрос.

Варя жмет плечами, и я понимаю, что серьезно. Если не решено, то обсуждали.

— Как у тебя дела? Где работаешь? Ты замужем? — я пытаюсь быть вежливой и милой, поворачиваясь к маме. Она изящно откидывает прядь волос, они у нее очень длинные, до самой поясницы. Мне всегда хотелось дотронуться до них, мама в детстве иногда даже позволяла.

— Работаю. Директор бутика. Замужем. — Словно специально, мама начинает кормить собаку макарунами вместо того, чтобы самой попробовать. Хотя уверена, не смотря на то, что она их пробовала, эти вкуснее всех. От них просто исходит аромат миндаля.

— Дети? — я спрашиваю, наблюдая, как Варя рефлекторно дернула рукой от неприятной темы.

— Нет. После вас у меня никого не было. — Она отвечает немного дерзко, в ее тоне проскальзывают Варины нотки. Я киваю в ответ. Сестра говорит, что мама делала не раз аборты. Мне все равно. Я до сих пор не понимаю, почему мы к ней тянемся, когда ей откровенно всегда было плевать на нас? Однажды один ее сожитель пытался изнасиловать Варю, та врезала ему, плюс еще покалечила даром, так вот, даже тогда мама считала нас виноватыми, она не жалела Варю, а после того, как она проявила ведьмовские способности, вовсе возненавидела и считала опасной.

Я смотрю на свою близняшку, сестра нервно щелкает ногтями — наша с ней привычка. Я знаю, что ее распирает спросить маму, за что она так с нами, почему всегда деньги были любимей дочерей, почему не сдала в детдом, в конце концов, раз мы так были ей не нужны? Вопросы жгут, они давят на нас обеих, ломая наши жизни и изменяя. Какие мы были бы, если бы она нас любила?