Страница 43 из 45
Их любовь друг к другу была безгранична, но буйный нрав и жажда власти Потёмкина становились причиной постоянных ссор. Тем не менее Екатерина оканчивает свою исповедь таким предложением: «…есть ли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду» [52].
8. Власть
Она от него без ума. Они должны очень любить друг друга, так как вполне схожи между собой…
«Эти два великих характера казались созданными друг для друга, – замечал Массон. – Сначала он обожал свою государыню как любовницу, а потом нежно любил как свою славу» [1]. Сходство их амбиций и талантов было и основой их любви, и ее недостатком. Великая история любви императрицы ознаменовала собой новую политическую эпоху, так как все сразу поняли, что Потёмкин, в отличие от Васильчикова или даже Григория Орлова, способен воспользоваться своей властью и не замедлит это сделать. Однако в начале 1774 года им нужно было быть весьма осторожными, ведь Россия оказалась в самом сложном положении за все время царствования Екатерины: Пугачев все еще продолжал наступление к северу от Каспия, к югу от Урала, к востоку от Москвы, а обеспокоенные дворяне хотели, чтобы его остановили как можно скорее. Турки все еще не хотели идти на переговоры, а армия Румянцева устала и страдала от лихорадки. Ошибка в борьбе с Пугачевым, поражение на войне против турок, действия, которые могли бы спровоцировать Орловых, неуважение к гвардии, снисходительное отношение к великому князю – все это в буквальном смысле могло стоить любовникам головы.
Чтобы влюбленные не питали иллюзий, Алексей Орлов-Чесменский решил дать им понять, что он внимательно следит за освещенным окном императорской купальни. Братья Орловы, которые после 1772 года успели получить огромный вес, могли стать первыми жертвами возвышения Потёмкина.
«Ал[ексей] Гр[игорьевич] у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие:
– Да или нет?
На что я ответствовала:
– Об чем?
На что он сказал:
– По материи любви.
Мой ответ был:
– Я солгать не умею.
Он паки вопрошал:
– Да или нет?
Я сказала:
– Да.
Чего выслушав, расхохотался и молвил:
– А видитеся в мыленке?
Я спросила: «Почему он сие думает?»
Потому, дескать, что дни с четыре в окошке огонь виден был попозже обыкновенного. Потом прибавил: «Видно было и вчерась, что условленность отнюдь не казать в людях согласия меж вами, и сие весьма хорошо» [2].
Екатерина рассказала об этом своему возлюбленному, и, наверное, они посмеялись над этим, как два непослушных ребенка, которым нравится шокировать взрослых. Но в шутках Алексея Орлова всегда было что-то угрожающее.
Помимо занятий любовью и смеха в бане Потёмкин сразу предложил свою помощь Екатерине в вопросах Русско-турецкой войны и Пугачевского восстания. Оба политика часто обсуждали, как разыграть свою партию. «Прощай, брат, – говорит она ему, – веди себя при людях умненько, и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету» [3]. Тем не менее с Потёмкиным она чувствовала себя в безопасности, ведь он давал ей понять, что возможно все, что все ее честолюбивые мечты достижимы и что любые сиюминутные проблемы можно решить.
Из-за Потёмкина на Екатерину оказывали давление. В начале марта неизвестные, но могущественные придворные, включая кого-то, кого называли Аптекарь (вероятно, это был Панин или Орлов), посоветовали Екатерине избавиться от Потёмкина: «Был у меня тот, которого Аптекарем назвал ‹…› Хотел мне доказать неистовство моих с тобою поступков и, наконец, тем окончил, что станет тебя для славы моей уговаривать тебя ехать в армию, в чем я с ним согласилась. Они все всячески снаружи станут говорить мне нравоучения ‹…› Я же ни в чем не призналась, но и не отговорилась, так чтоб [не] могли пенять, что я солгала». Однако письма демонстрируют, что Потёмкин и Екатерина были единодушны в политических вопросах: «Одним словом, многое множество имею тебе сказать, а наипаче похожего на то, что говорила между двенадцатого и второго часа вчера, но не знаю, во вчерашнем ли ты расположении и соответствуют ли часто твои слова так мало делу, как в сии последние сутки. Ибо все ты твердил, что прийдешь, а не пришел. ‹…› Всякий час об тебе думаю. Ахти, какое долгое письмо намарала. Виновата, позабыла, что ты их не любишь. Впредь не стану» [4].
