Страница 11 из 20
– Ох, Витя… – она засмеялась тихонько, не отвергая моих объятий.
И за это я люблю её тоже, не ломается никогда. Не знаю уж, насколько ей всё это в радость, никогда не разобрался бы, но за все годы она ни разу не заставила меня почувствовать, что я нежеланен или неприятен ей. Думаю, это держит нас рядом гораздо прочнее, чем все остальное…
И задремали мы сладко после. Пока Татьяна Павловна не пришла разбудить, стукнув в дверь, но не входя:
– Молодёжь, половина двенадцатого!
Лида надела туфли и платье, вроде и незачем, но приятно, что мы втроём за столом, будто у нас гости. Я тоже в белой рубашке, Татьяна Павловна даже бусы из малахита и серёжки надела. Платье на Лиде посверкивает люрексом сквозь размытый рисунок.
– Пора желания на бумажках написать? – улыбнулась Лида. – Сейчас договорит уже…
– И будем жжёную бумагу пить с шампанским? – засмеялся Виктор.
Я смотрю на них и думаю, как они молоды, счастливы, любят друг друга, зачем рвутся из дома, что им там, на стороне? Что они находят с другими, чего не могут друг другу дать? Какое-то непонятное и чуждое мне баловство.
– Муж-то не прикатит? А то тут у тебя четвёртый этаж… – усмехнулся я, шутя довольно неуклюже.
И обнял Ирину в прихожей, когда она погасила свет, приглашая пройти дальше. Что ж, любовник пришёл…
«Голубой огонёк» традиционно начинается с классики, которая в новогоднюю ночь кажется невыносимо скучной, неуместной. Зачем они это делают? Чтобы все после боя курантов успели салатов наложить в тарелки и наесться?..
Вообще-то опасения вполне обоснованы – если муж вернётся, тут и прятаться негде – одна комната, под кровать и то не залезешь – у них диван…
– У тебя есть дети? – спросил я.
Она смутилась почему-то.
– А что?
– Ты не хочешь говорить?
– Сыну пять лет.
– А где он сегодня? Праздник…
– У матери. Ну, у бабушки. Где ещё…
– Что же муж-то поехал в командировку, что несемейных не было?
Я спрашиваю только, чтобы что-то говорить. До утра ещё часа три. Не в телевизор же смотреть на Веденееву, кто там ещё? Я приподнялся на локтях, глядя в телевизор. О… Эдмунд Шклярский, вот это да! Не ожидал от «Голубого огонька» увидеть «Пикник». Что Перестройка делает… Этак и до «Арии» и «Металлики» дойдём. Нет в это не верится… А если «Гражданскую Оборону» покажут? Мне стало весело.
– Ты чего смеёшься? – Ирочка поднялась за мной от подушки, руки к моим волосам, чёрт, засалит все…
У Васи что-то изменилось во взгляде, что-то появилось, чего я не видела раньше, что-то незнакомое, даже страшное немного… но нет-нет, не страшное, обжигающее, из-под ресниц смотрит и…
Я двинулся к ней, все мои сны, в которых я пытался разобраться, мои ощущения, что взвешивал на весах Добра и Зла, всё пропало, потому что Майка сидит на моём диване, вот так, совсем рядом, близко, и я могу коснуться её так, как захочу, потому что так говорит её взгляд…
…Я задохнулась от того, как он внезапно нахлынул на меня весь, такой большой, горячий, эти горячие губы, руки большущие… Я как странный пластилин разом подмялась под него и растаяла…
…Губы у неё тёплые, горячие даже, вареньем почему-то пахнут… Она такая мягкая и твёрдая одновременно. Так странно, совсем не такая как я. Узкая, тоненькая, гибкая, кожа тонкая, а груди такие… ох… Я вовсе ослеп и оглох, я весь на ладонях и…
…Он очень быстро проник руками под мою одежду, так быстро и ловко, словно делает это три раза в день… Мне стало страшно от его уверенной силы… Но от его рук, от его губ на моих губах приятно, они так славно пахнут и такие приятные на вкус, тёплые, скользкие внутри…
…Вот это придумано для меня, специально для меня… Я проник ладонью ей за пояс джинсов… только расстегнуть несколько пуговиц… я весь устремлён туда. Там спокойно и нет ни стыда, ни тьмы, ни холода, что едва не поглотили меня сегодня. Это целый мир. Другой. Новый. Неведомый и так непреодолимо влекущий… Там… Но как проникнуть туда, там невообразимо узко и… так тепло…
…Там… и-и-и, Вася… я боюсь, не надо… Мне страшно… не надо, Васенька… Он прикоснулся и даже нажал там, где… мне стало больно немного, и я охнула, испуганно сжимаясь… Он надо мной, так близко смотрит мне в лицо, такие огромные зрачки… Лампы мы вкрутили… они слепят мне глаза…
Я отпустил её и встал с дивана. Мне больно, узкие джинсы сдавили мне всё ниже пояса, жесткие двойные строчки, пуговицы-болты будто зубы дракона… вот чёрт!
