Страница 12 из 14
Когда незадолго до этого здесь же печатали экслибрисы работы Калашникова, сделанные также по заказу Никифорова, в подарок для президента Финляндии Урхо Калева Кекконена и для мексиканского художника коммунистических убеждений Хосе Давида Альфаро Сикейроса, такого ажиотажа не было. Причём, на этих работах Анатолий Иванович решился награвировать свои инициалы.
Эти подарки Никифорова, символизировавшие мир между странами, широко освещались в центральной печати, что способствовало изменению отношения властей к экслибрису, а Николаю Алексеевичу упростили переход к более сложной задаче, экслибрису Первого секретаря ЦК КПСС.
После выпуска экслибриса Хрущёва, Николай Алексеевич стал для всех работников типографии, включая и руководителей, заказчиком с особым положением. Он никогда не играл в серьёзность, но этот статус умело, как бы невзначай, поддерживал. Правда, письма в ответ от Хрущёва он, похоже, не получил, но охотно рассказывал, если спрашивали, как ему дома подключали специальный телефонный аппарат, когда должен был быть звонок то ли из приёмной Никиты Сергеевича, то ли его самого. Скорее всего, обошлось звонком референта. Но очень скоро Хрущёва освободили от высокой должности, и Никифоров стал шутить, мол, есть примета, когда его заставляют делать книжный знак, вот чем это кончается. А особое положение в типографии у него, тем не менее, сохранилось.
Если вдуматься, Никифоров этим книжным знаком завершил в истории нашей страны период многолетнего запрета экслибриса. Выход в свет экслибриса руководителя партии был прецедентом, имевшим далеко идущие последствия. Он давал всем, бесправным тогда перед цензурой, организаторам выставок экслибриса во всей стране козырь, против которого была бессильна самодеятельность чиновников.
Поскольку Никифоров ставил перед собой задачу изготовления экслибриса для Хрущёва вовсе не из-за любви к тому или к его действиям, а как важный шаг в упрочении положения экслибриса в обществе, то постарался представить свержение этого политика ничего не значащим для себя.
Если спрашивали, отделывался шутками, но сам эту тему старался не поднимать. Если он и нервничал при этом, то, умело скрывая это.
Но вот Анатолию Ивановичу Калашникову, уже вышедшему на зарубежных заказчиков, пришлось переживать всерьёз. Отечественные книголюбы и коллекционеры, конечно, мечтали иметь экслибрис работы такого мастера, но сложившийся уровень советских зарплат исключал возможность полноценной оплаты ими такого заказа. Могли, как Никифоров, помочь организовать выставку, надеясь за это получить в подарок экслибрис (Калашников, к слову, награвировал два экслибриса для Никифорова), но заказывать и платить графику наши коллекционеры не спешили. А вот за рубежом были другие возможности, да и деньги. Поэтому Анатолий Иванович налаживал зарубежные связи. Но переписка графика с заграничными корреспондентами, да тем более переписка бандеролями, очень уязвима. Не говоря уж о поездках художника на его зарубежные выставки. Естественно, художник опасался, что его за изготовление экслибриса свергнутому политику могут занести в «чёрный список», что перечеркнуло бы все его планы.
Сильно нервничая, художник даже вычеркнул из очередного каталожного перечня созданных им экслибрисов тот, которым он до этого гордился, ведь нельзя не гордиться авторством книжного знака главы страны. Получилось, что у коллекционеров оказались разные, не соответствующие друг другу перечни его экслибрисов. Да он, к тому же, именно в это время решил нумеровать свои экслибрисы, причём, без учёта книжного знака, сделанного Хрущёву. А нумерация работ дело очень серьёзное, поскольку стимулирует коллекционеров к поиску и приобретению недостающих у них экслибрисов. Спустя время, когда прошло паническое настроение, Калашников стал опять признавать авторство этого экслибриса, что ещё больше запутало коллекционеров.
Между тем как Николай Алексеевич, владея значительной частью тиража этого, многострадального, экслибриса, очень ценил его, и, давая оттиск, говорил, что художник, узнав об освобождении от обязанностей 1- го секретаря ЦК КПСС Хрущёва, в один вечер срезал изображение с этой доски. Вполне допускаю, что так могло быть. Но во время отставки Хрущёва Никифоров не говорил этого, а разговор этот пошёл спустя некоторое время, когда это уже не отпугивало коллекционеров, ушла политическая острота, а слова эти лишь значительно увеличивали ценность редких оттисков.