Екатерина старалась предотвратить конфликт с Орловыми: «…одного прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по видимому мне, более любил и в прежнее время и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь» [5].
Теперь Потёмкин требовал для себя места в правительстве. Самыми важными тогда были военное и внешнеполитическое ведомства. Поскольку Потёмкин вернулся с Дуная героем войны, он, разумеется, выбрал военное. Уже пятого марта 1774 года, через неделю после назначения генерал-адъютантом, Екатерина направила Захару Чернышеву, президенту Военной коллегии и союзнику Орловых, приказы через Потёмкина [6]. Пугачевское восстание, как и все остальные события, способствовало возвышению Потёмкина: любому государству нужны козлы отпущения на случай народных бедствий. Захар Чернышев, не получивший никакого признания за румянцевские победы, теперь должен был нести ответственность за бесчинства Пугачева и был вовсе этому не рад: «Граф Чернышев очень встревожен и все твердит, что подаст в отставку» [7]. Через десять дней после того, как Потёмкин доставил сообщения Екатерины Чернышеву, она повысила его до подполковника Преображенского гвардейского полка, в котором сама числилась полковником. Прежде этот пост занимал Алексей Орлов, так что это назначение было знаком высочайшей милости – а также началом падения Орловых. Кроме того, Потёмкин стал командовать шестьюдесятью великолепно снаряженными кавалергардами, патрулировавшими дворец в серебряных шлемах и нагрудниках и гусарскими или казачьими отрядами, сопровождавшими карету императрицы.
Потёмкин понимал, что воевать со всеми партиями при дворе было бы чистым безумием, поэтому он стал «учтив предо всеми», как писала графиня Румянцева [8], и особенно – с Никитой Паниным [9]. Самоуверенный и ленивый Панин выглядел «более довольным», чем до появления Потёмкина. Но граф Сольмс был не склонен недооценивать его: «Боюсь только, что Потёмкин, имеющий вообще репутацию лукавого и злого человека, может «воспользоваться добротой Панина» [10].
Через Панина фаворит надеялся нейтрализовать другой опасный элемент при дворе Екатерины – наследника престола великого князя Павла, похожего на мопса педантичного пруссофила, который уже давно хотел приобрести политическую роль, достойную своего положения. Павел ненавидел графа Орлова, но нового фаворита он возненавидел еще больше, потому что чувствовал, что Потёмкин способен навсегда отстранить его от двора. Их пути вскоре пересеклись. Павел, приверженец армейской дисциплины по прусскому образцу, натолкнулся на фаворита во время визита к матери и возмутился видом Потёмкина. «Батенька, – пишет Екатерина любовнику, – В[еликий] К[нязь] ко мне ходит по вторникам и по пятницам от 9 до 11 часов. Изволь сие держать в памяти вашей. Критики не было и, кажется, быть не может, ибо их Граф Тигорд – Ан[дрей] Раз[умовский] (друг великого князя Павла. – Прим. авт.) к ним ходят в таковом же наряде, и я его заставала не луче прибранным». К счастью, великий князь не застал Потёмкина в одном из его незапахнутых медвежьих халатов и с розовым платком на голове – такое одеяние встревожило бы кого угодно.
Панин попытался склонить раздраженного цесаревича на сторону «умного» Потёмкина [12]. Таким образом Потёмкин использовал Панина, который считал, что использует Потёмкина. Графиня Румянцева сообщала мужу, что приход Потёмкина изменил всю придворную политику, – и была права [13].