Страница 11 из 32
И луганские большевики приступили к следующему этапу – к созданию боевых дружин. Наращивали силы последовательно, поступательно, сообразуясь с ростом сознательности и активности рабочих. Выявили среди них лиц, ранее служивших в армии, провели проверку их надежности, отсеяв болтунов, подозреваемых в связях с полицией и заводской администрацией, дороживших собственным благополучием. Сформировали из проверенных людей руководство боевой дружиной. Первым руководителем боевиков стал Тихон Лаврентьевич Бондарев, отставной солдат. По его совету дружинников разбили на законспирированные группы – десятки, со старшими во главе. Раздобыли старые пороховые ружья, сделали пики, в отдаленных от города оврагах и балках проводили занятия. Учились строю, обращению с оружием, стрельбе.
Больше того, еще создали при боевой дружине конспиративную группу медиков, санитарную дружину из заводских девушек. Руководителями группы стали заводской доктор Кац и фельдшер Софья Александровна Прянишникова.
И продолжали наращивать агитационную работу среди рабочих. На 1 мая провели грандиозную маевку, которую уже охраняла боевая дружина. Полицейские попробовали это дело пресечь, вычислили через шпиков, где будет проходить митинг, навесили на себя наганы и «селедки», пошли разгонять и арестовывать активистов. Пришли. Увидели в пригородном лесу гуляющих с гармошками парней. Это боевая дружина устраивала для полиции представление. Прочесали лес – никого. Маевка была в другом месте. После митинга народ оттуда повалил в город. Шли с красными флагами, которые соорудили из женских красных платков. Прошли прямо через железнодорожный вокзал, как раз к приходу пассажирского поезда, потом с пением «Варшавянки» – через весь город. Пока полицейские бежали рысью от места, где их так жестоко обломили, в город – там уже было тихо. Никого. Только обыватели откровенно хохотали над потными от бега представителями власти.
И едва всё не пошло прахом из-за элементарной спешки и самонадеянности. После прекращения забастовки хозяева завода Гартмана очухались и принялись снова закручивать гайки, часть требований так и осталась неудовлетворенной. Решили додавить их новой забастовкой, которую начали 8 июля. Климент Ефремович потом сам, вспоминая те события, указал на ошибки, допущенные при её проведении: не учли того, что активно вмешается в события полиция и не в полной мере использовали силу уже окрепшей боевой дружины.
В разгар забастовочного собрания на заводской двор ворвались несколько сот полицейских. Стреляя в воздух, они стали вытеснять людей с территории завода, началась паника, люди бросились врассыпную, основная масса – к реке Лугань, окаймляющей территорию предприятия. Ворошилов с комитетчиками в этой группе попытались навести хоть какой-то порядок, задержать полицию, дать людям переправиться через мелководную речку, но их отсекли от толпы и окружили. Прямо на месте начали избивать, сбили с ног и затоптали сапогами. Клим потерял сознание. Очнулся в заводском полицейском участке (полицейский участок на частном заводе!), там избиение продолжалось до полуночи. Били саблями в ножнах, рукоятками револьверов…
В полночь принесли веревки, приказали избитым людям подняться. Они уже не могли даже встать. Их выволакивали во двор, связывали попарно, потом сбили всех в кучу и опутали веревкой всю группу. Под конвоем полицейских и конных казаков повели через город. Пристав напутствовал конвой:
– Господа! Это опасные преступники и враги царя! При малейшем вмешательстве толпы – ликвидировать!
По пути к конвою присоединяли новых избитых арестованных – в городе шла облава.
К городскому полицейскому управлению подконвойных доставили только к утру – все были избиты так, что их чуть не волоком приходилось волочь. В управлении переписали фамилии и отправили дальше – в городскую тюрьму. Клима выделили из общей группы, бросили в карцер, снова начали бить, он снова потерял сознание. Очнулся к вечеру следующего дня… И через несколько дней начал руководить и депутатским собранием, и большевистским комитетом. Находясь в тюрьме. Сначала Анна Лукинична Гущина, работница завода, выдав себя за мать Ворошилова, стала ежедневно приносить ему передачи и сообщения с воли, уносила с собой инструкции и указания. Потом… надзиратели же в городе жили, а не на Марсе. Идти со службы и бояться, что тебя пришибут работяги где-нибудь в переулке – не очень приятно. Да и сами надзиратели – не потомки буржуев и помещиков. Служащие. Получилось, что сама полиция посадила актив Луганской организации на казенные харчи и обеспечила ему охрану, а в лице служащих тюрьмы предоставила бесплатную курьерскую службу.
