Лугару
(Ретророман)

А между тем в селе их было полно. Он отчетливо чувствовал запах этих злых псов, слышал их встревоженное дыхание за стенами будок. Странные собаки… Странное село…

Он отошел от дерева, сделал несколько шагов вперед, и вдруг неожиданная, жуткая, непередаваемая головная боль скрутила его с такой силой, что он едва не потерял сознание. И тут он перепугался не на шутку: эта головная боль была настолько мучительной, что впереди он уже увидел слепящие вспышки ярких взрывов, которые случались, когда его мозг реагировал на непривычное ощущение.

Он сжал руками виски, но это было бесполезно. Боль усиливалась, с каждой секундой, с каждым мгновением, и он уже ничего не мог с этим поделать.

Вдруг он стал испытывать сильную жажду. Язык его распух, весь рот словно горел огнем. Он пошел вперед и почти сразу уперся в деревянный забор дома на отшибе. Там он увидел, что за забором стояла бочка, полная дождевой воды.

Дальше он так и не понял, как это произошло и откуда в его изувеченных пальцах появилась такая сила. Он просто прикоснулся к дощатому забору и легко выломал несколько досок сразу, буквально вынул их из деревянной опоры — как спички из спичечной коробки. Затем ступил в образовавшееся отверстие.

Из собачьей будки, которую он сначала не заметил, вынырнул пес. Он был не привязан. Огромный злобный монстр размером с теленка, с оскаленными клыками, с которых капала слюна, издал глухой рык и замер в прыжке, чтобы броситься на него и вцепиться в горло… Но вдруг…

Он обернулся и встретился взглядом с безумными глазами собаки. И вместо прыжка та вдруг испуганно, трусливо присела на задние лапы, опустила голову, заскулила… Все это выглядело так, словно он огрел ее бревном. Затем, все так же тихонько скуля, собака стала пятиться назад и наконец спряталась в своей будке.

Но ему некогда было думать о странном поведении собаки. Он опустил голову в бочку с водой и принялся пить — жадно, захлебываясь, давясь, чуть ли не утопая… Но чем больше он пил, тем мучительней становилась жажда, и он никак не мог ее утолить.

Дыхание его стало затрудненным и хриплым. На теле выступила испарина. К головной боли добавилась боль в руках и ногах.

Его конечности стали распухать на глазах, и он вдруг увидел, что они увеличиваются в размерах. Пальцы на ногах искривились до такой степени, что врезались в старые стоптанные ботинки. Он сбросил их и сразу же почувствовал облегчение. Прохладная земля приятно холодила босую кожу распухших стоп.

Внезапно, непонятно почему, он стал испытывать страх. Ему стало казаться, что за ним следят сразу со всех сторон. Двор убогого сельского домишки показался ему замкнутым пространством, из которого любой ценой нужно было вырваться, бежать. Удержать его здесь не могла даже бочка с водой.

Он заметался по двору и вдруг согнулся пополам. Желудок скрутило с такой силой, что его буквально вывернуло. С ужасом он обнаружил, что во время рвоты вместе с водой, которую он только успел выпить, вышла какая-то густая слизь.

Грудную клетку стало жечь, словно ее прижигали огнем. Из его горла вырвалось какое-то гортанное бормотание, и с ужасом он понял, что если бы кто-то посторонний услышал сейчас его речь, то не смог бы разобрать ни слова.

Снова, заметавшись по двору, он буквально выпрыгнул на дорогу в отверстие в заборе, буквально отталкиваясь от земли руками и ногами.

На дороге были острые камни — но, ступая по ним, он совершенно не ощущал боли.

Под ярким светом луны дорога казалась белым полотном. Запрокинув голову вверх, к небу, он вдруг залюбовался луной, которая прямо на его глазах стала менять оттенок с желтовато-лимонного на багрово-красный — и так до тех пор, пока в его глазах не заплясал сочный, кроваво-алый цвет…

Красная луна… Не отрывая глаз, он все смотрел и смотрел на алый диск, стараясь запечатлеть в памяти мельчайшие детали этого невиданного зрелища.

Щелчки затворов — звук, который он не смог бы спутать ни с чем, — вдруг вырвали его из этого оцепенения.

