Последняя Золушка

– А ты чего расселась? – рявкнула на старшую мать. – Разинула варежку! Раззявила хлеборезку! Размечталась о кренделях небесных! А мне и дом веди, и за кабаном этим смотри, – она кивнула в сторону испуганно шарахнувшегося мужа, – чтоб прилично себя вел и при этом полцарства своим динамитом не разворотил, и о вас, дурах, думай! Замуж пристраивай! А вы носами крутите, вам только принцев подавай, не иначе! С утра до вечера верчусь: подай, прими, жарь, парь! Чтоб дом как у всех, чтоб не стыдно, чтоб полная чаша… А они сидят, будто так и надо! – Она бурно зарыдала.

– Холерический темперамент, – шепотом заметил Лесник, бочком пробираясь к выходу.

– Не плачьте, маменька! – кинулась Золушка. – Я все розы посажу, где и были! Все сорок кустов!

– Поговорите оба у меня! За что ж мне такое наказание, а?!

– Каждому дан такой крест, какой он в состоянии нести! – неожиданно бухнул истребитель кабанов. – Тебе – всех нас, мне – тебя! Выходит, я все и несу!

– Софист чертов! Хитрый, безнравственный негодяй! Истязатель живой природы! – Мачеха без сил брякнулась в кресло. – Я, я все в этом доме тащу на себе! Все кресты! И всё в гору! Уйду! Уйду от вас… пожалеете тогда!

– Не надо, маменька! – пролепетала Золушка. Ей было очень, очень жаль погибшие розы, мачеху, а также кабана, он же вепрь, участь которого, несомненно, была уже предрешена. Кларку и Розку тоже было жаль, но как-то меньше: они были бездельницы и пофигистки, к тому же не имевшие четких ориентиров в жизни, не то что она, Золушка! Кларка, правда, утверждала, что собирается выйти за Принца и править державой железной рукой, но Золушка считала, что у Кларки это пройдет. Да и Принц был так себе… надутое ничтожество в коротких штанишках! Ради такого не стоило и надрываться. А вот у нее самой цель была! Даже две цели! Нет, даже три! Первая – стать настоящим археологом, чтобы всякому-разному могла бумажку ткнуть: копаю, потому как имею право! И все что нашла – мое! Вторая цель – учредить в Лесу Музей Уникальных Артефактов. Которые сама же и найдет, конечно. А при музее – Полигон Уникальных Испытаний. Ужасно хотелось проверить, может, та волшебная палочка, что крестная отобрала, действовала еще! Но что она могла… без бумажки ты меньше чем Мальчик-с-пальчик, и прав у тебя с его… гм… скажем так, нос! Ну и последнее – Кларку и Розку пристроить. Это была сверхцель, необязательная, но весьма и очень желательная. Потому как маменьку жалко! Бьется она тут с ними, действительно бьется… с девушками вообще очень тяжело. Золушка посмотрела на себя в зеркало и вздохнула: особенно если их три и две из трех – это Клара и Роза!

Мир номер три. Прошлое. Косая обоссалась

Меня избили той же ночью. У меня не было денег, и я изо всех сил старалась смотреть им прямо в лица – чтобы мне поверили. Но из-за врожденного косоглазия это получалось из рук вон плохо.

– В глаза… в глаза, ты, сучка малолетняя, смотри, когда еще раз врать соберешься!

Да, и еще: меня звали Мирабелла. Алла была права – лучше бы я назвалась другим именем. Или просто половинкой имени. Мира. Или Белла. Или даже не имеющей ко мне никакого отношения Мариной… почему бы и нет?

Когда погасили свет, я вытянулась в холодной постели, неосторожно решив, что все уже позади: и допрос с пристрастием, и хмыканье, и тычки-щипки, заставлявшие меня вертеться волчком среди обступивших: «Ой, смотри… Мирабелла! Принцесса недорезанная! Из королевства косых зеркал, хи-хи-хи!..», «Лучше сама отдай. Найдем – хуже будет!..», «Ты чё такая страшная, уродка?!» – что продолжение этого отложено хотя бы до утра. А сейчас можно просто уснуть… или не уснуть – но просто лежать и чувствовать темноту еще одним, вторым, более спасительным, чем первое, одеялом…

Второе одеяло накинули, укрыв меня с головой, но это была отнюдь не темнота. Это было просто еще одно одеяло. Поверх которого посыпались уже настоящие удары, а не тычки исподтишка. Я охнула и закричала, но кусок тряпки впечатался мне в рот. Меня ткнули головой в подушку и крепко держали, пока чей-то кулак с жуткой монотонностью бил и бил по моим цыплячьим ребрам.

