Страница 11 из 29
– Что же дальше будет? Что такое могла написать матушка– игуменья, если отец Феофан так отреагировал? – мысли перескакивали с одного на другое, не давая ответа. Кое-как найдя замочную скважину, попыталась вставить в нее ключ. – А как же я? Непонятно, мне что же, дали свободу? И зачем она мне, если вокруг красные? Да, похоже матушка дала мне свободу… Иначе, как понять слова настоятеля «живи, люби, расти детей»? И что же мне тогда делать в миру, если люблю только одного человека, а он муж моей сестры?!
– Стой, лови шпиона! – вздрогнув от этих слов, бывшая монашка почувствовала, как нечто тяжелое опрокинуло ее на пол.
– А-а-а! – с испугом прохрипела она и тут же почувствовала, как ослабли руки, сдавившие ее шею.
– Женщина? В мужском монастыре? Не может того быть?
Этот голос Агата никогда бы не спутала ни с чьим. – Но здесь? Не может быть!
Спичка, загоревшаяся где-то рядом в полутемном коридоре, высветила лицо того, кто только что держал ее за горло. Того, с кем так не хотела и так страстно желала увидеться еще хоть разок перед смертью.
– Коленька? – вырвалось у нее прямо из сердца: прекрасные синие глаза наполнились слезами.
– Агата? Агашенька?! – тот, который принял ее за шпиона, казалось, был еще больше удивлен этой встречей. – Да как же это так? Агата – и в мужском монастыре? Ну, это уже совсем… А почему – монашка? Она что, в монастырь ушла?
Вопросы сотрясали голову Николая Гришина, вдруг переставшего вообще что-либо соображать. – Ты? И здесь?!
Казалось, все разом в девушке остановилось. Ни руки, ни ноги, ни голова – ничто больше не слушалось ее. Только сердце бешено билось от радости. – Пусть! Пусть теперь я погибну! Здесь или еще где-то… Но со мной рядом – моя первая и единственная любовь! Разве такая любовь может себе позволить, чтобы перед смертью ею пренебрегали? Нет, никогда!
– Ну, поднимите же меня! – строго произнесла она, хотя все ее существо трепетало только оттого, что любовь касается ее руки, тела.
И по тону, это было уже требование, почти приказ, а любой военный даже во сне смог бы узнать эту интонацию. Быстро вскочив на ноги, Гришин протянул девушке руку и поднял с пола. Без слов, взяв у нее ключ, открыл келью и пропустил даму вперед… В этот момент оба уже знали без слов: нечто неуловимо близкое накрепко связало их крепче самой прочной веревки…
Агата сама удивлялась себе: как это так она смогла таким тоном приказать её хозяину, которому была готова подчиняться безоговорочно, лишь бы был все это время рядом. Её мужчине, которого обожала все это время и желала как ни одного.
– Господи, что же я делаю? – подумала она, а руки сами невольно закрыли келью за ним на ключ. – Спаси и сохрани…
То, что происходило с ней, было похоже на сон: неожиданная власть любви, которую она скорее почувствовала, чем поняла, ударила в голову так, что лишала последнего рассудка, закружила, повела за собой…
Гришин раскрыл рот от удивления. Мысли роем закружили буйную головушку – Да, я всегда хотел эту чертову девку! И, когда в первый раз увидел… И потом! Да и всякий раз… Особенно – в последний раз! Тогда особенно почувствовал ее тело, молодое, сильное… Неотразимый аромат его…
Он смотрел на Агату и хищно улыбался своим мыслям. – Я просто знал: именно она – женщина всей моей жизни, недосягаемая и всегда притягательная! Даже, когда сталкивался с непреодолимым холодом, знал, чувствовал это… Много бывало женщин у меня, не спорю, но затмить ее образ они так и не смогли! Жена? Жена – это мать моих детей, друг, наконец… Но не любовь! Любовь – это она… Желанная и недоступная!
И незримо чувствовал ее превосходство перед ним, как будто кто-то невидимый раз и навсегда определил его в слуги этой женщине…
Стоило Агате подойти и улыбнуться ему, взять за руки, как в их жизни изменилось нечто такое, о чем оба и не подозревали: будто целый симфонический оркестр заиграл в душах обоих, а келья расцвела всеми цветами радуги.
