Страница 9 из 13
Хана запомнила также, как в период этого Голодомора было получено письмо от её дяди, уехавшего в Канаду ещё до революции. В конверт, кроме рукописного листочка, сердобольный родственник вложил ассигнацию в пять долларов. На этот более чем царский подарок в том же «Торгсине» был куплен небольшой мешок перловой муки, которой полуголодная семья питалась целую неделю. Никто из семьи и предположить не мог, какую трагическую роль сыграют эти настолько же своевременные, насколько и несчастные пять канадских долларов в судьбе матери Ханы. Буквально через несколько дней в дом явились сотрудники НКВД и увезли её в Житомир в городскую тюрьму, где продержали в тяжёлых условиях несколько недель. После перенесённых там побоев она стала часто болеть, жаловаться на боли в сердце и позвоночнике и через несколько лет умерла, не дожив и до пятидесяти лет.
Ещё до начала Голодомора на Украине начала воплощаться в жизнь коллективизация. Эта аграрная реформа предусматривала объединение единоличных крестьянских хозяйств в колхозы. Наслышанный от мужиков, приезжавших на мельницу из окрестных сёл, о репрессиях по отношению к мелким хозяевам, отец вовремя написал заявление о добровольной передаче своей мельницы местному колхозу. Сам же, не мудрствуя лукаво, стал работать в райцентре мастером в небольшой пекарне. Заработка едва хватало на прокорм большой семьи. Но дети росли быстрее, чем зарплата отца, помогая друг другу выживать в нелёгких условиях социалистической коллективизации.
Наступил момент, когда Хана успешно окончила школу и поступила в учительский институт в городе Ровно. К этому времени Красная Армия присоединила западные области Украины к СССР. Выросшие в буржуазной Польше, местные студенты, западные украинцы и поляки, недолюбливали тех же украинцев, прибывших с востока. Ну а русских «москалей» просто ненавидели. Доходило до того, что уже евреев жаловали больше, чем русских. Да и вообще, при малейшей возможности ворчали, что не надо было их освобождать неизвестно от кого и тем более присоединять неизвестно к кому.
В ночь на 22 июня 1941 года город содрогнулся от многочисленных взрывов. К полудню стало ясно, что грянула большая кровопролитная война. Ещё через час был разбомблен железнодорожный вокзал, а уже к вечеру выбраться из города не представлялось возможным. Хана с подругой решили пешком добраться до узловой станции Здолбунов, что в 12 километрах от Ровно. Им казалось, что надо как можно быстрее, покинуть западноукраинские земли, добраться до исконно советской территории и там найти спасение. Никто и не думал, что немцев пустят дальше старой границы, совсем недавно отменённой пактом Риббентропа – Молотова.
Несколько часов девушки шли по грунтовому тракту, то и дело бросаясь на землю под придорожные кусты, когда самолёты с чёрными крестами пролетали прямо над головой. В Здолбунове они увидели товарные вагоны, которые везли раненых бойцов вглубь страны. В одном из них им удалось доехать до следующей узловой станции Шепетовка. Как и в Ровно, станция была обезглавлена, от здания вокзала остались только руины. Около них и скопилась чуть ли не тысячная масса голосящих и хаотично двигающихся людей, жаждущих убраться куда-нибудь подальше от быстро надвигающейся войны. Однако время от времени стремительно приближающиеся фашистские самолёты прицельно расстреливали этих безоружных женщин, детей и стариков. Оставшиеся в живых после очередного налёта не разбегались, так как выяснилось, что железнодорожные пути, в отличие от вокзала, не пострадали. Это давало людям надежду всё-таки выбраться из этого пекла.
Хана просидела в Шепетовке шестеро суток, благодаря судьбу, что удавалось перебиваться с куска чёрствого хлеба на горячий станционный кипяток и немного спать на чудом уцелевшей скамейке в привокзальном сквере. Только на седьмой день непредвиденных мытарств ей удалось занять не совсем уютное местечко в провонявшем негожими запахами товарном вагоне. Казалось, что ещё немного, и едва плетущийся поезд войдёт в полосу, где не будет ужасающего воя немецкой авиации и душераздирающих криков отчаявшихся людей. Однако уже через полчаса после отхода поезда – снова агрессивный налёт истребителей-«мессершмиттов», снова звуки оглушительных взрывов, и снова десятки мужчин и женщин уже навсегда остаются лежать в кустах и канавах вблизи железнодорожного полотна. Вот так поездными переездами от станции к станции, от очередной бомбёжки к следующей бомбёжке, питаясь сырыми корнеплодами из заброшенных полей и впадая в забытьё от голода, измождённая Хана добралась до станицы Новотроицкая в Ставрополье.
