Отражение

— Не стоит, — уверенно ответила я. После чего без лишних сомнений выпроводила мастера за дверь.

Вернувшись в комнату, я провела рукой по зеркалу. Оно отлично вписалось в проёме между комодом и диваном. Обстановка напоминала сказку. Казалось, что зеркальная гладь мерцает, переливается серебристыми красками, а отражение живёт по своим законам. На миг я застыла, а потом отмахнулась от наваждения и принялась укрощать расческой непослушную копну волос. С языка так и просилась фраза злой королевы-мачехи из «Спящей красавицы»: «я ль на свете всех милее». Повинуясь внезапно охватившему порыву, я принялась расчесываться всё быстрее. При этом все ближе подходила к отражению, пока, наконец, не оказалась около него глаза в глаза. Сердце тревожно кольнуло, по спине пробежала стайка мурашек. Словно увидела в зеркале совершенно чужое лицо. Мотнув головой, я стряхнула неприятное ощущение и принялась переодеваться — Аркаша обещал ждать меня после работы на скамейке во дворе.

Мы гуляли несколько часов, но казалось, что время стояло на месте. Полная луна рассматривала нас с небес, мелкие точки звезд манили недоступностью. Злой ледяной ветер трепал по щекам и теребил мои волосы. Вот когда я посмотрела на голову кавалера с завистью.

Я держала Аркашу под руку и просто шла, он рассказывал мне про работу, потом перешел на стихи Есенина. А я ловила себя на том, что уже не смогу отказаться от его общества. Вспоминала сегодняшнего мастера и улыбалась. Всё-таки хорошо, что я его отшила.

Когда же луна скрылась за пеленой тучевых облаков, «Ромео» проводил меня до подъезда. И опять никаких попыток напроситься в гости. Я могла только удивляться его терпению. Другой бы давно уже намекнул на постель. А этот — нет. Значит, либо у него была еще одна обласканная, либо — терпел мужик. Первая мысль обдала душу скользкой ревностью, вторая больше пришлась по душе. Я даже немного им погордилась — всё то время, что поднималась на седьмой этаж.

Глава 6

Над головой тревожно кричала птица, в нос бил застоялый дух прелый листьев. Перед глазами мелькали деревья. Я сидела в клетке, трясясь от холода и злости. Как оказалось, на мне совершенно ничего не было, а ветер дул так, что пробирало до костей. Двое мужчин тащили меня на плечах, а я металась из стороны в сторону, насколько это было возможно, пытаясь расшатать свою тюрьму. Я ненавидела их.

— Тише ты, сучье вымя! — выругался один из них.

По мне, так они выглядели как двое из ларца — бесформенные кучи грязного тряпья. Только ростом разнились: один высокий, другой — заметно пониже.

— Будешь и дальше елозить, я тебя проучу, — процедил сквозь зубы его напарник. — Спусти-ка!

Они остановились, медленно опустили клетку со мной на землю. Тогда тот, что пониже, спустил штаны и потряс передо мной чем-то настолько противным, что меня вывернуло прямо себе под ноги. Когда же я догадалась, что это за волосатый ошметок, меня вывернуло еще раз — желчью. И почему я так туго соображала? Живот скрутило судорогой, ну да, я же не ела уже третьи сутки. Воду вливали силком, а вот заставить есть не могли.

— Остынь, мы тогда за нее ничего не получим, — старался урезонить товарища тот, что повыше.

— Это почему же? — скривился тот, что пониже, показывая гнилые зубы.

— Очень гордая тварь — издохнет. Горло себе переест и издохнет.

— Она быстрее с голода издохнет.

— Не издохнет. Мы это поправим. Как-нибудь.

Напарник посмотрел на него выразительно. Мол, как?

А я тем временем с удивлением разглядывала себя — мне было от силы четырнадцать. Худые руки и ноги, плоский мускулистый живот и едва проклюнувшаяся грудь. Да я же совсем девочка! Выходит, это сон? Мне полегчало. Значит, скоро всё кончится: растворяться в звуках будильника и эти чудовища и клетка.

Но вместо этого меня крепко треснули по затылку. Оказывается, пока я отвлеклась и отвернулась спиной к дверце, тот, что повыше, открыл клетку и чем-то саданул меня по голове. Больно было взаправду, и я бы закричала и заплакала, не провались в беспамятство.

