Страница 68 из 81
- Он мне приснился… – она умолкла на секунду. – Представь, он был совсем голый. Что-то говорил мне, но я не поняла – что.
- Он называл тебя обворожительной панночкой, – сказал профессор.
Было воскресенье, идти на работу не требовалось, и они подумали об одном, глазами понимающе улыбаясь друг другу.
113
Профессору позвонил на работу начальник, который уже с ним беседовал о послании Можова. Надо было опять посетить кабинет в здании, куда многие предпочли бы никогда не входить.
На этот раз начальник не выказал приветливой свойскости.
- Садитесь, пожалуйста, – произнёс дежурно-любезно и кивнул на стул перед столом, за которым сидел. – Вы должны ответить на ряд вопросов, вам их задаст наш следователь.
Дверь открылась, и в кабинет вошёл немолодой человек, держа перед собой пишущую машинку. Он поставил её на стол сбоку от начальника и Лонгина Антоновича и опустился перед ней на стул. Повернув к профессору голову, следователь начал с вопросов, требуемых формой допроса: фамилия? имя-отчество? Дата, место рождения? национальность? Затем спросил, когда и каким образом состоялось знакомство профессора с Можовым. Прежде чем ответить, Лонгин Антонович обратился к начальнику:
- Что с ним?
Хозяин кабинета произнёс:
- Он под стражей. В отношении него ведётся следствие.
Профессор постарался скрыть волнение. Ему повторили вопрос о знакомстве с Можовым, Лонгин Антонович ответил: был нужен способный помощник, и давний приятель Можов-старший, ныне покойный, рекомендовал своего сына.
Следователь постукивал указательными пальцами по клавишам машинки.
- Он жил в вашей квартире, – сказал, уставив в профессора тяжёлый взгляд: – Рассказывал он о совершённых убийствах?
- Нет. Ничего подобного он не говорил.
- В каких он был отношениях с вашей женой?
- Ни в каких, – сказал профессор с такой усмешкой, с какой отвечают на глупейший вопрос.
Следователь стал спрашивать Лонгина Антоновича о его военном прошлом, и тот рассказал, как война застала его в Риге, вернуться поездом в Москву не удалось, он очутился в немецком тылу, встретился с группой попавших в окружение красноармейцев. Позднее к ней присоединились другие группы, образовался партизанский отряд, и Лонгин Антонович был его бойцом до весны сорок четвёртого года, когда советские войска освободили деревню, где его, заболевшего, прятали от немцев крестьяне.
- Имею подтверждающие документы, – со спокойствием сказал профессор.
- Проверим, – строго произнёс хозяин кабинета.
Следователь передал ему напечатанное, тот с демонстративным вниманием прочитал бумаги и протянул их гостю:
- Ознакомьтесь и подпишите.
Лонгин Антонович исправил грамматические ошибки, вставил недостающие запятые, прочитал вслух: «Не проявлял интереса к совершённым Можовым убийствам». Указывая авторучкой на фразу, сказал:
- Я не говорил так. Смысл таков, что можно понять, будто я знал об убийствах.
На лице начальника появилось выражение, словно он раздражён, но сдерживается.
- Так как вы предлагаете? – произнёс он скрипуче.
- Можов не говорил мне, что совершал какие-либо преступления, тем более – убийства! – отчеканил профессор.
Исправление было внесено, и Лонгин Антонович подписал показания.
- Пока можете идти, – начальник сделал ударение на слове «пока», – но вы не должны покидать город.
С профессора взяли подписку о невыезде.
114
Когда Лонгин Антонович вошёл к себе в квартиру, вернувшаяся с работы Алик в трико крутила обруч, приводя осиную талию в грациозно-упругое движение. Она по лицу мужа почувствовала неладное, дала обручу упасть на ковёр.
- Что-то случилось, Ло?
Он принял вид человека, вынужденного сообщить настолько ожидавшееся, что остаётся только вздохнуть:
- Виктор жив, Людмиле сказали правду.
От слова «жив» Алик неосознанно ощутила радость, но тут профессор сказал:
- Он у них в руках и, значит, мёртвым завидует.
Её лицо исказилось.