Хотя Калашников настолько филигранный виртуоз графики, что, при желании, вполне мог потом по оттиску восстановить гравюру, да так, что и не отличишь. Он, например, гравируя марку к конкурсу Чайковского, в которой создал прекрасный образ композитора, ошибся и сделал одну из малюсеньких букв не зеркального начертания, а прямого. Получилось, что на доске у буквы «и» перекладина шла снизу вверх, как читается на оттиске, а надо наоборот. Тогда Анатолий Иванович срезал ту буковку, тончайшим сверлом сделал отверстие, вогнал в него деревянную пробку и на её торце вырезал правильную букву. А ведь буква та была, заметьте, меньше миллиметра.
Первую персональную выставку вот такого мастера графики организовал Никифоров. Тамбов вправе гордиться этим, ведь в дальнейшем Калашников стал весьма титулованным художником, действительным членом Международной академии книги и книжного искусства и Почётным членом Королевского общества художников-графиков Великобритании.
Николай Алексеевич был причастен к организации многих выставок экслибриса, причём, в разных городах, а не только в Тамбове. Много разъезжая по Союзу, легко заводя знакомства и обладая огромным обменным фондом экслибрисов, равного которому тогда никто не имел, он щедро давал начинающим коллекционерам в разных городах экслибрисы, зачастую, большими пачками. Порою, человек и не знал об экслибрисе до встречи с Николаем Алексеевичем, даже не помышлял об их коллекционировании, и вдруг сразу становился владельцем сотни книжных знаков. Многие пришли к этому увлечению именно благодаря Никифорову.
Например, одним из таких экслибрисистов был Борис Владимирович Самусь, врач в крымском курортном городе Евпатории. Отдыхая в санатории, подарил Николай Алексеевич экслибрисы этому случайному знакомому. Узнал тот о существовании книжного знака, захотел иметь экслибрис своей библиотеки. Никифоров, получив такую просьбу, в 1962 году нарисовал незамысловатую композицию экслибриса, сделал тираж и послал приятелю в Крым. А когда я начал делать книжные знаки, дал тому мой адрес, и я тоже стал посылать свои новинки. Так в Евпатории появилась коллекция экслибрисов, основу которой составляли мои и Николая Алексеевича работы, а также сделанные для него.
В 1967 году решил Самусь по примеру Никифорова провести в своём городе выставку экслибриса, но дело это оказалось очень сложным, даже, несмотря на то, что он договорился с местным музеем. Не мог он отпечатать в Крыму не то что каталог, но даже и приглашение на выставку. Зная, что я работаю в типографии, попросил помочь. Я же объяснил, что не принимаю заказы, но зато это для Никифорова не проблема. Вскоре Никифоров приносит текст, чтобы я разметил и подготовил к печати буклет выставки коллекции Самуся. Нашли мы нестандартные обрезки бумаги, подготовил макет, разметил я шрифты, поместили в иллюстрации по одному нашему экслибрису. Буклет был очень быстро отпечатан, разумеется, по заказу, литературного музея Никифорова.
А вскоре Николай Алексеевич заводит разговор о том, что заказ получился значительно дешевле, что не все деньги, присланные Самусём, израсходованы (себе за работу я не брал). Мол, как я смотрю, чтобы сделать тому ещё и афишу. С удовольствием соглашаюсь разметить афишу, тем более, что для меня это дело каких-то минут. А он с хитрой улыбкой предлагает, чтобы весь текст был мелкий, лишь фамилии четырёх художников составляли основу афиши. Мол, Рокуэлл Кент, Александр Чернов, Пабло Пикассо, Николай Никифоров – крупно, а дальше мелко, что представлены на выставке такого то коллекционера, там то, тогда то. Я, смущённо, возражаю, что мою фамилию тут не надо. На что Николай Алексеевич мне отвечает, что его одного с такими мастерами упоминать нескромно, а обычную стандартную афишу делать неинтересно.