Красное Солнышко

– Я не сирота, это ты меня от матери оторвал, – продолжал упорствовать Димитрий, – и не цепочку ты для меня готовил, мыслил ты сковать меня оковами тяжкими, неподъемными, лишить меня клобуком монашеским и всех радостей жизни, и престола родительского.

– Что я мыслил, то тебе неведомо, я и сам-то свои мысли не всегда понимаю, – последнее, впрочем, я про себя проговорил, – и ты не Господь Бог, чтобы мысли судить, ты суди по делам, по результату. Ты достиг престола родительского…

– Сам достиг! – воскликнул Димитрий.

– Сам, – согласился я покорно, – своей силой и волей. Но был ли хоть один человек среди бояр, среди князей, среди всего двора, кто искренне верил в это? Кроме меня и княгини Иулиании, о которой ты даже ни разу не вспомнил, несмотря на всю ее любовь к тебе и неустанную заботу. В том-то и дело, что именно ты, своей силой и волей всего достиг. И никто, кроме тебя, этого бы не сделал. Так за что ты коришь меня? За то, что дал тебе время налиться силой, укрепить волю и осознать свое предназначение? За то, что не позволил сделать тебя игрушкой в руках Нагих да Романовых? Неужели ты думаешь, что им удалось бы за полгода покорить державу Русскую и привести ее в смирение? Было уж такое, были Романовы советчиками при отце твоем, и что из этого вышло? Одно разорение державы и потеря венца царского!

Я замолчал, задохнувшись от волнения. Молчал и Димитрий, о чем-то напряженно думая.

– Расскажи мне об отце моем, – сказал он, наконец, тихо.

Об этом меня дважды просить не надо было. Я принялся за свой рассказ, стараясь не сильно отклоняться от правды и сдерживая по мере сил свои всегдашние порывы к назиданию и поучению. Рассказ получился долгий, на несколько вечеров. Да я бы с радостью продлил его и далее, на всю свою оставшуюся жизнь, вот так бы сидел рядом с мальчиком моим и рассказывал ему о былых днях, о деде Димитрия, брате моем и Царе Блаженном, о своих злоключениях, обо всем нашем роде, о, я нашел бы тему для рассказов, ведь я столько всего узнал за жизнь свою долгую!

Димитрий слушал меня очень внимательно, с интересом, прерывая изредка мой рассказ разными вопросами, иногда по делу, иногда слишком по делу, настолько эти вопросы были сухи и точны. Я уж это потом сообразил, когда услышал неожиданный приговор: «Отец мой был тиран, а потом кающийся грешник», – и сказано это было без большой любви.

– Ты ничего не понял, – ответил я устало и грустно, – он был очень молод, он был тогда … моложе тебя.

Юность строга в оценках и не ведает сомнений. Тут уж ничего не попишешь.

Но лед был растоплен, после этого дня не проходило, чтобы мы не виделись, часто и разговаривали. Я ради этих разговоров, чтобы всегда быть у Димитрия под рукой – вдруг ему какой совет государственный понадобится или пример исторический для обоснования очередной реформы, всюду следовал за ним, тащился и на охоту, и на игры военные, и на стройки.

– Не бережешь ты себя, князь светлый! – укорял иногда меня Димитрий. – В твоем-то возрасте! Дал бы себе отдохновение, полежал бы дома на лавке.

– По зову твоему я с одра смертного восстану! – бодро отвечал я ему и нарочно пускал лошадь в галоп, демонстрируя посадку молодецкую.

О, я не только советами Димитрию угождал, я и другие способы изыскивал быть ему полезным. Мне это совсем нетрудно было, я ведь был поистине кладезем тайн Кремлевских, нужно было просто извлекать их из глубин памяти и являть Димитрию. Хитрил немножко – в былые годы я бы, наверно, весь короб сразу вывалил, а теперь вынимал игрушки да конфеты по одной и за другой не тянулся, пока Димитрий вволю старой не натешется.