- Я не могу это выносить! Не-могу-не-могу-не-могу, Ло-о! – она повернулась к нему спиной.
Он ласково её обнял.
- Человек сделал это сам.
Они молчали.
- Ты говорил – всё уладилось… – промолвила она дрожащим голосом.
- Мне так сказали. Но, видимо, улаживается иначе, чем я думал.
Он позвонил брату и услышал: маршал находится в больнице, его запрещено беспокоить. Положив трубку, профессор сказал жене:
- Брат попал в больницу, и этим объясняется… – он не договорил.
- Ужас! какой ужас – то, что происходит! – Алик, стоя перед ним, сжала в горстях волосы на висках.
Профессор заговорил с тихой терпеливой скорбью:
- Мы уже толковали и толковали об этом. Ты умница, и что толку повторять тебе, что надо взять себя в руки и так далее и тому подобное…
- Но если идёт не так, как ты думал, что будет с тобой?
Лонгин Антонович, понимая, что обещанное братом по каким-то причинам не удалось, стал уверять жену: даже если возникли неувязки, для него, при его связях, дело завершится благополучно. Она смотрела на него полными слёз глазами:
- Но ты объяснял – в этом государстве всё так ненадёжно!
«Поразительно схватчивый ум!» – восхитился он и опять обнял её:
- Да. Ни в чём нельзя быть уверенным. Также и в том, что дело кончится плохо – вполне может оказаться наоборот, – он издал смешок беззаботности.
Он подбадривал её и в последующие дни, между тем свозил к нотариусу, познакомил с адвокатом.
- Мы, независимо ни от чего, должны позаботиться об этих делах, Альхен. Рано или поздно я заболею, со мной может приключиться несчастный случай. Надо, чтобы я был спокоен: ты получишь всё положенное.
- Ло! – она ловила его взгляд. – Ты не уверен, что обойдётся?
Чего бы он не дал, чтобы эти страдающие, в слезах, глаза повеселели! И переводил разговор на её работы, не в силах спастись от горечи – до чего же у девочки болит душа...
Пренебрегая подпиской о невыезде, он вылетел в Москву и, звонком уведомив о прибытии высокопоставленного покровителя, получил отдельный номер в гостинице.
115
Приняв Лонгина Антоновича, покровитель забыл, что они давно на «ты».
- Почему вы нарушили закон? Вы подписались о невыезде, и вас можно привлечь к ответственности.
Профессор с покорной угрюмостью ответил:
- Привлекайте.
- Что это за поза?! – с резко-металлической ноткой выкрикнул человек власти, не один год набивавший карман благодаря профессору. – Вам теперь только каяться! Вы укрывали убийцу!
- Я каюсь, – произнёс профессор невозмутимо.
- Ты над кем себя ставишь? – прошептал большой начальник, не выдерживая первоначально взятой роли. – Ты от нас таил, что работал на немцев, а перед подонком распахнулся! Вы с ним педерасничали?
Лицо Лонгина Антоновича осталось бесстрастным.
- Не страдаю.
- Так пострадаешь! Мы из тебя крови попьём! Зажрался, вообразил – так нужен, что мы будем твою шкуру спасать. Не выйдет! Всё будет по советским законам.
Профессору запретили отлучаться из гостиницы и звонить кому-либо. Он должен сидеть в номере под наблюдением «человека» и ждать, когда вызовут.
Вызывали и рано утром, и в середине дня, и в восемь вечера. Привозили к тому или иному высокому начальнику, хорошенько выдерживали в приёмной, а потом в кабинете требовали читать вслух то, что написал на него Можов, кричали:
- Вы с самого начала знали, что он убийца?!
Лонгин Антонович с безучастным лицом твердил «нет».
- С какой целью вы его укрывали?
- Я его не укрывал. Я принял его по просьбе его отца – ныне покойного учёного.
Ему совали под нос собранную в последнее время информацию о его работе на немцев, заставляли тоже читать вслух, орали: он шкурник, изменник Родины. Приказывали писать подробные объяснительные. Ему грозили и снова грозили, повторяя, что в отношении его будет соблюдена законность. Он полагал, что в таком случае его должны были уже арестовать. Однако до ареста не доходило.