Я ничего ещё не хотел так сильно. Я вообще не знаю, чего можно так сильно хотеть. Сердце колотится, захлёбываясь жаром. Но она испугалась… и… я не хочу, чтобы… чтобы мы вот так… Это должно быть как-то… как-то, чтобы она не боялась. Не отодвигалась, бледнея.
Она поднялась тоже, опуская футболку, которую я ей задрал почти до шеи, тронула меня за локоть.
– Ты… испугался?
– Нет… просто…
– Это я виновата, я… у меня не было никогда такого… Вообще ничего такого. Я… Но если… Вася, если тебе надо…
Я повернулся к ней:
– Ты разве… Ты меня любишь?
– Люблю, – она ответила почти удивлённо. – Разве ты не знаешь?
Я обнял её, сильно прижал к себе, выдыхая в её волосы жар, что распекает меня, прижимаясь лицом к её голове и всем телом к ней. Я впервые так обнимаю кого-то, у неё такие мягкие волосы, шёлковые и мягкие, нежными прядями цепляются за меня, за пальцы, за мои плечи, за майку. Она вообще вся мягкая, такая маленькая, податливая, она вся помещается в моих руках. Майка… вот ты какая. Я всё думал… я так много думал, а ты…
– Ты прости, что я так… я сам… я не ожидал. Но…
Она сказала, что любит меня. А я? А что я? Я так хочу доделать то, что я даже не знаю, как и делать, даже в теории не знаю, только я…
Но не теперь. Не сегодня, когда мама… когда я так позорно боялся. Так стыдно боялся. Стыдно перед самим собой…
Я хочу… чтобы Майка тоже хотела, как и я, вот до такого умопомрачения, а не уступила и позволила, потому что «мне надо» …
Мы долго так стояли, обнимая друг друга и это лучшие минуты в моей жизни. Я не решался снова поцеловать её, потому что остановиться снова я уже не смогу… И мы стояли и стояли, чувствуя, как наше тепло перемешивается, перетекает друг в друга. Пока Майка не сказала, всё так же, положив мне голову на грудь:
– Между прочим, уже давным-давно наступил 89-й год… уже три часа. Я никогда не была не дома в такое время. Так странно.
– Интересно, что наши делают сейчас? – усмехнулся я. Как хорошо, что мы тут, вдвоём, а не вместе со всеми.
Майка засмеялась:
– В «Кис-брысь-мяу» играют!
– Нет, в «Мафию». Я не хотел бы со всеми играть в «Кис-мяу», – я продолжаю её обнимать, а она и не думает отстраняться, тоже обнимая меня.
– Значит, хорошо, что мы не пошли.
– Получается, мы вдвоём встретили Новый год. Как встретишь…
Мы снова засмеялись, уже почти отпуская друг друга.
Майка опустила голову:
– Вася, может… У тебя есть что-нибудь… поесть? Так есть хочется…
Я засмеялся:
– Во я в гости-то тебя привёл, убираться заставил, и даже не покормил! Хорош, гостеприимный хозяин! – и тоже вспомнил, что голодный. – Яичницу будешь? Яйца точно есть и хлеб. И масло. Или жареную картошку?
– И то и другое! С прошлого года ничего не ела!
Глава 2. Разбуди меня
Ирину никак не берёт сон, весь день спала накануне, что ли? А мне так хочется сбежать. Придумать бы что-нибудь. Но что?
– Слушай, мне пора, наверное, – сказал я, садясь и спуская ноги на пол. Пол-то ледяной у неё под этим линолеумом.
Ожидаемо, она повисла на моей спине:
– Какой ты сильный! – и губами елозит по коже, щекотно и мокро. Все эротоманками стали, теперь модно… – Ильюшенька, останься?
На полу три презерватива валяются, выбросить надо. Вот гадость, холодные, мокрые как какие-то мерзкие черви. И почему после всегда так противно?.. В помойном ведре на кухне яичные скорлупки, салфетки, очистки от картошки и моркови, от свёклы – селёдку под шубой делала, довольно гадкую… Надеюсь, муж не приедет выбрасывать этот мусор. Я бы вынес ведро, но придётся ведь с ним возвращаться, а я хотел бы никогда больше не приходить сюда. Не видеть ни этих паласов на полу, ни «стенки» с модными подпалинами, и посудой, золочёными вазочками кооперативного производства… но, главное: не видеть больше Ирину.