Страница 4 из 38
Тут есть своя диалектическая тонкость. Идеал художника не может не быть субъективно окрашен, но он же не может терять объективной значимости. Не будь последнего, художник рисковал бы стать единственным читателем своих произведений; но художник терял бы интерес в глазах читателя и в случае, если бы не было первого. В Пушкине можно видеть поразительную гармонию субъективного и объективного, и условием этого выступает ясность пушкинского идеала. «У Пушкина никогда нельзя спутать зло и добро»[6].
Обращение к идеалу Пушкина не означает идеализацию Пушкина. Нет ничего зазорного в том, что мы попытаемся понять человека прежде всего через те вершины, на которые он смог подняться в своем духовном развитии; если угодно, это для нас урок гуманизма. Кроме того, само наполнение пушкинского идеала подвижно и разнообразно; здесь возможно простое человеческое общение и неприлично идолопоклонство.
Категория идеала не диктует предопределенных выводов. Выводы подскажет материал; в начальной исследовательской установке нет уже в ней самой заложенного, готового решения. (Для сравнения: характеристика романтического или реалистического идеала Пушкина чревата опасностью «подтаскивания» к своим целям расширительно трактуемого материала.)
В последнее время распространено представление, согласно которому духовность осознается синонимом религиозности. В данных очерках духовность понимается иначе, много шире: этим понятием объемлется все, без исключения, что относится к сфере духа, сознания художника (включая, конечно, и религиозность, но только как одно из слагаемых).
Легко предположить, что мы будем иметь дело с динамичной, меняющейся, обновляющейся, углубляющейся системой духовных ценностей, попутно решая таким образом и проблему периодизации творчества Пушкина. Эту проблему у нас усложняет то обстоятельство, что из сложного, разнообразного мира Пушкина мы вычленяем одну – любовную – жизненную проблему и поэтическую тему; стало быть, такая периодизация будет частной, а не универсальной. Любовная установка по-разному сочетается с другими поисками поэта: где-то, не выпирая, подстраивается под них, а где-то стоит особняком и задает тон. Еще сложность: духовные поиски могут как совпадать, так и не совпадать с границами биографических этапов жизни. «Ученический» лицейский период биографически един, а доминанта творчества побуждает выделить особняком полугодие на стыке 1816 и 1817 годов: так эмоционально горячо запечатлелся переход от подростка к юноше.
Сравнительно четко духовные поиски интимного характера у Пушкина делятся на две части, рубеж между ними – конец 1826 года. Вступая в самостоятельную жизнь, поэт выбирает путь убежденного холостяка-эпикурейца. Соответственно, эпикурейскими ценностями он живет в 1817–1820 годах. Затянувшаяся ссылка Пушкина оказалась трехэтапной – кишиневской, одесской, михайловской. Вначале поэт осознает себя «изгнанником самовольным» (1820–1822), и творчество его, с некоторыми изменениями, в основном продолжает намеченные в столице направления. 1823–1825 годы – период тяжкого духовного кризиса Пушкина. Происходит решительная проверка всех духовных ценностей; любовная тема не только устояла, но и высветлилась. Процесс продолжился, когда «душе настало пробужденье» (1825–1826).
В 1826 году Пушкин иронично реагирует на вести о том, что его друзья женятся, а сам, получив наконец освобождение от ссылки и оказавшись в Москве вольным человеком, наверное, неожиданно для самого себя, влюбился и тотчас посватался, но получил отказ. Шаг тем не менее был сделан, Пушкин принимает решение искать счастья «на путях проторенных». Перестройка сознания потребовала времени (1827–1829). Двукратное сватовство углубляет процесс перестройки (1829–1830). Поиски семейного человека можно разделить на два этапа: обнадеживающий (1831–1833) и усложнившийся (1834–1837).
Объем материала для исследования определяется отбором тематическим: это любовные истории Пушкина, как пережитые им, так и придуманные поэтом. Для меня, казалось бы, принципиальное различие этих слагаемых материала существенно нивелируется: запись пережитого уже становится литературным воспроизведением, обретая новую (и уже одним этим неадекватную) форму, тогда как очевидный вымысел дает возможность понять движение авторского идеала: это открытое окно в душу поэта.
