Идентичность

Неудивительно, что создание работоспособных институтов в новых «потенциальных демократиях», таких как Тунис, Украина и Мьянма, идет с огромным трудом. Неудивительно также, что либеральная демократия не прижилась в Афганистане или Ираке после вторжения США в эти страны. Возвращение России к авторитарным традициям вызывает скорее разочарование, чем удивление. Гораздо более неожиданными стали угрозы демократии, исходящие из, казалось бы, уже устоявшихся демократических государств. Венгрия одной из первых в Восточной Европе свергла коммунистический режим. Когда она вступила в НАТО и Европейский союз, возникло ощущение, что страна вернулась в Европу в качестве «консолидированной», по выражению политологов, либеральной демократии. Тем не менее под руководством Орбана и его партии «Фидес»[2] Венгрия возглавила движение к тому, что Орбан назвал «нелиберальная демократия»[3]. Но гораздо большим сюрпризом стало голосование за Brexit в Великобритании и за Трампа в США.

Эти две ведущие демократии были архитекторами современного либерального международного порядка, возглавившими под руководством Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер «неолиберальную революцию» в 1980-х гг. Однако они сами, похоже, свернули в сторону куда более примитивного национализма.

Это возвращает меня к истокам появления этой книги. С тех пор как в середине 1989 г. вышла моя статья «Конец истории?» и в 1992 г. книга «Конец истории и последний человек»{3}, меня постоянно спрашивают, не опровергает ли мои тезисы то или иное явление. Это может быть переворот в Перу, война на Балканах, террористические атаки 11 сентября, мировой финансовый кризис или, в самое последнее время, выборы Дональда Трампа или описанная выше волна популистского национализма.

Большинство критических замечаний основаны на простом непонимании и неверной интерпретации моих идей. Я использовал слово «история» в гегелевско-марксистском смысле, то есть как долгосрочную эволюцию человеческих институтов, которую иначе можно назвать развитием или модернизацией. Слово «конец» (end) подразумевало не «прекращение», но «конечную цель»[4]. Карл Маркс предполагал, что концом истории будет коммунистическая утопия. Я же просто предположил, что версия Гегеля, в которой развитие институтов приводит к формированию либерального государства, связанного с рыночной экономикой, является более вероятным итогом{4}.

Это не значит, что за эти годы мои взгляды не изменились. Самое полное их переосмысление я смог изложить в книгах «Государственный порядок» и «Угасание государственного порядка», которые в совокупности можно понимать как попытку переписать «Конец истории и последний человек» на основе того, что я понимаю под мировой политикой сейчас{5}. Главные изменения, к которым я пришел, касаются, во-первых, сложности развития современного, обезличенного государства – проблемы, которую я назвал «равняться на Данию»[5], и, во-вторых, возможности разложения современной либеральной демократии или ее регресса.

Однако критики упустили еще один момент. Они не заметили, что в конце названия первоначального эссе стоял вопросительный знак, и не прочитали более поздние главы «Конца истории», посвященные проблеме последнего человека Ницше.

И в эссе, и в этих главах я отмечал, что и национализм, и религия по-прежнему представляют мировые политические силы и не собираются исчезать. Они не собираются исчезать потому, что, как я утверждал тогда, современные либеральные демократии не сумели полностью разрешить проблему тимоса. Тимос – это та часть души, которая страстно жаждет признания и уважения человеческого достоинства[6]; изотимия – это требование уважения наравне с другими людьми; а мегалотимия – это стремление к публичному признанию своей исключительности. Современные либеральные демократии обещают и в значительной степени обеспечивают минимальную степень равного уважения, воплощенную в правах личности, верховенстве закона и избирательном праве. Но это не гарантирует того, что при демократии людей действительно будут уважать в равной степени, особенно представителей исторически маргинализированных групп. Целые страны могут ощущать недостаток уважения, что подпитывает в них агрессивный национализм (подобным же образом верующие полагают, что их религиозные чувства оскорблены). Изотимия будет и впредь разжигать жажду равного с окружающими признания, которая вряд ли когда-либо будет полностью удовлетворена.

Не менее серьезная проблема связана и с мегалотимией. Либеральные демократии добились неплохих результатов в обеспечении мира и процветания (хотя в последние годы дела с этим обстоят несколько хуже). Эти богатые, безопасные общества – обитель последнего человека Ницше, они населены «бесчувственными людьми»[7], которые проводят жизнь в бесконечной погоне за потребительским удовлетворением. У них нет никакой нравственной основы, нет высших целей или идеалов, ради которых стоит дерзать и идти на жертвы. Такая жизнь устраивает не всех. Мегалотимия подпитывается жаждой исключительности: люди готовы идти на огромные риски, ввязываться в судьбоносное противостояние, добиваться колоссальных результатов, лишь бы окружающие признали их превосходство. В некоторых случаях это способствует формированию героических лидеров, подобных Линкольну, Черчиллю или Нельсону Манделе. В других – может привести к появлению таких тиранов, как Цезарь, Гитлер или Мао, диктатура которых ввергала ведомые ими общества в пучину бедствий.