Я дергалась, пытаясь инстинктивно свернуться в клубок, вжать голову в колени, но два одеяла – мое, данное мне на все то время, что я буду здесь, время, которое, наверное, никогда, никогда, никогда не кончится!.. о господи… и я никогда, никогда, никогда отсюда не уйду! – и другое… Два этих чертовых одеяла словно тоже сговорились против, они не давали свернуться, уйти, укрыться – о, какой горький каламбур! – и меня поверх них, и сквозь них, и так, как будто их и вовсе не было, терзали, пинали в лицо, в голову, в живот, в то место, где прикреплялась моя вялая птичья шея… Кто-то хрипло выдыхал: «Н-на! н-на! н-на!..» Кто-то проехался кулаком по моим ощетинившимся позвонкам, кто-то ругался, ушибившись о мой же локоть, и наподдавал с новой силой… Меня рвали в лоскуты, хватали за руки и ноги, выворачивали, пытаясь сломать, пальцы, выдергивали через одеяла мои жидкие космы: не дала, так получи, получи, получи, получи!..

Это длилось бесконечно: сейчас я не просто вспоминаю – я пытаюсь передать весь свой детский ужас и длящийся, длящийся, длящийся без остановки кошмар одним длинным предложением. Я не знаю, как надо и можно ли так писать и как на это нововведение посмотрит литература – и нововведение ли это вообще? – но теперь, когда я мысленно снова оказалась в той спальне и хватаю ртом воздух, как и тогда, не в силах даже вдохнуть, мне плевать на все новшества и все каноны!!!

Я упала на пол, слюнявый комок одеяла вывалился из моего рта, но кричать я уже не могла… или же приняла их правила и попросту не посмела? Или подумала, что умираю, или потеряла сознание, или… или… или!..

Со мной происходило все это разом. Я лежала на полу. Второго одеяла не было. Мое – то, которое мне дали и за которое я должна была теперь отвечать: на постели нельзя было лежать днем, есть, играть, – это самое имущество, вверенное мне, было грязно, изорвано и мокро. Мерзко мокро. Потому что я описалась.

Скорчившись, я лежала мокрая и дрожащая, не в силах пошевелиться – от боли, от ужаса, со сломленным духом. У меня не было денег, чтобы им отдать, и меня звали Мирабелла. Я не умела смотреть людям в лицо, потому что мои глаза меня подводили. Как подвел только что мочевой пузырь.

Скрипнула дверь. Щелкнул выключатель. Под веками поплыли радужные круги – так сильно я их стиснула.

– Что тут у вас происходит?!

– Косая упала с кровати, – равнодушно сказал чей-то голос, а второй добавил:

– Похоже, она еще и обоссалась!

Мир номер один. Реальность. Возраст, в котором все начинается

– Извините, – сказал я, – простите… я понимаю, что очень поздно, но у меня очень болит голова, и мурашки по затылку бегают… И лекарств я почему-то никаких не взял… и не знаю, какие от этого… от мурашек… Вы не могли бы сказать куда, я мог бы подойти…

– Вы в каком номере? – быстро спросил голос в трубке. – Не нужно двигаться, я сама к вам подойду!

– Видите ли, я в служебном… который без номера… третий этаж, последняя дверь, в конце коридора… с видом на озеро, – зачем-то добавил я, хотя за окном была тьма кромешная, что было и неудивительно в третьем часу ночи.

– Так вы писатель? – спросил телефон.

– Ну… да.

– Пожалуйста, не вставайте и не делайте резких движений. Я знаю, где это. Сейчас я к вам поднимусь. Я сама открою дверь, у меня есть универсальный ключ!

Она явилась даже быстрее, чем я ожидал. Белый халат наброшен наспех, под ним – не то пижама, не то зеленая хирургическая роба, что под последней, я рассматривать не стал. Да и зрение, честно говоря, фокусировалось из рук вон плохо – то ли от головной боли, то ли еще от чего.

Вошедшая доктор стремительно распахнула объемистый саквояж:

– Голова давно болит? Не кружится, в глазах не двоится? Чувство онемения только в затылке? Руки, ноги не отказывали? Не нужно садиться, я все сделаю сама.