Идя сквозь огонь

Высыпав из длинной избы, где они только что обвиняли Клауса во всех смертных грехах, предводители кланов увидели то, что никак не прибавило им веселья. От горизонта к острову шли цепью огромные серые корабли, над многими из которых хищными драконьими языками развевались ганзейские флаги.

Случилось то, что должно было, рано или поздно, произойти. Пока Штертебеккер громил суда и порты Торгового Союза, его вожди тоже не сидели сложа руки. Они собирали силы, дабы покарать дерзких островитян за набеги, и вот теперь для Готланда наступил час расплаты.

Ганза и раньше снаряжала карательные походы против острова, но всякий раз Клаус узнавал от своих осведомителей о планах врага, и жители Готланда успевали подготовиться к битве. Как правило, они сами выходили в море и, не давая противнику подойти к острову, первыми наносили удар.

Но теперь люди, оповещавшие Штертебеккера об опасности, были мертвы, и сообщить Клаусу о готовящемся нападении было некому. Впрочем, если бы даже ему были известны намерения врага, это бы мало что изменило.

Выступить против подошедшей к острову армады на трех парусниках, из коих один получил повреждения в недавней битве, было сущим безумием. Никто на Готланде не мог понять, откуда у союза приморских городов вдруг оказалось столько военных кораблей.

Когда вражеские суда подошли ближе, все разъяснилось само собой. Лишь над частью кораблей реяли стяги Ганзы. Мачты другой половины украшали белые вымпелы Ливонии со скрещенными кроваво-красными мечами. Не полагаясь лишь на собственные силы, Ганза вступила в союз с Ливонским орденом, давно уже точившим зубы на Готландскую вольницу.

Первым от потрясения опомнился Штертебеккер. Еще не затих рев Большого Рога, а он уже командовал подходящими пиратскими отрядами, строил их в боевые порядки, готовясь к битве. Сражаться с противником в море, пусть даже неравными силами, было поздно. Все, что могли сделать защитники Готланда, — это не дать врагу выйти на берег.

На расстоянии пушечного выстрела от берега суда встали на якорь. В считанные мгновения море почернело от спущенных на воду шлюпок. Только сейчас Клаус Штертебеккер понял, насколько недооценил врага.

Ливонские солдаты и наемники Ганзы хлынули на берег, словно саранча, сметая все на своем пути. На каждого вольного добытчика приходилось по четыре ливонца и не менее трех ганзейских солдат.

Началась жуткая бойня, которую ни один из хронистов не осмелился после назвать битвой. Готландцы стояли насмерть и бились с яростью одержимых, но уже ничто не могло их спасти.

Харальд, сражавшийся неподалеку от Штертебеккера, какое-то время видел, как над толпой дерущихся взмывает длинный меч пиратского вожака, обрушиваясь на чьи-то щиты и шлемы, вновь выныривает из месива злобно ревущих тел, увлекая за собой кровавый шлейф.

Но длилось это недолго. Словно море, прорвавшее дамбу, Ганзейская орда смяла строй защитников Готланда и по трупам устремилась вглубь острова. В одно мгновение Магнуссен был сбит с ног и погребен под грудой изрубленной, бьющейся в конвульсиях плоти.

Штертебеккер куда-то исчез, то ли его убили, то ли захватили в плен. Харальда охватил ужас. Готландцы проигрывали битву, и теперь мирная часть островного населения — женщины и дети, — должны были оказаться во власти пьяных от крови победителей. Нрав последних Харальду был доподлинно известен.

Жены и чада Готланда не были им нужны ни в качестве пленных, ни в качестве рабов. А это значило, что, надругавшись над ними и натешив похоть, наемники вырежут их всех.

Такой исход никоим образом не устраивал Харальда. Он был готов к проигрышу в битве, к потере имущества, но семью утратить не мог. Выбравшись из-под мертвецов, он устремился к своему дому в надежде спасти Хельгу и детей.

Бой догорал, распадаясь на множество мелких стычек и поединков. Немногие уцелевшие защитники Готланда под натиском врага отступали вглубь острова. Они знали, что обречены, и потому пытались захватить на тот свет как можно больше недругов и хоть немного продлить жизнь своей родне.