Как же охватить весь материал: очень уж необъятное понятие – любовь! «Любовь – слово многозначное. Так можно назвать самые различные переживания и отвлеченные понятия. Можно любить вино, домашний уют, хоккей, искусство, родину, ребенка, деньги… В зависимости от предмета любви меняется характер самого чувства и его общественный смысл»[7]. Оставим сейчас за любовью только одно значение: теплые отношения между мужчиной и женщиной.
Сузили диапазон значений слова – а избранный смысл опять остается широким! Он включает – в гармоничном и дисгармоничном сочетании! – отношения духовные и физиологические.
У Пушкина чего только нет! Даже словечки, которые в эпоху цензуры в печати заменялись, по числу букв, точками или черточками.
Все, что есть, должно получить надлежащую оценку. Но я слышу недовольные голоса любителей остренького: пресная мораль нам надоела!
Давно ли (увы, по меркам человека уже давно) общественное мнение санкционировало образ жизни, когда интимные отношения не были самоцелью, а входили компонентом в сложный мир отношений и ощущений, который именовался любовью? Поддерживался культ семьи, причем не формальный, а именно любовью и скрепленный. Понятно, что между достижением половой зрелости и возможностями создать свою семью существует немалый диапазон, но он отнюдь не был потерянным временем, а был временем активного формирования духовного облика личности.
Ныне мы живем в безлюбовную эпоху. Научились у цивилизованного Запада: дурному легко учиться. Уже в школе пробуют пропагандировать «безопасный секс». И этого становится мало. Все шире разливается движение в защиту «нетрадиционных отношений». Уже кое-где в мире и однополые браки узаконены. Свобода! Права человека! Понадобился-таки фиговый листок духовности, чтобы прикрыть отношения, сведенные к физиологии, из которых изгнана духовность. Но ведь тогда происходит скатывание к животным инстинктам. Если к ним прибавляется изобретательность, это лишь воровство у человеческой сообразительности, к человечности не имеющее отношения. Вот и литературоведение, радостно устремившись в новом направлении, заимствуя, осваивает спецтермин – «либертинизм».
Наверное, исследователь выбирает для наблюдений художников, с воззрениями которых солидарен (по крайней мере, им сочувствует). Но так – по понятиям исследователей добросовестных. Однако в ходу иное. Великих не забывают, они очень даже годятся (для солидности о них пишущих). А дальше можно нащипать остреньких фактов, раздуть до размеров карикатуры, да и пустить на потеху толпы: как интересно – непричесанный Пушкин! Нет никакого желания участвовать в этой моральной деградации.
Русская классическая литература – наше неисчерпаемое духовное богатство. Банально? В общем виде не без этого. Но лишь погружаешься в этот материал – четкость и красота позиции становится завлекательно интересной.
Часть первая. Убежденный холостяк (1813–1826)
Глава 1. «Меж Вакха и Амура» (1813–1816)
Первые дошедшие до нас произведения Пушкина датируются 1813 годом. Это любовное послание, эпиграмма и незавершенная поэма. Юному поэту 14 лет. Образ жизни замкнутый, казарменный. Возникает и нелегкая исследовательская задача: как тут разглядеть подлинного Пушкина, человека с формирующимся характером, и поэта, ищущего свой путь?
Начальный период творчества – ученический? Это само собою разумеется. Только ученик этот более чем своеобразен. Кто его учитель? А все корифеи-современники: Батюшков, Жуковский, Денис Давыдов, Вяземский. Не только корифеи русской литературы: он же с детства владеет французским языком как вторым родным (тут Вольтер, Парни и др.).
6
Гранин Д. "Доколь в подлунном мире…" // Пушкинист: Выпуск I. С. 111.
7
Реизов Б. Волшебные превращения свободы // Звезда, 1974. № 10. С. 184.