Стриж

...Руки растягивали плечевой эспандер, а ушки, остававшиеся на макушке, вновь уловили подозрительный шелест. Прервав гимнастику, я потихоньку подобрался к кухонной двери. Вдруг, совершенно для меня неожиданно, раздался пронзительный писк и хлопанье крыльев. Жёстко полоснув по моему животу перьями, неизвестная птица метнулась вдоль балкона. Глухо ударившись о преграду, она снова затихла. Осторожно ступая по пушистому снегу, я, крадучись, двинулся следом. Но едва приблизился, как птица с тем же пронзительным писком, слабо ударяя крыльями и уже не взлетая, рванулась обратно к двери. Уяснив себе, что самостоятельно гостью мне не отловить, а главным образом, не желая навредить ей, угодившей в ловушку, я вернулся в комнату. Разбудив жену и доченьку, взволнованно и быстро рассказал о случившемся. Прильнув к оконному стеклу, девчата печальными голосами констатировали, что птица очень похожа на стрижа и уже погибла. Распластавшееся чёрное тельце на свежем снегу с раскинутыми в стороны тонкими крыльями – всё говорило о том, что она есть и, к нашему сожалению, её уже нет. Подчиняясь свистку закипевшего чайника, мы грустно поплелись на кухню. Стараясь отвлечься, пытались завести разговор на постороннюю тему, но беседа не клеилась. Все были подавлены произошедшим.

«Папа, а мы на каком самолёте летим в Европу?», – тихо спросила дочь. «Не знаю, Зайка...». Анастасия, сама того не подозревая, озвучила висевший в воздухе вопрос. И даже не вопрос, а, скорее, гнетущее волнение. Через неделю мы планировали вылететь из Краснодара за рубеж. Все понимали, что мёртвая птица на заснеженном балконе – это плохой знак.

Кто-то, возможно, скажет: «Глупенькие, подумаешь, невидаль. Жива она или нет, выбросите её с балкона, и все дела». Наверное, этот кто-то прав. По крайней мере, холодному сердцу легче живётся. У каждого из нас есть возможность свободного выбора.

Мы же придерживаемся других принципов. Имеем полное право не любить зоопарки, цирки и всё, что связано с угнетением, притеснением животных и издевательством над ними, а тем более, ради наживы. Мечтаем в зоопарках оставить лишь одну клетку и за решёткой, на месте дальней стены, разместить большое зеркало. Над клеткой написать здоровенными яркими буквами: «Самый страшный зверь!!!». Подошедший человек-посетитель увидит своё отражение и, возможно, о чём-то задумается...

...Закончив завтракать, девчата разошлись заниматься бесконечным косметическим музюканьем. Оставшись в одиночестве, сидя, упершись локтями в кухонный стол, я про себя решил: дождусь их ухода, тогда и уберу погибшую птицу. Так и поступил. Взяв целлофановый мешочек, вышел на балкон. Просунув правую кисть в пакет, словно в перчатку, быстро нащупал безжизненное тельце. Аккуратно его захватил и переместил целлофан с руки на стрижа. Но не успел сделать и пару шагов, как ладонь ощутила еле уловимое тепло. «Неужели живой?!». Вернувшись в квартиру и не зная, что делать, бережно опустил птицу возле радиатора. Тут же вспомнил, что в кладовке хранится птичья клетка. Почти бегом ринулся за ней. Быстро принёс и переложил стрижа в клетку. Желая обрадовать Настю, взял телефон и послал сообщение. Минуту спустя лежавший на журнальном столе айфон коротко звякнул, и вполне приятный, но всё же электронный женский голос озвучил ответное уведомление: «Ой! Как хорошо!!!». «Умница, доченька! – сразу отметил я. – Разве может сравниться славянское «ой!» с заморским «вау!»? Наше восклицание – словно капля росы на заре». Сам же уселся прямо на пол возле клетки и, превратившись всем телом в слух, застыл в ожидании. Ощущение догорающей теплоты умирающего тела в правой ладони, волнение и суета словно взорвали забытое прошлое, когда каждая нервная клеточка звенит от единственного желания – только бы выжил...

...Тёплая тихая афганская ночь. Просачиваясь сквозь грубую ткань и оставляя след на чужой высохшей земле, капала русская кровь. Крепко ухватившись за края колючего одеяла, наскоро приспособленного под носилки, четверо солдат несли в медсанбат умирающего. Область юного сердца Остапенко – нагрудный карман гимнастёрки и тело – навылет прошили автоматные пули. Выпустив в свою грудь короткую очередь, самострел всё ж успел прокричать: «Мамочка, помоги!». Висевшая над горами Памира яркая луна холодно-голубоватым, словно медицинским, свечением озаряла дорогу торопливо идущим. Стараясь не смотреть на раскачивающееся в такт ходьбы бледное лицо, сослуживцы думали об одном и том же: «Не успеем, нет, не успеем...». Они, конечно, не могли увидеть, как над землёй мусульманской уже медленно поднималась душа солдата... Но вновь взошедшее афганское солнце не растопит вовек в их сердцах этот ком ледяной...