Смерть витала повсюду над еще недавно цветущим островом. Кто-то хрипел, пронзенный рогатиной, кто-то полз по песку, волоча вывалившиеся из разрубленного чрева внутренности.

Силача-островитянина, отбивавшегося от врагов огромной дубиной, захватчикам удалось опрокинуть навзничь, и теперь они его кромсали секирами и мечами.

Быстро сообразив, что под видом пирата ему не дойти до дома, Харальд пошел на хитрость. Нахлобучив оброненный кем-то из наемников шлем и подобрав с земли ливонский щит, он поспешил на выручку родным. Судьба Готландского Братства была решена, и теперь он сражался сам за себя.

В душе Магнуссена теплилась надежда, что Хельга и дети еще живы. В свое время он вырыл под домом глубокий погреб, словно чуя близкую беду, наполнил его съестными припасами и опустил в подвал бочонок с питьевой водой.

Крышка, закрывавшая вход в подземелье, была настолько плотно пригнана к доскам пола, что обнаружить ее могли лишь сам Харальд да его домочадцы. Поднять ее без особого крюка было невозможно, к тому же, в закрытом положении ляду удерживал крепкий засов, задвигающийся снизу.

Датчанин надеялся, что Хельга и дети успели скрыться в подземном убежище, взяв с собой все ценное, что было в доме.

Улучив момент, когда наемники, не найдя в доме хозяев, покинут его, он незаметно проберется в хижину и постучит о доски пола условным стуком. Жена его впустит в убежище, где они всем семейством переждут время набега. Если же Харальд застанет врагов, выламывающих дверь в подпол, он погибнет, защищая свою семью…

Но чаяниям пирата не суждено было сбыться. На подходе к дому Харальд понял, что опоздал. Над крышей его хижины вился черный дым, трещало жаркое пламя. Не найдя потайного люка, захватчики подожгли жилище датчанина в надежде выкурить затаившихся хозяев из схрона.

Когда в подпол повалил удушливый дым, Хельга сама отворила вход в подземелье, пытаясь спасти из горящего дома детей. Убийцы ждали ее во дворе. Харальду не хватило считанных мгновений, чтобы спасти любимую.

Внутри у него что-то словно оборвалось, когда он увидел мертвую Хельгу в луже крови. Долговязый ливонец, зарубивший ее, ухмылялся, вытирая окровавленный меч пучком травы. Другой немец заносил клинок над головами двух замерших от ужаса ребятишек.

Взревев от боли и ярости, Харальд с пяти шагов всадил топор ему в затылок. Услышав хруст входящего в кость железа, долговязый обернулся к датчанину, но это не спасло ему жизнь.

Пират уже держал в руках поднятую с земли рогатину. Не давая врагу опомниться, он сходу вонзил ее в брюхо ливонца. Наемник захрипел, словно издыхающий боров, и выронил из рук меч.

Впоследствии Харальда не раз преследовали во снах его выпученные глаза и полный крови рот, но в тот миг он жаждал лишь смерти твари, погубившей Хельгу.

Толкая перед собой насаженного на копье врага, датчанин загнал его в дверной проем хижины, оставив наедине с дымом и пламенем. В тот же миг сгоревшие стропила распались в прах, обрушив на врага пылающую кровлю.

Вместе с ней рухнуло все, служившее предметом гордости и смыслом бытия старого пирата. С Хельгой в нем умерла любовь, с домом сгорела мечта о мирной жизни, которую он едва успел обрести.

Но предаваться скорби Харальду не пришлось. Плач жмущихся к ногам детей вернул датчанина к действительности. Нужно было спасаться самому и спасать потомство, но на острове, превращенном в гигантскую бойню, спасения не было.

Опьяненные запахом крови, победители врывались в дома готландцев, убивая и калеча всех, кто попадался им на пути. Женщин и девушек насиловали прямо на земле, младенцам разбивали головы о стены или подбрасывали в воздух, чтобы налету разрубить мечом.

Предсмертные крики и стоны заглушал лишь бешеный рев пламени, пожирающего дома островитян. Все, что нельзя было унести с собой при грабеже, захватчики предавали огню.

Спастись можно было лишь в море, двигаясь в сторону, противоположную той, откуда пришли ганзейские корабли. На южном побережье Готланда селилось немало рыбацких семей, промышлявших сельдь на парусных челнах.