И никак не могла понять, что происходит в городе, почему народ не спрятался под плинтус, а стал еще активнее. Полицейские репрессии привели к противоположному результату: большевистская организация после неудачной забастовки не сократилась, а начала расти как на дрожжах, ее численность достигла 2000 человек.
Кстати, это в сравнительно небольшом городе, и не в 1917, а в 1905 году. Как-то эта цифра не очень соотносится с тем, как кургиняны представляют ленинскую партию. «Малочисленная секта меченосцев». Ну-ну…
Лето и осень в Луганске были веселыми. Стачки, забастовки, митинги – как везде. Только были «нюансы». По всей стране, особенно по губерниям юга, прошла волна еврейских погромов. Царизм пытался слить недовольство властью в канализацию, в черносотенный национализм. Луганские националисты тоже попробовали свои силы в верноподданническом антисемитизме. Евреев в рабочем городе было не очень много, да и абсолютное их большинство были такими же полунищими трудягами, как и русские с украинцами. Среди заводских рабочих черносотенцев, понятное дело, почти не было. Только единицы из среды прикормленной хозяевами верхушки. Опора черносотенства – мелкий лавочник и люмпен. Как и немецкого фашизма, его идейного собрата. Да и в нынешнем нашем национализме – тот же контингент.
После октябрьского царского манифеста по городу поползли слухи о том, что евреи готовят «гроб для Государя», собираются его извести и самим править Россией. 21 октября начался погром, сожгли мельницу местного еврея, разграбили его дом, пошли грабежи и поджоги лачуг бедных евреев. К месту погрома прибыла боевая дружина под руководством Александра Пархоменко, будущего героя Гражданской войны, близкого друга Климента Ефремовича. Пархоменко увидел, что в рядах погромщиков стоят полицейские, фактически, охраняют их. Обратился к одному из них с требованием пресечь грабеж. Тот выругался:
– А тебе какое дело, голодранец? Смотри, самого сейчас арестую.
Александр Яковлевич сплюнул:
– Ну, ладно… Ребята, – обратился он к дружинникам, – бей эту сволочь черносотенную!
Дружинники разогнали кулаками и пинками «патриотов». Полиция струсила и разбежалась. Луганские большевики собрали факты покровительства полиции погромщикам. И когда царское правительство, оскандалившись с таким «патриотизмом», попробовало от них откреститься, в стенах I Государственной Думы депутатом от Луганска, бывшим школьным учителем Клима, С.М. Рыжковым эти факты были озвучены. Скандал получился хороший.
Большевики не дали погрузить город в волну беспорядков и погромов.
Когда 17 октября вышел царский манифест, полиция была вынуждена отпустить из тюрьмы арестованных во время июльской забастовки активистов. Но членов исполкома депутатского собрания во главе с Ворошиловым оставили под стражей. Предъявили сфабрикованное обвинение в покушении на жизнь полицейских.
К тюрьме двинулась демонстрация рабочих. По некоторым сведениям – 12-15 тысяч человек. С явным намерением раскатать тюрьму по кирпичику. Власть струсила, быстренько придумали, что Клима выпускают под незначительный залог и освободили оставшихся заключенных.
И власть в городе полностью перешла в руки Исполнительного комитета депутатского собрания рабочих.
Первым делом руководители луганских большевиков К.Е. Ворошилов, А.Я. Пархоменко, Т.Л. Бондарев, И.И. Шмыров посетили казармы с расквартированными в городе казаками и солдатами. В войсковых частях сразу началось брожение. Их заменили. Ввели новые части, но командование уже не рисковало их применять для разгона демонстраций, держало в казармах.