Страница 18 из 20
… и ресницы, когда опустила глаза… «паровозик» … Чёрт возьми тебя, Илья Леонидыч, спи, хватит!
Наутро у Маюшки образовалось похмелье. И домой мы не поехали, чтобы нас не раскрыли. Да и не хотелось возвращаться. У меня были отгулы за дежурство, так что я мог позволить себе отдохнуть еще пару дней. А у Майи каникулы кончаются только в среду.
– Вот ужас – шампанское это ваше, – Майя держит голову на руке, сидя за столом.
– Похмелись, станет легче, – посоветовал я.
Она сморщилась:
– Да ты что! Смерти моей хочешь?
– Давай-давай, и пойдём, погуляем. В доме-то и в городе насиделись.
Я налил ей шампанского в бокал и заставил всё же выпить. И через небольшое время лечение возымело действие: Маюшке стало легче, повеселела и согласилась идти гулять.
Мы вышли из дома. Мороз здесь за городом и сильнее, и мягче. Не кусает, но бодрит. Мы пошли в прозрачный лес, снег отливает всеми оттенками белого, вообще всеми самыми нежными пастельными цветами.
– Надо же, есть ведь несчастные страны и народы, которые никогда не видели снега, а, Ю-Юшек? – улыбнулась Маюшка, и слепила снежок. Запястья выглядывают из красных варежек…
– Я думал об этом же, – улыбнулся я.
А Маюшка бросила в меня снежок, который, впрочем, не очень-то слепился, от мороза снег сухой, не липнет. Поэтому я не стал лепить себе «снаряд», просто побежал догнать её, а она, взвизгнув, как и положено девчонке, бросилась от меня, хохоча. Споткнулась и упала в снег, всплеснув белых «брызг».
– Ох и чучундра ты городская, бегать и то не умеешь! – захохотал я, подавая ей руку, чтобы поднималась. А она плещет в меня снегом, как водой. Развеселилась.
– Есть хочу, – сказала она, наконец, когда мы отхохотались, вылезли из снега и отряхивали друг друга. – Может, домой пойдём?
– А где он, дом? – прикинулся я, оборачиваясь.
На какую-то секунду Маюшка поверила, что я не помню, как вернуться. Но, поняв, что я шучу, хотела стукнуть меня в плечо, но теперь уже я побежал от неё по снегу. И опять свалилась, конечно, и хохотали мы ещё дольше и пуще. Падая и катаясь по сугробам, нагребая снег в валенки и варежки.
Потом лежали рядом на снегу, глядя в светлое-светлое небо.
– У тебе совсем такие глаза, Ю-Ю, – сказала Маюшка. – Как небо сейчас.
– Не выдумывай. У меня серые глаза, – улыбнулся я, надо же, придумала, что у меня такие глаза, такого вот незапятнанного ясного цвета.
– Не-ет… Мне лучше знать, – Маюшка взяла меня за руку. – Именно такие. Наверное, так нарочно задумано, чтобы они завораживали, а?
Я встал и подал руку ей.
– Идём, заворожённая.
В этот вечер Маюшка пила значительно меньше. Но ела сегодня уже лучше. Всё же свежий воздух и хорошее настроение совсем излечили её и от ангины, и от хандры.
И опять мы так же уселись перед камином в кресла. Телевизор не включили ещё ни разу за два дня.
– Ты сказала, что-то было у тебя в Новогоднюю ночь, – сказал я. – Не хочешь рассказать?
– Ничего такого, – сказала Маюшка, хмурясь.
Я достал сигарету и закурил.
– Зачем ты спрашиваешь? – продолжила она. – Я же не спрашиваю, что ты делал в Новогоднюю ночь.
– Можешь спросить. Я скажу, – ответил я с вызовом.
Она глянула на меня и отвернулась.
– Да-да, именно это… Что хмуришься? Думаю, три четверти половозрелого населения земли делали то же самое. Тебе не понравилось?
– Перестань, ничего такого…
Ю-Ю посмотрел на меня, снова затянулся и заговорил, выпустив синеватое облачко дыма и уже не глядя на меня.
– У меня это случилось, едва мне исполнилось шестнадцать. Летом. Вот здесь как раз, недалеко, в деревне, – Ю-Ю смотрит куда-то.
Вернулся туда, в то лето? У него даже лицо другое стало. И моложе, но и старше…
– Парни и мальчишки собрались и с дачного посёлка, и деревенские. Парни, девочки, я не помню их имён. А может и тогда не знал. Не помню ни лиц, ни имён… Болтались тогда все. Всё произошло как-то… само. Будто я и не участвовал. И лица её не помню. Не помню ничего, кроме… того, как меня тошнило потом. То ли от портвейна, то ли… от омерзения. Помню, как добрался до дома, с остервенением мылся, едва кожу не содрал.