— Стоять! Руки за голову! — Голос, зычно прозвучавший в темноте, показался ему комариным писком.

А между тем он был окружен. Он видел вооруженных винтовками солдат в форме НКВД, которые старались зайти к нему с тыла. Так вот почему выключили прожектор! Руководство приняло хитрое решение. Они знали, что он пойдет к поселку — больше здесь некуда было идти. И вместо того, чтобы привлекать внимание ярким светом, решили устроить засаду. Мудро, ничего не скажешь! Он даже усмехнулся мысли: против кого теперь обернулась эта хитрость? Против него? Или против них?

— Стоять на месте! Стрелять буду! — взвизгнул стоящий впереди солдатик, целясь в него из винтовки, когда он сделал несколько шагов. И, несмотря на оружие, солдатик почему-то стал пятиться.

Он вдруг почувствовал острый, пряный, самый искусительный запах людского страха! Это пьянящее ощущение ударило ему в голову, как молодое вино. Теперь они поменялись местами!

Теперь уже не он дрожащий, трясущийся ошметок жалкого человеческого мяса, который теряет последние капли достоинства под прицелами ружей! Теперь они боятся его, и так отчетливо, так сладостно он чувствует этот присутствующий в воздухе пьянящий страх!

Лицо солдатика показалось ему ослепительно-красным. Запрокинув голову вверх, к луне, он засмеялся. Стоящие по кругу преследователи вдруг побросали винтовки и бросились врассыпную. Он медленно пошел вперед, не сводя глаз с лица солдатика.

Тот вдруг тоже отбросил винтовку и неожиданно стал креститься — быстро, с размахом, всей пятерней… С его дрожащих губ стекала вязкая струйка слюны, а на форменных брюках стало расплываться большое темное пятно…

Последнее, что он видел перед тем, как все заполнил диск раскаленной красной луны, были глаза солдатика с расширенными до предела зрачками, неподвижно уставившиеся куда-то ему за спину. Затем луна приблизилась вплотную, и стало красным абсолютно все…

Одесса, Лузановка, Одесса,

начало июня 1937 года.

Забор был сломан не просто так. Вот уже несколько поколений обитателей детского лагеря упорно проделывали брешь в каменной кладке с деревянной калиткой, расшатывая ее и сбивая камень. В результате образовалось довольно приличное отверстие вровень с землей.

Взрослый человек пролез бы в него с трудом. А вот подросток — с легкостью. Впрочем, именно на подростков, трудных обитателей лагеря в Лузановке, и была рассчитана древняя выщерблина — еще одна достопримечательность лагеря для трудных детей.

Трое мальчишек лет десяти с легкостью протиснулись в лаз и вскоре оказались за пределами лагеря, прекрасно ориентируясь в темноте. Близость моря наполняла воздух прохладой. Было далеко за полночь, и окрестности лузановского парка заполняла густая, сочная темнота, не нарушаемая ничем, даже редкими тусклыми огоньками в окнах жилых домов.

Лузановка была удивительно красивым местом! И хоть старые одесситы, упорно не замечая красот природы, по-прежнему именовали ее селом, все равно этот райский утолок природы достоин был самых восторженных взглядов.

Это было бывшее имение семьи Лузановых. В 1819 году император Александр I пожаловал эти земли генерал-майору от инфантерии Фоме Лузанову, который основал там имение и село. Так весь микрорайон и получил это название — Лузановка. Это была северная граница дореволюционной Одессы, однако сохранились старые карты, на которых эта местность не входила в черту города.

В 1924 году на окраине Лузановки был основан «Солнечный лагерь» для беспризорников. Это было нечто вроде приюта для детей, которых забирали с улицы. Он пользовался дурной славой — возможно, потому, что беспризорники, познавшие сомнительную сладость криминальной свободы, с трудом поддавались дисциплине и хоть какому-то воспитанию.

Они давно уже не были детьми, эти обитатели улиц времен гражданской войны, видевшие на своем коротком веку то, что не доводилось видеть и многим взрослым. Они не хотели учиться грамоте, они хотели учиться воровать. Поэтому воспитателями в лагере и работали бывшие военные, больше похожие на тюремных надзирателей, чем на педагогов. И порядки там были соответствующие.