Страница 5 из 7
Следующими, кто после поморов заинтересовался богатствами Новой Земли, были моряки российского военного флота. Первым побывал здесь поручик флота штурман Федор Розмыслов – по приказу тогдашнего архангельского губернатора Головцына организовал на средства, предоставленные купцом Барминым, парусную экспедицию. Губернатора интересовала съемка карты Маточкина Шара – на тот момент было известно, что пролив меж островами вроде бы есть, но карт его еще не было. Купца вела в стылые воды полученная от одного поморского «землеведа» информация, что, мол, на островах есть залежи серебра, и Бармин мечтал о собственном руднике.
Как этой экспедиции вообще хоть что-нибудь удалось изучить за полярным кругом – вопрос, без преувеличения удивительный. Купчина предоставил штурману Розмыслову старый коч – в таком состоянии, что на нем не всякий помор в ближний поход по треску пойдет… Тем не менее ладья прошла Маточкин Шар, карта пролива была составлена, зимовка на новоземельском берегу состоялась. Но следующим летом Федор Розмыслов возвратился домой, прекратив исследования, – «дабы с худым судном не привести всех к напрасной смерти, поворотить по способности ветра к проливу Маточкину Шару».
В 1821 году лейтенант Федор Литке – тоже штурман – начал серию своих плаваний к Новой Земле. Он четырежды побывал на этих островах и оставил довольно подробные их описания. После Литке на новоземельские берега отправился другой русский флотский штурман – Пахтусов, затем – прапорщики флота Циволько и Моисеев. Экспедиции парусников к Новой Земле испытывали страшные лишения, экипажи болели цингой – от нее, например, умерли и Циволько, и Пахтусов, но при этом карты островов регулярно уточнялись и обновлялись, исследовательский процесс был практически непрерывен…
Имели место и попытки основать на Новой Земле постоянные населенные пункты. Русские подданные – то флотские полярники, то гражданские промышленники, то рыбаки – поморы, якуты и ненцы – каждый год завозили на острова лес и строили теплые домишки-«балки». Но государство никак не поддерживало первопоселенцев, и вскоре прибрежные поселки пустели: то цинга жителей истребит, то они сами от невзгод подальше съедут обратно на континент…
Во второй половине XIX века наконец государь император Александр III велел разработать план по заселению Новой Земли. Да и то под давлением перспектив норвежской колонизации архипелага… По царскому приказу была построена спасательная станция в Малых Карманкулах, фельдшерский пункт и постоянные «охотницкие становища» на южном острове. В становищах обосновались несколько семей ненецких и русских промысловиков. Еще одно становище – на северном острове в Крестовой губе – было обустроено уже при Николае II, в 1910 году. В связи с этим архангельский губернатор ходатайствовал о гидрографическом исследовании этого залива, в который должны были в дальнейшем регулярно заходить пароходы. Поэтому и получил Георгий Седов распоряжение изучить гидрографические условия северного острова.
Георгий Яковлевич составил подробную карту Крестовой губы, провел с соратниками подробнейшее измерение глубин, проложил удобный для пароходов фарватер. А ведь начинать ему приходилось, располагая только старой картой, составленной исследователем Русановым по поручению архангельского губернатора… Карта грешила такими неточностями, что в своем отчете Седов не постеснялся в словах:
«В очертании берега ее нет никакого сходства с действительностью, островов вместо пяти показано четыре, и все они лежат далеко не на своих местах. Высоты гор показаны весьма ошибочно… По Русанову, ширина губы при входе восемь верст, дальше она суживается. Между тем, в действительности, при входе ширина восемь с половиной верст, а далее на восток еще больше».
Побывала экспедиция Седова и в поселке Ольгинский, основанном по распоряжению архангельского губернатора. Впрочем, «поселок» – это очень сильно сказано: всего-то четыре двора и одиннадцать душ населения! Ольгинские жители без обиняков заявили, что с первым же кораблем, который зайдет сюда, хотели бы съехать: уж очень неуклюже их здесь поселили. Дома худые построили – не протопишь в холода! Звериные лежбища расположены так далеко, что охотники не могут своими силами довезти до дому добычу. Дров и угля на острове – кот наплакал, а обещанный пароход, который должен был их завезти, все не идет и не идет. Запасов тоже не присылают: среди поселенцев свирепствует цинга. А что делать промысловикам, когда выйдет порох и ружейные припасы, вовсе неведомо… Погибать только разве?