Он затянулся ещё, чуть сощурив веки, потёр лоб тылом ладони.
– Весь следующий день я спал… Но пробуждаясь и вспоминая, я чувствовал рвотные позывы. – Ю-Ю, бросил сигарету в огонь камина. – Я до предела был противен себе, противен весь мир, и весь этот секс, и женщины, вообще всё… Но…
Он посмотрел на меня, усмехнулся краешком рта, опять отвернулся, подставив лицо отблесками племени.
– Но прошла пара дней. Или, может, три дня и… Я проснулся снова с гигантской и почти болезненной эрекцией. Я лежал на спине и мне казалось, я в потолок упираюсь членом, что я проткну сейчас крышу… Так сильно, с таким жаром я жаждал повторения того, от чего меня воротило с души ещё накануне…
– К чему ты говоришь всё это?!
– Чтобы ты помнила, поняла, что для мужчин… хотя и для женщин, думаю, тоже, секс необходим как вода. Или скорее, как воздух. Но секс – это так мало. Это почти ничто. Выпил воды и пошёл дальше. Это самое малое, что может дать женщина. А большинство ни на что не способны кроме.
– Это не так! – горячо возразила я. Как он может так думать?!
Ю-Ю повернул голову ко мне:
– Конечно, не так. Не может быть так, – спокойно согласился он. Но я говорю как мужик, слишком опытный, возможно, пресыщенный даже, а ты слышишь, как женщина. Я хочу, чтобы ты услышала меня. Меня, мужчину, мужской голос, не свой сейчас бабий. Сними дамскую шляпку, всё это ханжество, все предрассудки и услышь! И не становись этим – только телом. Он воспользовался, с чем останешься ты?
– Кто он?! Какой «Он», Ю-Ю!?
– Успокойся, никто твоего Васю не трогает. Просто услышь и подумай.
Я подалась вперёд:
– Я не понимаю! Не понимаю, что ты хочешь сказать!
– Да то, что мы все одинаковы! Мы хотим до безумия, до полного ослепления, но, получив, нас несёт дальше… К новым берегам…
– К каким берегам?! Что ты городишь?! Городит… – я встала, ищу валенки ногами, пол всё равно холодный, хоть и топится печка беспрерывно три дня. Что он в самом деле, затеял разговор этот… Этот разговор, когда Вася… когда Вася меня бросил.
Ведь бросил…
Она вдруг заплакала. Поднялась, и, пока обулась, не выдержала и заплакала, хотела уйти, наверное, но куда идти-то здесь, Маюшка? Что остаётся? Только обнять её.
– Ну, что ты? Глупенькая, в первый раз всегда… всегда плохо. Что ж ты хотела.
– Да… ничего я не хотела! Он… Вася… Он бросил меня… Ни разу такого не было, чтобы он не позвонил даже… а тут… И сам к телефону не подошёл…
Бедняжка. Маленькая девочка, слёзы горячие, жаром дышит мне на грудь, сквозь свитер прожигает… Я виноват в этих слезах, в её горе детском ещё и девичьем.
– Он… ничего… Я не захотела, поэтому он теперь… понимаешь?
– Не захотела? Чего же плачешь? – я глажу мягкие волосы. – Чего же тогда плакать? Если он такой, чёрт с ним. Май, не надо.
Мне стыдно, но… Разберутся, ничего. Подумаешь, не виделись неделю. Три года дружили, за неделю не раздружатся. И главное я узнал: не было ничего всё же. Мне стало легче на душе…
Глава 2. Льдины
Мы вернулись с каникул. Я жду встречи с Майкой. Наконец увижу её и пойму, что это такое было. Почему она в первый раз за всё время так со мной поступает? Я так страшно ошибся, что поцеловал её? Или это потому, что она увидела, как я живу? Как мы живём с мамой? Маму?.. Или как говорит Иван Генрихович? Но…
А я в первый раз в новом классе. Я не волнуюсь, всегда был в центре симпатий. Тем более, полные карманы фирменных жвачек и значков – тоже хорошая поддержка обаянию. Поэтому, увидев класс, группирующийся в коридоре возле кабинета, я сразу с улыбкой подошёл к парням, что обсуждали что-то весело и громко. Их было ещё немного, я нарочно пришёл заранее, чтобы успеть до того, как все соберутся, собрать себе уже группу поддержки. Первый день и первое впечатление самое важное. Потом друзей искать начну, пока же займу привилегированное место.