Страница 4 из 64
Гоблин ударился о противоположную сторону булыжника. Его рот был раскрыт в беззвучном крике, ведь он горел, как начальница каравана. Но пламя не пожирало гоблина; вместо этого оно как будто схватило его заклинанием превращения, которое вышло из-под контроля.
Когда у гоблина оторвалась голова, Рейдон ахнул. Но когда оторванная голова начала подтягивать себя к монаху с помощью внезапно удлинившихся, пылающих синим волос, и без того пошатнувшееся ментальное равновесие Рейдона разбилось окончательно. Он взвыл во всё горло. Рейдон пнул гротескную голову. Та укусила его, пуская слюни. Волосы, подобно щупальцам, попытались оплести его ногу. Но Рейдон хорошо нацелил удар, и жуткая, ожившая часть тела попала в поток и исчезла.
Булыжник снова задрожал. Рейдон съёжился. Камень что, начал светиться? Нет, он стал прозрачным, и сквозь него проникал свет. Камень медленно превращался из тёмного, грязно-коричневого в нечто похожее на стекло. Рейдон отчаянно вцепился в булыжник. Тот оставался твёрдым, хотя его прозрачность позволяла Рейдону прекрасно видеть ту сторону, откуда шла ударная волна.
Земля содрогалась и плыла, брызгала и хлестала, как вода, а не как твёрдая почва. Росли кристаллические спицы, их кончики медленно кружились, пока они проталкивались всё выше и выше сквозь безумное кружево, затянувшее горизонт. Пока разум Рейдона пытался охватить неправильную, испорченную геометрию этой структуры, кружево начало растворяться.
Затем его булыжник вывернуло из земли. Полуэльф бросился к канаве, но поток синего пламени попал ему прямиком в грудь, как стрела, выпущенная из божественного лука.
Время потекло тонкой струйкой. Инерция Рейдона погасла, и он повис, поддерживаемый лишь огненной болью. Что-то схватило его за шею. Амулет выпал и взлетел в небо, когда звенья цепочки загорелись синим и расплавились.
Он боролся телом и разумом, потянувшись к сверкающему камню. Он не мог его потерять! Это был не просто символ Знака Лазури; это была единственная материальная вещь, оставшаяся от его матери. Кончики пальцев едва коснулись ускользающей кромки камня. Обычная лазурная синева, окружавшая белое дерево, изменилась, как будто заражённая синим огнём.
- Нет! - закричал он в безвременье. Он видел, что амулет, как и цепочка, начинает гореть. Секундой спустя, амулет растворился, падая вверх.
Осталось только изображение символа, окружённое бурлением нематериальных букв. Рейдон всё равно продолжал тянуться, сражаясь с этой темпоральной паузой. Если бы только суметь коснуться задержавшегося сияния уходящей энергии, может быть...
Как будто в ответ на его желание, след вспыхнул. Его уходящая вверх траектория замедлилась, потом изменила направление. Потерявший вещественность символ рухнул обратно вниз, ударив Рейдона в грудь. Огонь прожёг его новую куртку и в мгновение ока испепелил её. Лазурная синева символа теперь полностью совпадала с кобальтовой синевой окружавшего вихря — изменение небольшое, но обладавшее огромным значением. Вот только времени задуматься у Рейдона уже не оставалось. Нематериальный символ оставил ожог на его теле, на его разуме и на самой его душе.
Всё стало синим, затем превратилось в пустоту.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Десять лет после Волшебной Чумы
Год Тихой Смерти (1395 ЛД)
Глубины моря Павших Звёзд
Морская повозка устремилась к стене и затем так же резко развернулась. Огромная раковина наутилуса задрожала и едва не врезалась в камень. Сплетенная из водорослей упряжь натянулись, когда зверь, тянущий повозку сквозь чернильные воды, попытался из неё высвободиться.
Ногах, стоявшую на палубе морских саней у открытой части наутилуса, немного тряхнуло. Для глаз обитателя поверхности она могла показаться раздутой, но не более, чем другие члены её расы амфибий.
Укрытые тонкой чешуей перепончатые руки Ногах резко натянули уходившие в сумрак поводья. Некоторые из узлов прикреплялись к похожим на бакенбарды усикам тянувшей повозку рыбы; сома размером с небольшого кита.
