Иван Дорога

Бряцая бутылками в пакете, всей честной компанией подались на рынок. Точнее мы называли его – базар, не то на блатной, не то на старорусский манер. Дело в том, что после восьми вечера торговцы сворачивались, а сама территория рынка не закрывалась. Таким образом то что было прилавками для товара еще пару часов назад, на ночь становилось барными стойками и местами для сидений. Комфорт эконом-класса! Бар самообслуживания для тех, кто не мог себе позволить допустим посиделки в кафе, по бедности или возрасту. Но это конечно больше формальное объяснение, по тому как многие из тех, кто имел и средства, и достаточный для бара возраст частенько предпочитали проводить время под широкими навесами базара, нежели за столом кафе. Не мудрено ведь здесь было куда веселей, ведь местная атмосфера не обязывала соблюдать приличие и так сказать «держать лицо», по тому как все вокруг, не собирались этого делать точно так же.

Стоило нам приговорить первые две бутылки портвейна, как Дима под какой-то женский вопль донесшийся с соседнего прилавка, ни с того ни сего завел разговор о том, что наше детство практически кончилось. И словно не замечая наши вытянувшиеся в удивлении и вопросе лица продолжил монолог минорным тоном, в то время как из-под фонаря слева к нам приблизился Виталик, мой одноклассник. Он молча пожал нам руки, уставился на Диму и спросил: – «Где стригся?». В эту секунду мы все наблюдали самый быстрый эмоциональный переход от сентиментального нытья к взрыву ярости из когда-либо виденных. Только что плавная речь Димы скатилась к первобытному воинственному крику, оставив на месте рассуждений одно сплошное эмоциональное выражение. В общем он взвыл и бросился на Виталика.

Все мы в едином порыве вскочили и схватили Диму за руки. Виталик отпрыгнул и уставился сначала на мычащего нечто нечленораздельное Диму, а уж после на нас хохочущих на все голоса. Диму быстро успокоили и усадили на место, а Виталику налили вина. Саня пояснил, что с Димой говорить «о больном» сегодня не стоит. Виталик выпил и поплелся куда-то дальше где голосила другая компания побольше нашей.

Откупорили третью бутылку и выпив слово взял Леха и стал рассказывать о его поездке в Новосибирск. Этот умел говорить интересно и отрешенно, а для впавшего в какое-то полу трассовое состояние Димы подобный подход был просто необходим. И мое состояние ума такой разговор устраивал куда больше чем прежний, к тому же у меня тоже были родственники в этом городе. Леха тем временем, курил одну за одной и рассказывал, как он ездил к тетке, с каждым словом все больше погружая нас в странное ощущение более объемной действительности. Его рассказ заинтересовывал, но отдавал чем-то чужим и неуютным, и первым на это отреагировал Димон, когда вклинился с какой-то колкой ремаркой. Кстати из всех нас он был самым закоренелым «колхозником». С малых лет участвовал в уходе за довольно большим хозяйством (их семейство держало какое-то невообразимое количество коров и свиней). Когда я говорю «уход за хозяйством» в это включен весь цикл жизни животных: рождение, кормёжка, чисткой хлева, выпас, заготовка кормов, забой, расчленение, фасовка. При таких занятиях сфера понятных интересов уж слишком тесная. Так что закомплексованный, но довольно сильный для сублимации комплекса в гордость Димон, не особенно выносил разговоров о городе, тем более что сам он выезжал за пределы района лишь однажды.

Посиделки задались не особенно, до дискотеки оставался еще час, настроение начинало портится, но тут пришли Люба с Зиной и все стало только хуже.

Мне лично Люба с Зиной нравились, точнее сказать веселили. Общались очень свободно и располагали способностью заразить этим, кого угодно. Но согласно их репутации, они могли заразить не только свободным общением, но и некоторыми венерическими заболеваниями. Не смотря на то что их развязный вид и допустим: свободное владение матом и такой момент как курение на людях (в то время как курящие девушки предпочитали делать это «за углом»), имели место, но никто из моих знакомых, не мог подтвердить того, что когда-либо спал с кем-то из них. И вообще на их счет у меня лично имелось подозрение, что они выглядят и ведут себя как «прожженные шалавы», только ради репутации, учитывая оную на них никто приличный не станет зарится, а неприличным сами откажут. И при том что действительного подтверждения их репутации нет – это мог быть вполне себе современный способ сохранить целомудрие до лучших времен.