Поскольку мегалотимия исторически существовала во всех обществах, ее нельзя преодолеть; ее можно лишь направить или смягчить. В заключительной главе книги «Конец истории и последний человек» я поднял вопрос о том, обеспечит ли современная либеральная демократия, связанная с рыночной экономикой, адекватный выход для мегалотимии. Эту проблему отчетливо понимали американские отцы-основатели, стремившиеся создать республику в Северной Америке. Они были прекрасно осведомлены об истории падения Римской республики и обеспокоены проблемой цезаризма. Для ее решения они создали конституционную систему сдержек и противовесов, которая распределяла власть и блокировала ее концентрацию в руках одного политического лидера. Еще в 1992 г. я предположил, что возможности для «безопасного» проявления мегалотимии открывает рыночная экономика. Предприниматель может стать сказочно богатым и в то же время вносить лепту в общее процветание. Стремящиеся к общественному признанию люди могут реализовать амбиции, участвуя в состязаниях по триатлону в серии Ironman, устанавливая рекорды по числу покоренных вершин в Гималаях – или создавая самую дорогостоящую в мире интернет-компанию.

Я, кстати, упомянул Дональда Трампа в «Конце истории» как пример фантастически амбициозного человека, чье стремление к признанию было безопасно вложено в бизнес (а позднее – в карьеру в индустрии развлечений). Тогда я и не подозревал, что четверть века спустя он, не удовлетворившись своими достижениями на ниве бизнеса и лаврами телезвезды, пойдет в политику и будет избран президентом. Однако это вовсе не противоречит моему общему утверждению о потенциальных угрозах либеральной демократии и центральной проблеме тимоса в либеральном обществе{6}. Такие фигуры прошлого, как Цезарь, Гитлер или Перон, которые ради собственного возвышения эксплуатировали обиды и негодование простых людей, считавших, что их нация, религия или образ жизни не уважается, привели свои общества к катастрофическим войнам или экономическому упадку. В этих случаях мегалотимия и изотимия шли рука об руку.

2

Fidesz – аббревиатура от Fiatal Demokraták Szövetsége, «Союз молодых демократов».

3

Строго говоря, термин «нелиберальная демократия» (illiberal democracy) ввел в оборот Фарид Закария (Fareed Zakaria) в статье “The Rise of Illiberal Democracy”, опубликованной в журнале Foreign Affairs в 1997 г.

3

Francis Fukuyama, “The End of History?” National Interest 16 (Summer 1989): 3–18; The End of History and the Last Man (New York: Free Press, 1992)*

* В России перевод статьи Фукуямы вышел в 1990 г. в журнале «Вопросы философии» (№ 3, с. 134–148), а книга «Конец истории и последний человек» – в 2004 г.

4

Игнорирование переводчиками этого значения английского слова end (например, ends and means – «цели и средства») – источник множества конфузов самого разного уровня.

4

Я интерпретирую Гегеля через точку зрения Александра Кожева*, который считал формирование Европейского экономического сообщества воплощением конца истории.

* Alexandre Kojève – Александр Васильевич Кожевников (1902–1968), русско-французский философ-гегельянец.

5

Francis Fukuyama, The Origins of Political Order: From Prehuman Times to the French Revolution (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2011); Political Order and Political Decay: From the Industrial Revolution to the Globalization of Democracy (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2014).*

* В России книги «Государственный порядок» и «Угасание государственного порядка» вышли в издательстве «АСТ» в 2015 г. и 2017 г. соответственно.

5

«Дания» из «Государственного порядка» Фукуямы – это некий символ, реальная и в то же время образная страна, равняться на которую (getting to Denmark) стремятся почти все другие страны. В «Дании» – справедливая правоохранительная система, низкая коррупция, высокий уровень благосостояния, эффективные институты и т. д. Правда, «попасть в Данию» (так тоже можно перевести фразу Фукуямы) удается далеко не всем.

6

Тимос (греч.) – «яростный дух стражей» в «Государстве» Платона.

7

Бесчувственные люди (men without chests) – отсылка к термину британского писателя Клайва Льюиса (известного широкой публике по циклу фэнтези о Нарнии). Так («Человек бесчувственный») называется первая глава книги Льюиса «Человек отменяется» в переводе Н. Трауберг. В российском издании книги Ф. Фукуямы «Конец истории» это выражение перевели дословно – «люди без груди», не пытаясь передать смысл.

6

Я благодарен тем, кто действительно нашел время на то, чтобы прочесть мою книгу, в частности Полу Сагару (см. его статью: Paul Sagar, “The Last Hollow Laugh,” Aeon, March 21, 2017, https://aeon.co/essays/was-francis-fukuyama-the-first-man-to-see-trump-coming).