...Я, по-прежнему не меняя положения тела, сидел возле клетки, скрестив ноги на турецкий манер, упершись локтями в колени. Внимательный слух тщетно пытался вычислить малейший шорох движений. В подъезде натужно гудел лифт. Нудными и какими-то размеренно-огненными вспышками тикали настенные часы. А в голове, под стать кошмарному сновидению, отчего-то продолжали всплывать цветные картинки из давнего прошлого.

...Прямой наводкой палило афганское солнце по укрытым маскировочной сетью оружейным складам, по камуфлированным бронемашинам, деревянным модулям, по людям и прорезиненным палаткам. Азиатская печь беспощадно плавила всё, что угодило к ней в топку. На первый взгляд, в советском гарнизоне жизнь замерла. Но так мог подумать лишь новичок. Плывущий в волнах жара мотострелковый полк жил согласно уставу военного времени. Из настежь распахнутой двери одноэтажного штаба нервной поступью вышел дежурный офицер. Сделав несколько шагов, приостановился, к чему-то присматриваясь. В прищуренных от яркого света глазах сверкнул злой огонёк. Точно кровожадный охотник, выследивший долгожданную жертву, расстегнул висевшую на правом боку кобуру, медленно вынул пистолет и, не отрывая внимательного взгляда от предмета охоты, снял предохранитель. Приподнял согнутую в локте руку, прицелился и плавно нажал смертоносный крючок. Коротко щёлкнул сухой выстрел. Медная гильза, блеснув жёлтой молнией и взбудоражив пыль, шлёпнулась справа. Тут же раздался и сразу затих собачий пронзительный визг. На внезапно возникший шум из коричнево-припылённой палатки вышли двое солдат.

«Быстро убрать ко всем чертям...», – раздражённым голосом скомандовал штабник. В небольшой тени, падавшей от солдатского жилища, на левом боку лежал мёртвый пёс.

«Чарз, Чарз!», – окликнул собаку парнишка в выгоревшей форме. Из той же палатки, пригибаясь из-за высокого роста, вышел русоволосый сержант. «Кто стрелял?». «Да вон, шакал, Чарза убил...», – едва слышно ответил боец. Дембель подошёл к лежащей дворняжке. Опытным взглядом осмотрел недвижимую жертву. И с горечью выдохнул: «За что он его, сука?».

«Да так, захотелось развлечься. Не любили они друг друга».

...Чарз – так звали взявшуюся неведомо откуда полковую дворняжку. Кличка на местном наречии дари означает «анаша». Кто и почему так прозвал собачонку, уже не помнилось. Возможно, из-за схожести серо-коричневого цвета лёгкого конопляного наркотика и шерсти животного.

Гарнизон охранялся добротно, поэтому надобность в четвероногих друзьях отпадала за исключением овчарок минно-розыскной службы. И всё же, измазанный пылью коренастый Чарз слыл любимчиком полка. Когда он бежал, покачивая, как антенной, изогнутым хвостом, военнослужащие всегда весело его приветствовали и, по возможности, старались подкормить дворняжку. При почёсывании за лохматым ухом пёс потешно подёргивал правой задней ногой, чем вызывал взрывы смеха у шурави, то есть, у «советских». Свободная жизнь бесшабашного Чарза у солдат вызывала лёгкую зависть. Веяло от дворняги какой-то необъяснимой радостью, а главное, долгожданной гражданкой. Иногда слышался лай Чарза, от которого на сердце становилось почему-то одновременно тепло и тоскливо, и вряд ли он ругался на чужаков, просто брехал, и всё.

Сидевший на корточках у остывающего тела русоволосый сержант посмотрел, точно выстрелил, в удаляющуюся спину дежурного. Браво марширующий уже застегнул кобуру и поправлял грубую портупею. Глаза дембеля блеснули ответной жестокостью. Он быстро перевёл взгляд на красный пожарный щит и снова – на бритый затылок щёголя. Хрустнув коленными суставами, резко встал и, сделав три быстрых шага, со злостью сдёрнул штыковую лопату. «Не промахнусь, – подумал он, – точно, не промахнусь». Но вдруг как-то обмяк, словно выдохся: «А что дальше? Ведь ничего уже не изменишь. И домой хочется, очень хочется...». Тем временем ребята аккуратно перенесли Чарза на старую плащ-палатку. Взявшись за края брезента, вопросительно посмотрели на старшего. Кивком тот указал направление. Сам же наскоро присыпал песком багрово-кровавое пятно и, опираясь на лопату словно на посох, шлёпая казёнными тапками, отправился вслед за брезентовыми носилками. Не впервые видавшие смерть за свою недолгую жизнь солдаты шли, понурив головы, пытаясь осознать бессмысленный выстрел. Все понимали, что ничего уже не поправить, знали, и всё же не верили.... От палящего прямой наводкой афганского солнца можно укрыться в тени. Но от афганского синдрома навряд ли кому удастся уйти...