Страница 10 из 33
— Именно «тяжеленько».
— Да, сначала едва мог ходить, ноги, как свинцовые, руками не пошевелить. И там первое время неудобно было. Хочешь ступить — прыгнешь, поднять что-нибудь — так и выкинешь кверху. Да вы, конечно, знаете…
— Скажите, — перебил его Карст, — как вы думаете, сколько времени продлится такое положение?
Рабочий сразу стал серьезен. Брови его сошлись.
— Чем скорее, тем лучше. Это наша задача. Они сами ничего не могут поделать. Господа Холлы не остановятся ни перед чем. Ведь им все равно один конец… А мы? — его глаза сверкнули, — я не знаю, как мы это сделаем, но должны, понимаете, должны.
Вагон остановился, и собеседник Карста вместе с другими стал выходить. Прощаясь с Карстом, он крепко пожал ему руку и еще раз глухо повторил:
— Мы скоро сделаем это.
Карст перешел к большой группе рабочих, которые ехали дальше. Здесь шел оживленный разговор о последних событиях. Каждый до тонкости знал политическое и экономическое положение настоящего момента. Ему пришлось услышать несколько чрезвычайно дельных и зрелых замечаний, обнаруживающих большую эрудицию. Карст прислушивался и думал: «Действительно, каждый из них может управлять государством».
Все разговоры вертелись вокруг одной темы: Америка и американский рабочий. О предстоящей борьбе и решительной схватке говорили, как о вопросе решенном. Карст видел возбужденные лица, слышал речи, полные страстной ненависти, и, глядя на этих граждан Земли, получал все большую уверенность, что победить должны именно они. Техническая мощь и в течение веков ничем не сдерживаемое, свободное развитие личности сделало этих людей носителями громадной силы. А исполинский коллектив, составленный из таких единиц, обладал возможностями почти неисчерпаемыми.
Но и враг был силен. Никто себя не обманывал на этот счет. Карст видел, что люди в синих костюмах отдают себе ясный отчет в предстоящем. Это было не минутное воодушевление, не экстаз, но результат серьезного, зрелого понимания вещей и законов, управляющих человеческим обществом.
Вагон мчался все дальше. Толпа, окружавшая Карста, успела несколько раз перемениться. Но он слышал все одни речи; казалось, самый воздух был насыщен этим мучительным, напряженным вопросом. Карст прислушивался ко всеобщему подъему и со сжавшимся сердцем думал: «Успеем ли мы? Не опоздаем ли? Не разразится ли бур я раньше, чем мы принесем в мир бессмертие?..»
Одно только было ему совершенно ясно, что Великий Союз или победит или погибнет. Третьей возможности не существовало. Карст оглядывался кругом и спрашивал себя: кто же подчинится? Вот этот или тот? Его окружали спокойные, серьезные люди. В их взорах он ясно читал: «Не уступим, тогда не для чего было бы жить!»
Опять успокоенный, он припадал к окну. Почти совсем светло. Разбросанные тут и там шары люмиона разгоняли ночной мрак. Над горизонтом поднималась полная луна. Она имела теперь не тот цвет, что раньше. Это был яркий, молочно-белый шар, и на нем не было видно каких-либо неровностей или пятен. Теперь она имела атмосферу и облака, совсем закрывшие от земли ее старое, знакомое лицо.
Вертящаяся перед окном панорама быстро уплывала на юг. Вагон с мягким жужжанием летел сквозь бесконечные ряды черных арок-магнитов. Карст, казалось, не собирался его покидать. Наконец, маленький мегафон, вделанный в потолок, сухо протрещал и крикнул:
— Через пять минут станция «Ярославль».
Карст решил выйти здесь. На вокзале было очень много народу, но не было ни давки, ни крика. Никто не торопился, но все поспевали кому куда было нужно. Карст вспомнил, как лет сто тому назад ему приходилось бывать в толпе при подобных же обстоятельствах.
Теперь никто не рвался вперед. Здесь была не внушенная страхом, а разумная, самая ценная из дисциплин — дисциплина толпы. По одному этому маленькому уголку, где собрались люди, можно было судить о той высоте, на которую поднялась, даже в общей своей массе, тщательно культивируемая личность. Это была не толпа, а собрание индивидуальностей.