Станица пылала сорокоградусной августовской жарой. Подходило время уборки урожая. Всё мужское население уже воевало на фронте. Рабочих рук на сельхозработах не хватало. Хана как могла, напрягая остатки последних сил, трудилась в поле. К тому времени её вес уже не достигал даже сорока килограммов. Основной едой были хлеб и арбузы. Но и это казалось несбыточным раем по сравнению с голодовкой в поездах.
Однако и такой рай длился недолго. Уже в начале октября фронт подкатился к Ростову. Опять разрушенные вокзалы и налёты вражеских самолётов, опять тяготы и лишения прифронтовой поездной жизни. Уже в Краснодарском крае на станции Тихорецкая все кинулись к санитарному поезду, идущему в Сталинград. Вышедший на перрон суровый усатый подполковник, оказавшийся начальником этого эшелона, разрешил сесть в него только женщинам с детьми. Хана вместе с другими уже потерявшими надежду на спасение людьми осталась на полуразрушенном перроне. Через два часа из проезжавшей мимо станции полуторки выскочил какой-то военный и крикнул, что санитарный поезд полностью уничтожен во время очередной самолётной атаки. Господь тем самым вновь подтвердил, что Хана в полной степени является «милостью божьей», не забыв при этом прислать на Тихорецкую почти пустой состав, который повезёт её дальше.
На этот раз был затяжной 700-километровый железнодорожный перегон в Махачкалу с короткими остановками на неведомых станциях. В дагестанской столице, раскинувшейся на берегу Каспия, было ещё страшнее, чем в украинской Шепетовке. Узкие улицы города представляли собой застывшую полосу, составленную из обессилевших и измученных людей. Внутри этой живой борозды пылали костры, варили еду, пеленали младенцев и сажали на горшки детей побольше. Плакал, орал, молился и стонал народ, ещё недавно обитавший в цивилизованном пространстве. Две недели Хана прозябала в этой неуправляемой, глубоко несчастной, почти неподвижной людской толпе. Еды почти не было, от голода постоянно кружилась голова, дрожали руки и ноги. Из последних сил она проходила по дороге, ведущей к городскому рынку, где можно было бесплатно получить горстку семечек, немного арахиса или полусгнивший кусочек свеклы или хурмы. От дождей промокала одежда, сушить которую было негде, а от холода опухали ноги.
Через месяц после махачкалинской каторги к каспийскому причалу подали грузовой корабль. Счастливая от появившейся надежды на благоприятные изменения, Хана в числе ещё пяти тысяч пассажиров оказалась на палубе этого далеко не белоснежного лайнера. Последующие пять суток плавания на этой грузовой посудине стали просто адом. Постоянно штормило, свирепые серые волны буквально захлёстывали палубу, накрывая пассажиров ледяной водой. Обмороженные ноги превратились в какие-то неподъёмные колодки, а озябшие руки – в почти неподвижные фиолетового цвета конечности. Про еду никто и не вспоминал. Хорошо, что хоть в питьевой воде не было недостатка, что и помогло многострадальным пассажирам остаться в живых.
На шестые сутки на морском горизонте на фоне выгоревшей рыже-бурой пустыни показались сероватые контуры Красноводска. Несмотря на то, что административно город относился к Туркмении, местное население состояло также из азербайджанцев и казахов. Азиатский интернационал являл собой хмурых неулыбчивых мужчин в разноцветных тюбетейках и насупленных малоприветливых женщин в обязательных платках и длинных бархатных платьях, из-под которых выбивались вышитые шаровары. На высаживающийся из грузового корабля, измученный вынужденным морским променадом людской десант они смотрели как на пришельцев с другой планеты.