Все же девки чувствуют влюбленность каким-то их женским чутьем. Ведь объяснить иначе, почему они обе уселись рядом, я не мог. К тому же со мной говорили как-то особенно аккуратно, в то время как со всеми остальными развязно и как попало.

Тогда от тесного и обходительного общения с женским полом я не редко слегка зажимался, конечно не так как Саня или Дима, последний вообще нес какую-то больную чушь несопряженную ни с формальным разговорным контекстом, ни с конкретным предметом, кажется вообще проваливаясь в некую другую реальность, но все же. Да, я довольно рано понял, что в ловеласы я не особенно гожусь. Для этого нужна другая психическая конструкция. Допустим из моих наблюдений за преуспевающими на этом поприще, нужна: «пуленепробиваемая» уверенность, не наигранная небрежность и умение навязать потенциальной жертве некую неизбежность. А для этого необходимо отчетливо видеть только себя, превозносить и преподносить себя как неслыханную удачу, которая может и ускользнуть. В общем нужно быть крепким и устойчивым эгоистом. В этом смысле в ловеласы куда лучше годился Димон, со своим практичным крестьянским подходом к любому делу, чего не исключало и общение с девушками. А я тем временем ходил «вечно влюбленный» и способности ловеласа во мне не приживались, хотя женского внимания хватало и так.

В этот раз близость женского пола, на без того раздражённого Диму, повлияла еще сильнее и быстрей обычного – он нарезался просто в клочья с быстро выпитого стакана портвейна и понес уже совсем другую чушь. Если прежде его клонило в сторону сантиментов, то теперь его речь приобрела отчетливый злобно-агрессивный характер. Теперь он встал с места и стал говорить обо всем подряд, в качестве вступительного слова заявив, что весь этот «поганый мир», только иллюзия и он ему сниться. Что мы все ему снимся, а он нам. Потом начал говорить о заговоре и что бог – это облако, после попытался объяснить на пальцах устройство некого механизма, без уточнения его названия и прикладной цели. После схватился за живот обеими руками, отбежал в сторону и его вырвало.

Хохот разнесся по окрестностям гулким эхом, а когда мы перестали ржать (все кроме Димона, тот надсадно давил из легких воздух растянув в улыбке рот, так что не было слышно звука, но по лицу потекла слеза) Люба повернулась ко мне и с серьезным и непривычно наивным для нее видом не громко спросила, что случилось с Димой. Я пожал плечами и объяснил, что Дима любитель разного рода заговоров, «тайных знаний», предсказаний и мистики и от того, когда он перебирает со спиртным он все это исторгает в качестве сумятицы и просто набора не связанных между собой предложений. Люба кивнула и повторив: – «Исторгает…», посмотрела в сторону уже уходящего куда-то в темноту Димы. Я же тем временем не мог оторвать глаз от ее груди, для ее шестнадцати лет довольно выдающейся…из выреза оранжевого топика.

Среди по-настоящему ночной темноты, подсвеченной несколькими слабыми фонарями, раздалось разбавленное писком расстроенного микрофона «Раз-Раз…», и послышались более приглушенные звуки музыки – началась дискотека. Все приободрились, но остались на местах, ведь каждому известно о том, что не стоит идти в пустой зал. Иначе это будет говорить о пришедшем либо что он рано и сильно пьян, либо что хуже ему одиноко (ведь это в контексте подросткового «наплевательства», никак не сопрягается с протестом, ведь протест любит легкость). А мы и не спешили. У нас было две бутылки вина и свежий повод для веселого разговора, который оставил после себя Дима, кособоко ушедший в майскую ночь, как последний поэт.