На этот раз меня скрутили по рукам и ногам и несли на чем-то вроде носилок. Раз в день мои мучители останавливались и принимались меня кормить. Один нажевывал черствую лепешку, потом кидал жевки в чашку с молоком. Другой зажимал мне нос и заставлял глотать эту жижу. Было противно, меня мутило, сердце заходилось злобой и тоской. Когда всё закончится? Когда я уже проснусь? Затылок саднило будто взаправду, а холод въелся до костей.

Наверное, мучители тоже это заметили.

— Прикрыть ее надо, — задумчиво ковыряя в зубах, сказал тот, что повыше.

— Ну так прикрой. Срама не видел бабьего, что ли?

— Так она уже вся синяя от холода.

— Это она только вид делает, тварь. — Тот, что пониже сплюнул под ноги. — Сколько ее тащим, а нигде не берут.

— Погоди, местные не очень разбираются в товаре. А вот Харим… Он оценит.

— Скорее бы уже дойти до твоего Харима, — кутаясь в плащ, пробурчал тот, что пониже.

Его напарник тем временем отрезал кусок от своего плаща и укрыл меня, подоткнув ткань так, чтобы как можно лучше согреть.

— И чего ты, скотина, молчишь всё? Сказала бы — давно согрели.

На этих словах ставший уже дремать тот, что пониже, утробно хмыкнул. Уж он-то согрел бы. Вид его со спущенными штанами снова вырвал у меня рвоту. На этот раз она растеклась по губам, налипла на них противной жижей.

— Или не понимаешь по-нашему?

Нет, я понимала. Хотя говорили они точно не по-русски.

Тот, что повыше, заботливо смыл с моего рта рвоту, обтер его пахнущей потом ладонью.

— Не бойся его. Он тебе ничего не сделает.

Он отвернулся, и я восхвалила за это Духов, потому что по щекам потекли слезы. Они согревали кожу, но жгли душу. Духов?!

Я снова отключилась.

Очнулась, когда кто-то начал бесцеремонно меня щупать. Еще не соображая толком, попыталась отпихнуть его, но тут же спохватилась — я всё еще была привязана. Слезы беспомощности снова подкатили к глазам, но на этот раз я не дала им воли.

Между тем волосатые руки незнакомца шарили по моему телу, как у себя за пазухой. Он не отличался ни ростом, ни внешностью. Заплывшие поросячьи глаза, тощая кудрявая борода. Покрытая пылью длинная рубаха с поясом с трудом сдерживала раздавшуюся от сытой жизни тушу. На ногах — кожаные стоптанные башмаки. Голову прикрывала белая куфия с потными желтыми разводами.

— И сколько вы хотите за эту дохлятину? — наконец произнес он, оставляя меня в покое.

— Два золотых, — не растерялся тот, что пониже. — Нам стоило большого труда ее поймать и донести в целости.

— Два золотых? — Брови незнакомца взлетели вверх. — За эту падаль?!

Я закусила губу — так это и был тот самый Харим? И меня притащили ему? От одной мысли о том, что окажусь во власти этого жирдяя свело живот. Хорошо еще, меня не кормили со вчерашнего дня, и рвать было нечем. Видимо, мучители посчитали, что не стоить тратить хлеб на того, кого они вскоре продадут.

— Она стоит больше, но… — запротестовал было тот, что повыше, но Харим тут же его опередил.

— Четверть меры меди и две лепешки. Большего эта дрянь не стоит. Согласны — берите, нет — я ухожу.

Он демонстративно отвернулся, закладывая руки за спину и делая шаг. Мои мучители переглянулись, а потом хором заголосили.

— Согласны!

— Вот и хорошо. Только тащить до моей стоянки будет тоже вы. И не надейтесь, что я накину хотя бы горсть муки!

Когда меня снова подняли на носилках, я зарычала — протяжно, по-звериному — отчего мучители мои вздрогнули и споткнулись, чуть не уронив носилки. Они, но не Харим. Он размахнулся и влепил мне увесистую пощечину да так, что я снова отключилась.

Глава 7

Я вскочила с кровати, до последнего не веря, что смогла избавиться от тягостного сна. Помчалась в ванную, залезла под душ и принялась неистово драить себя намыленной мочалкой. Ощущение мерзости и отвращения не покидали. Холод по-прежнему пронизывал до костей, саднил затылок и в животе зияла такая дыра, что меня тошнило от голода. Я пыталась успокоиться, уговаривала себя, что это всего лишь сон, но никак не могла избавиться от ощущения его реальности.