Открыл я ему секреты сокровищницы царской, которые были неизвестны ни боярам, ни казначеям, ни дьякам казенного приказа. Есть там несколько камор потайных, двери в которые никому ни найти, ни открыть, но если знать, куда встать и на что нажать, то и ребенок справится. Димитрий и вел себя как ребенок, когда я ему первую камору отомкнул, все смеялся, погружая руки в сундуки с каменьями драгоценными и осыпая себя дождем сверкающим. В следующих был уже спокойнее, перебирая камни или изделия искусные, выбирал самые красивые и любовался или деловито и весьма точно оценивал их стоимость. В последней же уже о другом думал.

– Уверен, что никто об этих сокровищах не ведает? – подозрительно спросил он.

– Никто! Истинный крест! – ответил я ему. – Кроме нас с тобой здесь никто, почитай, сорок лет не бывал.

– А это что? – спросил Димитрий, указывая мне на свежие потеки масла на деталях хитроумного механизма, приводящего в движение кусок стены. – Или ангел с масленкой являлся?

– Сей ангел пред тобой! – с лукавой улыбкой ответил я. – Зри, трепещи и восхищайся! Сам себя назначил я хранителем сокровищ царских и долгие годы самолично нес эту службу, никому ее не доверяя. Верил я, что наступит день, когда передам все эти сокровища государю истинному, да использует он их на дела великие!

В сей возвышенный тон, от которого я в старости совсем отвык, я впал от некоторого смущения. Передавать в тот момент сокровища Димитрию не было никакой необходимости, в казне деньги и так были, не Бог весть сколько, но вполне достаточно даже и для дел великих, переизбыток же средств вреден, ибо невольно побуждает к бездумной расточительности. Сии сокровища я всегда рассматривал как неприкосновенный запас, воспользоваться коим позволительно было лишь при крайней необходимости. Вот ведь Ивану Молодому в свое время я его не открыл, ибо не видел, как он ему помочь может, и какая польза от этого будет державе Русской. А тут не стерпел! Вы можете сказать, что я просто покупал расположение Димитрия. Нет, ничего я не покупал, но вот сделать Димитрию приятное хотел, это было, не отрекаюсь.

Закрыв каморы тайные, мы в тот момент проходили через огромную комнату, в которой хранились одеяния царские, Димитрий вдруг споткнулся, сказал слово нехорошее, наклонился, светя лампой на пол, и поднялся, брезгливо держа пару грязных сапог.

– Это что еще за реликвия святая? – недоуменно спросил он.

– Это мои, – смущенно ответил я, кляня себя последними словами за забывчивость.

– Что-то непохоже, – протянул Димитрий, – да и как они здесь оказались?

– Проник я сюда в одну злосчастную ночь и, освободив израненные члены свои от сих орудий пыточных, ненароком забыл их, – туманно объяснил я.

Страшился я дальнейших расспросов – врать-то я не горазд, а рассказывать о событиях той ночи мне по понятным причинам совсем не хотелось. Но Димитрий к облегчению моему за другое ухватился.

– Как же ты сюда проникаешь, тем более, ночью? – спросил он. – Дверь одна, и ключ один на двух казначеев, да стрельцы неотлучно при входе стоят.

– Кто же устраивает потайные комнаты без ходов тайных? – ответил я ему, едва сдерживая улыбку хитрую. Как искусный добытчик, я заготовил много разных приманок и наживок, одну из них и заглотнул Димитрий.

– Покажи! – воскликнул Димитрий, и в голосе его звучал не приказ, а просьба и нетерпение.

Отчего же не показать! Отныне мы чуть ли не ежедневно пускались в путешествия по тайным переходам Кремлевским, останавливаясь изредка у многочисленных отверстий слуховых и щелей смотровых. О, как я наслаждался этими нашими прогулками! Дело ведь тайное, никто нас не сопровождал, и я на многие часы оставался один на один с Димитрием. Немного и хитрил, не без того, скажу, что притомился, сядем мы с ним на лавку и тут я одарю Димитрия беседой нравоучительной.

Все дворовые с ног сбивались, ища царя и гадая, куда это он пропадает. Тогда слух пошел, что Димитрий переодевается в платье простое и ходит по Москве, наблюдая, как народ живет и все ли в порядке. Бояре это даже в Думе своей обсуждали и пеняли Димитрию, что негоже царю Русскому так поступать. Конечно, негоже, но я так думаю, что бояре не об обычаях дедовских пеклись, боялись они, что Димитрий во время таких прогулок прознает что-нибудь о кознях их сатанинских.