А ведь и погибнут! Чего далеко за примерами ходить: не далее как полтора года назад, в 1909 году, купец Масленников нанял троих поморов – рыбарей и охотников – на промысел в Мелкой губе. Построил им домик, дал хорошее оружие, пороху, съестных запасов, велел бить зверя и ждать парохода. Охотнички набили медведей, моржей, заготовили и выделали десятки песцовых шкур, наморозили рыбы. А пароход с новыми припасами возьми да и не явись в нужный срок! Следующий год был для охоты неудачен, на одной мороженой рыбе и моржовом жире из прошлого запаса не продержишься. И к тому моменту, как купец вспомнил о своих работниках и все-таки послал по весне к ним пароход, все трое уже померли от цинги…
Седову пришлось поделиться запасами экспедиционного продовольствия с ольгинскими поселенцами – несмотря на перспективу самому зимовать впроголодь. Но кто не накормил бы цинготных!
После экспедиции Георгий Яковлевич вернулся с молодой женой в Петербург. Сдал отчеты по северному походу и тут же начал готовить следующий – долгожданный бросок к Северному полюсу. Но чиновникам в погонах из Адмиралтейства покорение полюса показалось преждевременным – капитану-ученому разрешили лишь разработать проект гидрографической экспедиции в восточные моря Арктики.
На проект ушло несколько месяцев, Седов сжился с мыслью, что весной он поедет на северо-восток… Но адмирал Вилькицкий совершенно неожиданно вмешался в планы: то начальника экспедиции поменял, ни с того ни с сего назначив другого офицера, то вовсе отложил старт похода на неопределенный срок – до будущих времен… Седова же распорядился отправить вовсе даже не на Север, а в совершенно противоположную сторону – на Каспий, составлять карту побережья.
Седов воспринял новое назначение чуть ли не как плевок в лицо. Как человек, добившийся офицерских погон не по протекции, он был достаточно честолюбив, чтобы не позволить собой помыкать. На Вилькицкого Георгий Яковлевич глубоко обиделся и даже написал ему письмо, где недвусмысленно намекал, что незаслуженно обойден за свои карские экспедиции наградами и элементарным уважением. Толку от этого послания не было, на Каспий ехать все же пришлось.
Вилькицкому он больше не писал. Зато, будучи разлученным с любимой супругой, часто отправлял письма ей – с пылкими объяснениями в любви, со стихами собственного сочинения, с рассказами о местных дамах, которые оказывают офицерам знаки внимания, но безуспешно пытаются завоевать его, Георгия, истосковавшееся по любимой сердце… А однажды признался: нервы на пределе, будущее их неопределенно, и он опасается, как бы чего не натворить.
«Твое письмо, в котором ты утешаешь меня и даешь наставления, – очень ценно. И благодарю, моя маленькая детка, за добрые, хорошие чувства, которые меня, безусловно, подбадривают. Благодарю, спасибо тебе, родная. Фраза моя, о которой ты спрашиваешь, значит то, что я под давлением несправедливости и обиды могу перестать владеть собой и что-нибудь сделаю такое, что будет неприятно для нас обоих, или, вернее оказать, – тяжело отразится на нашей судьбе. Хотя всеми силами стараюсь дать место в себе благоразумию и парализовать навязчивые мысли об обиде. Как ты сама видишь из письма Варнека, мне теперь ходу не будет вовсе во флоте, хоть будь я золотой человек, а быть оскорбленным я не привык и обиду никому не спускаю, вот, что хочешь, то и делай!.. Бровцын написал от себя о том, что я глубоко обижен и думаю подать в отставку… Но думаю, что и это не поможет делу, раз на меня так узко, недалеко смотрит министр».