При помощи таких поводьев Ногах могла направить огромную рыбину вверх, вниз, влево, вправо или в любом сочетании направлений. Сейчас же она натянула все поводья сразу, достаточно резко, чтобы причинить сому боль.
Огромные плавники прекратили свои раздражённые движения. Рыба дрейфовала в центре вертикальной шахты, ожидая либо еды, либо нового рывка поводьев. В абсолютном мраке заполненной водой шахты даже острым, приспособленным к воде зрением Ногах едва различала очертания огромного сома. Они уже погрузились куда глубже, чем мог спускаться её народ.
Огромный сом стремительно становился проблемой для её экспедиции. Рыба была не рада такому глубокому погружению, значительно ниже уровня дня моря Павших Звёзд, прямиком в затонувшую шахту, глубина которой оставалась неизмерима.
Но рыба будет служить. Должна. Для Ногах поражение было недопустимо. Если она потерпит неудачу, её статус старшего кнута Королевы Глубин и Морской Матери будет подвергнут сомнению, и немногочисленные кво-тоа, ещё подчинявшиеся ей, откажутся от её искажённого учения и вернутся к традиционным догмам большинства. Другие кнуты провозгласят Ногах еретичкой, и ей придётся отправится в изгнание. Скорее всего, за ней будут охотиться ради забавы, и, возможно, мести. У Ногах были враги. Даже сейчас, в Оллете, откуда она явилась, они трудятся над её падением.
По-прежнему сжимая поводья одной рукой, она вытянула свой посох-клешню из петли на поясе и резко постучала по раковине наутилуса у себя за спиной. Петляющие внутренности огромной раковины были достаточно велики, чтобы удерживать карманы воздуха, и способны служить жильём ещё для шести кво-тоа, хотя сейчас там жили лишь она и ещё один младший кнут. Те, кто по-прежнему достаточно уважали Ногах, чтобы сопровождать её в путешествии, остались в Оллете. Она приказала им вести пропаганду экспедиции, иначе за время её отсутствия враги могли бы угробить репутацию дочери моря.
Из отверстия раковины показался Курампах, её младший кнут. Его выпученные, серебряно-чёрные глаза вопросительно заморгали. Она оплатила его обучение и приём в жрецы Морской Матери, и теперь он обязан был выплатить свой долг службой, пускай даже считал экспедицию бесполезной. В такой близости от Курампаха на чешуе Ногах заплясала дрожь электрического сродства, которое разделяли все кнуты.
- Курампах, что тревожит этого зверя? - спросила она. С каждым словом вверх устремлялись струйки крохотных пузырей. - Его накормили по обычному расписанию, но он продолжает показывать норов.
- Дочь моря, - ответил он, используя почтительное обращение, - если позволите, вы заставили сома погрузиться глубже, чем позволяют его силы. Он устал. Даже с защитными молитвами, окружающими нас, внутрь попадает какая-то часть растущего давления. Разве вы не чувствуете, Ногах? Я чувствую, и меня оно изматывает. Мне снятся тревожные сны.
Ногах позволила наполовину закрыться своим прозрачным внутренним векам. Образ Курампаха стал размытым. Это было её специальное выражение расчётливости, предназначенное запугивать подчинённых. Из-за него младшие кнуты не знали, отреагирует ли она спокойно или обречёт их на буквальную и болезненную смерть.
Поведение Курампаха граничило с неуважением. Ногах знала, о чём он говорит, и дочь моря могла решить, что младший кнут её поучает — а значит, проявляет надменность. Она чувствовала неудержимую хватку моря, даже невзирая на защиту, которая обеспечивала ей связь с Морской Матерью, защиту, которой слабая связь Курампаха обеспечить не могла. За пределами её волшебного барьера море настойчиво пыталось раздавить их в одном последнем спазме — сома, раковину наутилуса и чешую.
Но она не станет песней вгонять яд в его кровь или заставлять его сердце лопнуть, и Курампах это знал. У неё осталось слишком мало ресурсов, чтобы разбрасываться подчинённым, который просто напомнил ей неприятную правду.