Проходя через зал, Карст на минуту остановился послушать у висевшего в углу мегафона газеты «Известия Великого Союза».
— Ракет-аэроны, полетевшие на Марс в** году, привлечены планетой и вращаются вокруг нее. Их шесть. Три погибло. Капская обсерватория получила снимки. Смотрите на волне СВТ-37-А!
— Утреннее заседание президиума Рабочего Совета Московской Области слушайте на А-40-хоккок!
— В Бостоне получили электрик-финиш двадцать рабочих химиков за попытку эмиграции на Луну. Семнадцать стерилизованы!
— Из Первой Зоостанции бежал, выставив окно изолятора, урод с громадной головой. На нем синий шарф и темные очки. Он загипнотизировал профессора Смирнова. Смотрите его фотографию на Ам-З-Т-хоккок!
— В Четвертом Городе на Восьмом шелковом заводе рабочий Иванов изобрел…
Карст не стал слушать дальше. Он боялся обратить на себя внимание. Он заметил, что несколько человек внимательно приглядываются к его шарфу и очкам. Он опять смешался с толпой и вместе с ней вышел на широкую улицу. Но пока шел, его долго еще догонял сухой крик:
— … Лондон! Лондон!.. — смотрите на СТ-43…
— … звуковая Я-К-18…. Хоккок! Хоккок!
Глава пятая
— Его сон — вернейший признак удачи, — значительно проговорил Курганов на третий день вечером. — Индус не спал, а был тяжко болен. А этот, обратите внимание, за три дня его лицо совсем переменилось.
От исхода этого последнего опыта зависело все их предприятие. Два столетия упорной работы клином сошлись на этом человеке, которому бессмертные еще раз решились вверить решение судьбы.
Прошло три дня. Теперь уже с уверенностью можно было сказать, что опыт удачен. В маленьком термостате у Курганова находилась ампула с бесцветной жидкостью. Это была сыворотка «бессмертия», приготовленная из крови Геты и Лилэнд. Этого количества было достаточно, чтобы обессмертить несколько сот мужчин. Как и в опыте со стариком-индусом, их пациент не знал, что с ним сделали. Он тоже, как и многие, лечился у Курганова. Это, конечно, был обман и в некотором роде насилие, но иначе бессмертные боялись поступать. Хотя этот опыт был опасен, они сами себе давали право жертвовать единицами, когда дело касалось миллиардов человеческих жизней. Объектом их последнего опыта был крепкий мужчина лет сорока, тоже местный житель, родившийся в Годавери, по происхождению испанец. Он раньше был сторожем на неоновом маяке для аэронов. Однажды ему придавило руку поворотной площадкой. Курганов лечил его между делом и давно имел в виду как возможный объект для опыта с усовершенствованной сывороткой. Перед тем, как еще раз испытать ее на человеке, были поставлены всесторонние опыты над животными, и все дали блестящий результат. Теперь бессмертные почти не сомневались в успехе. И, действительно, ожидания не обманули их. На десятый день спящий проснулся.
После долгого застоя события развертывались с головокружительной быстротой. Альварец, — так звали испанца, — совсем поправился и вернулся на свою работу. Ему так и не сказали о постигшей его диковинной судьбе. Поживет — сам узнает.
Опять бессмертные в полном составе собрались у Курганова. Он жил теперь в другом месте, за рекой. Старый его домик давно изветшал и обвалился. На его месте строилась силовая станция. Это был самый торжественный день их жизни: с того дня, как они взорвали свою Балтийскую станцию и скрылись, прошло ровно сто девяносто четыре года. И теперь, спустя два столетия, они вернутся к людям и крикнут безумное, ослепительное слово: «бессмертие». Вместе с чувством необычайного подъема и нетерпения бессмертные ощущали некоторую тревогу. Как они сделают это? Как они учтут возможное действие этого удара на неподготовленное к нему человеческое общество? Классовый вопрос клином врезался и мешал планомерному развитию. Бессмертие, этот необходимый этап развития человечества, к которому, как к Риму, ведут все научные дороги, должно прийти не в славе и блеске человеческого гения, но тайком, скрываясь как, вор, в тени, безумным бредом нашептываясь на ухо, прячась во тьму, как порок, — потому что жив еще хищник.