Грация и Абсолют

- Мы сейчас же истопим баню и попаримся!

В первый миг её тон озадачил его, но, внимательно глядя ей в глаза, Лонгин Антонович всё понял.

Они понаслаждались перед тем как париться, и волнение оттого, что тут Виктор парился с Людой, а затем с Галей, делало Алика по-особенному яростно-изощрённой в ласках и требованиях.

После бани пили чай из самовара, и без чаепития уже не обходился ни один приезд. Дегустировали ягодные наливки, в обилии заготовленные Юрычем, и Алик со всей остротой внимания слушала Лонгина Антоновича, который приобщал её к своему восприятию мира. Ей было занятно, как он оправдывает свою работу на немцев:

- Я работал, прежде всего, на себя. Так получилось, что у немцев для этого оказались самые благоприятные условия.

- Но ты предал родину, – произнесла Алик без обычного для таких оборотов негодования.

Лонгин Антонович с минуту потягивал из стакана малиновую наливку. Родина, начал он, была у русских до октября семнадцатого года. Была она и у Ленина и его приспешников. Но они хотели личной власти над родиной и стали открыто бороться за её поражение в войне. Они отдали противнику Белоруссию, Украину с Крымом, Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Закавказье: чтобы, сидя в Москве, сохранять личную власть.

Говорят, Ленин предвидел, что немцы уйдут. Значит, если «предвидишь», то можно предавать? Тогда каждый, прежде чем идти умирать за родину, должен подумать: а не предвидится ли чего-то лучшего для неё, если он воевать не пойдёт? а может, станет ей ещё лучше, коли выступить за её поражение?

Алик возразила:

- Но ведь каждый – не Ленин.

- Ах, вон что! Ну, а если чувствует себя Лениным?.. Да и, в конце концов, почему нельзя следовать примеру вождя?

Лонгин Антонович задавал вопросы и отвечал на них, выводя из рассуждений совершенно неожиданное. Алика поражали новые выводы, что следовали из, казалось бы, давно ей известного.

Как могла она жить до сих пор, считая ясным и незыблемым то, что оказывалось теперь дешёвой фальшью?..

Лонгин Антонович напомнил: родина русских искони была православной. Ленин, большевики стали закрывать, осквернять, взрывать церкви, расстреливать священников, глумиться над верой предков и вместо неё насаждать веру в рай на земле – марксизм. И всё это не считается предательством! Отказаться от веры отцов и стать марксистом – не предательство, а очень достойный поощряемый властью шаг.

Но тогда почему нельзя, в свою очередь, отказаться и от марксизма? Почему можно прийти к мысли, что Бог выдуман, но почему нельзя сделать тот же вывод об учении Маркса?.. Перестать верить в Бога и начать верить в Ленина, Сталина – можно и нужно. Но перестать верить в Ленина, Сталина и начать верить, скажем, в генерала Власова – предательство. Власов продался немцам. А Ленин, который отдал немцам в самый для них трудный момент войны хлебную Украину, уголь Донбасса, не продался?

Против этого есть несокрушимый, по мнению быдла, довод: Ленин, Сталин обладали властью, а Власов – нет. Позволь немцы Власову создать полуторамиллионную армию, займи она Москву – и переход к Власову уже не был бы предательством. То есть у преданности советской родине – сугубо холуйская природа: прав не тот, кто прав, а кто силён.

- А кому, чему были верны Ленин? Сталин? – произнёс профессор и ответил на свой вопрос: – Себе и только себе! В этом была их вера, их мораль. Единственно для них важное: самовыражение через расширение личной власти. Разрушать то, что существует, и заменять его тем, что сложилось в их мыслях. Больше, больше разрушить и взамен возвести больше своего – это было расширение их обожаемого «я» и потому давало им ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Их самоупоение зависело от количества убитых ими, объяснил Лонгин Антонович и спросил Алика, что она знает о душегубках.

- Знаю то, что и все. Их придумали немцы.

- Нет! – возразил профессор. – Душегубку, по виду автофургон, в каких развозили хлеб, но только внутрь была выведена труба для выхлопных газов, изобрели сталинские специалисты. Впервые душегубка была применена в СССР в 1936 году (23). Немцы лишь позаимствовали изобретение, как и концлагеря, созданные в восемнадцатом году по предложению Ленина. Гитлер не дотягивал до него и до Сталина, у которых стремление громить, истреблять и на «расчищенном месте» вбивать колья нового, своего – составляло смысл жизни.