Она храбро смотрела в это лицо, любимое и родное, думая про себя. – Никто – ни сестра, ни люди, ни Всевышний, отказавшийся принять ее любовь, не могут упрекнуть меня в том, что совершаю! Я выстрадала эту любовь, эти мгновения любви…
И, отвернувшись в сторону, тихо сказала. – Господи, прости меня: сама не ведаю, что творю!
А душа ее вопреки всему вдруг раскрылась навстречу своей любви как огромный всё поглощающий цветок…
Прикосновение губ этой женщины было похоже на удар молнии: Николай перестал соображать вообще что-либо. Всё ушло куда-то далеко-далеко… Осталась одна она, эта женщина. И страстное желание обладать ею! Однако он не мог теперь ни говорить, ни шевелиться, ни оторваться от этих любящих глаз и желанных губ, которые, казалось, всасывали его в себя целиком. Но и желания такого оторваться от нее тоже не было! Напротив, чем дольше длился поцелуй, тем больше появлялось желание повторить его, обладать ею…
– Где ж ты был… столько лет? – спрашивали ее глаза – Я уже замучалась жить без тебя, без твоей ласки… Разве ты не видишь: я же люблю тебя!
– Я повсюду искал тебя… – отвечали его глаза, моля о пощаде. – Это ты спряталась от меня куда-то… Даже не просто куда-то, а в монастырь!
Еще пытался урезонить ее дух. – Остановись, глупая… Ты же губишь себя!
Но душа пела и ликовала, а губы шептали то, что хотели душа и тело, а руки, им послушные, уже снимали одежду.. – Эх, ты… Ты так и не понял главного – это от тебя я сбежала в монастырь! Глупенький… Так чего ж ты стоишь? Ведь вот я! Здесь… Вся твоя!
– Господи, прости ее, грешную…– молил дух, понимая, что сегодня он уже проиграл своё главное сражение. – Эх… Предатели! Эти душа и тело…
Агата уже больше ничего не слышала и не видела – запах любимого мужчины включил в ней волну чего-то нового: неведомое ранее жжение внизу живота, запульсировало и ударило в голову. Сладкое, влекущее, обещающее немыслимое желание и удовольствие вдруг захватило и понесло куда– то в даль…
Она и почувствовала-то не сразу его руки на своем теле: волна, одна сильней другой, начали сотрясать ее настрадавшееся тело, пока нечто желанное не оказалось внутри нее. Агата застонала, извещая всех о том, что любима и сама любит…
Но вот нечто бесподобное взорвалось внутри, отключая разум и оставляя лишь ощущение безудержной радости. Этот фейерверк в честь любви, любви грешной и запретной, но настоящей и всепожирающей, унес ее из стен кельи с жесткой тахтой, от ужасающих обстоятельств, предрекаемых смерть… Сейчас была только любовь и новая, ранее не изведанная жизнь… Наперекор всему, расцвела израненная душа фонтаном пульсирующих и немыслимых цветов. И когда нечто огромное, невыносимо-сладкое и светлое накрыло ее разум, Агата вскрикнула и потеряла сознание…
Очнулась она почти сразу же, ощутив отзвуки этого фонтанирующего чувства, и начала постепенно приходить в себя. Невольно раздвоившись, увидела себя как бы со стороны. – И кто это такой лежит голой на тахте рядом с голым мужчиной? И это в келье монастыря! И кто – почти монашка?! А кто голый мужчина – муж ее сестры!? И где же совесть у этой женщины?
Жгучая краска стыда обжигающей волной накрыла Агату от пят до головы…
– Вот, не надо бы так-то… – это страдающая душа пришла на поклон духу, предавая тело: теперь ей было горько и стыдно за то. что недавно совершила, да еще в стенах монастыря, да с мужем своей сестры.
Быстро подняв одежду и прикрыв голое тело, грешница с пылающим от стыда лицом, начала быстро одеваться, даже не глядя на Николая.
– Уходи! – глухо, высохшим от страдания языком, произнесла раскаявшаяся грешница. – И забудь то, что было…
– Не-е-ет… Как же я могу забыть такое? – ехидно улыбаясь, сестрин муж начал одеваться. – Такой как ты у меня еще никогда не было!
– Значит, больше и не будет, понял? – сталь блеснула в глазах женщины, лишь несколько минут назад готовой раствориться в нем без остатка и подарившей любимому мужчине немыслимое блаженство. Слова не просто пугали, в них была явно видна готовность к немедленному и решительному действию. Именно это увидел Гришин и тут же попятился.