Сталину досталось гораздо больше времени, и он так расширил своё «я», что вся страна стала его изделием. И это большевицко-сталинское изделие всучивали населению в качестве родины и требовали за него доблестно умирать.

Алик услышала рассказ про Волобуева и Половинкина. В первую секунду воскликнула:

- Они что, не знали, что их расстреляют?

- Чудачка, как они могли этого не знать?!

- Но тогда... – и не договорила, растерянная.

- Вопрос, на который большинству не захочется правильного ответа, – определил профессор. – Почему не притворились? Разве грех – слукавить перед такой властью? Разумеется, нет. Но эти люди не захотели даже делать вид, будто готовы воевать за говённую власть! власть, которая считает их даровой скотиной. Показали ей – пусть не считает! Становиться на колени перед её знаменем – это ниже их достоинства. Они превзошли героических японских камикадзе. Те шли на смерть, вдохновляемые своим государством, народом, а наши Волобуев и Половинкин оставались наедине с собой, когда пошли против всесильного государства и несчётной холуйской массы.

Лонгин Антонович с уверенностью произнёс:

- И они были не единственные в той дивизии. А сколько было таких по всей стране? Две тысячи? Три? тех, через кого русский народ доказал чувство собственного достоинства?

98

Осень настаивалась, как вино, они отправлялись в лес на «третью охоту» – собирали грибы. Дни стояли безветренные, кудлатые облака заслоняли солнце. По опушке шли двое, заглядывали под деревья: о, лисички! и опята... Профессор заявлял: без груздей домой не уеду!.. Он прислушивался, принюхивался к осени. Тополя только начали желтеть, а листва клёнов стала уже жёлто-розовой. Гуще и темнее, чем летом, казалась хвоя высоких прямых елей.

- Вот тут должны быть грибы! – Лонгин Антонович указал на рядок берёз. До чего они были хороши в их шелковистой чистой коре. Но подберёзовиков под ними не оказалось.

Двое углубились в лес, в тёплом сыром воздухе стоял крепкий грибной запах. Но где же грибы?

- Ло, сюда! – Алик обнаружила выводок сыроежек и, по-детски подпрыгнув на месте, стала азартно и старательно срезать их ножом.

Профессор наклонился, посмотрел – оставил сыроежки жене. Она наслаждалась грибной охотой, гордая тем, какая сила оберегает её, какой необыкновенный, влюблённый в неё человек рядом с нею.

- Мой первый груздь сегодня! – сказал Лонгин Антонович, радостно потирая ладони; поставил корзину наземь, присел на корточки возле гриба и срезал его безукоризненно, не повредив грибницу.

Алик ощущала, до чего ему тут уютно, в ней запечатлевалось, как он поглаживает ладонью траву, трогает ольху, ствол ясеня. А вот вкусно причмокивает, похохатывает, принимаясь рассуждать о ядрёных солёных груздях и груздянке, о грибном супе, о пирогах с грибами... Ворчит: лишь сумасшедший может не замечать, до чего всё это прелестно! сумасшедший, помешавшийся на власти, на том, чтобы на свой лад переиначивать природу...

Алик, втянувшись, слушала, сколько страна претерпела всего, пока стала Изделием. Бесчисленные жертвы приносились ради коммунизма? Россказни. Истребление людей, на самом деле, было необходимо Сталину, чтобы чувствовать собственное величие. Он жаждал обладать такой властью, какой не имел ни один деспот в истории. Но чем измерить объём власти? Количеством умерщвлённых: причём, умерщвлённых безвинно, по одной лишь причине – так угодно повелителю!

Количество истреблённых и то, что было воздвигнуто террором: новая страна, стоящая на крови. Вот плод самовыражения Сталина, вот то, что питало его сознание собственного величия. Это его «я», которое он продолжал и дальше расширять и углублять, «я», которое овладевало миллионами, деформировало их психику, и они становились его принадлежностью: люди, кого на данный момент ещё не срезала коса смерти. Эти люди понимали, до чего оно вероятно: попасть под косу (как попали все те, что находились рядом), но они не ненавидели Сталина за то, что он поубивал столько тех, других, – напротив, они были благодарны ему за то, что лично им он дарует жизнь.