Страница 2 из 46
Недели не прошло, как объявил Афанасий, что женится. И на ком же? На сестре Александры, Анастасии, что на четыре года моложе своей сестры была. Афанасий вдруг сам не свой стал от любви. Да и то сказать, хороша была Анастасия: кровь с молоком, глаза, как озера, стан как у статуи, весела, жизнерадостна. Но Лизавете Федоровне не показалась молодая. Углядела, что глаза у новой невесты с хитринкой, алый ротик порой скривится брезгливо, мраморное плечико так и играет в присутствии посторонних мужчин. За словом в карман Анастасия не лезла, а уж рядится любила! Но делать нечего – сын выбрал, надо любить невестку. Свадьбу пышную сыграли.
Одарила Лизавета Федоровна после свадьбы молодых по совести. Как сыр в масле катайся! Но молодая жена недовольна осталась. Мечтала она полновластной хозяйкой стать, все лыковские капиталы к рукам прибрать, а свекровь на покой отправить, чтобы не мешала. Но не тут то было. Лизавета Федоровна из рук капиталов не выпустила, а сыну выговорила, что не по чину молодая жена хозяйничать начала. Афанасий стал оправдываться, и тут только увидела Лизавета Федоровна, что сын ее, лихой вояка, под каблук женушки попал, да как быстро! Стала Анастасия вертеть им по своему усмотрению, со свекровью спорить.
Немного времени прошло, молодые в Лыково жить переехали. Ждала Лизавета Федоровна, что невестка развернется вовсю, хозяйствовать начнет, расцветет Лыково пуще прежнего. Но не тут-то было. Деньги у молодых как сквозь пальцы текли. На замечания и советы свекрови Анастасия только глаза щурила, упрекала, что власть свекровь не отдает. Лизавета Федоровна к молодым ездить перестала, в гости не звала. Скрепя сердце приехала только, когда Павел, внук, родился.
Довольная бабушка крестины хорошие справила, гостей собирала в Щелокове, угощение было на славу. Подумалось тогда Лизавете Федоровне, что внук примирит их со снохой. Не получилось.
Хотя, когда Афанасий уехал надолго по делам в Оренбург, Анастасия к свекрови перебралась. Жили, не ругались, вместе читали редкие письма от Афанасия. Но вдруг как гром с ясного неба! В одночасье собралась Анастасия и укатила в Лыково.
Что за причина? Никто не узнал. Судили, рядили, а тут вскоре и Афанасий Петрович вернулся. Жизнь потекла как раньше.
Перед тем, как родиться Анечке, месяцев за пять, наверное, отправила Лизавета Федоровна сына в далекие степи за молодняком для конезавода. Анастасия вновь поселилась у свекрови. Анечка родилась, а через неделю вернулся Афанасий и забрал жену и малютку в Лыково. В день крестин внучки приехала к сыну Лизавета Федоровна. Гости только из церкви, а она уже приказала собрать младенца и, ничего не объяснив, увезла малютку. С тех пор ноги ее не было в Лыкове. А сын со снохой навещали ее, особенно, когда была у них нужда в деньгах.
За все 17 лет, что прожила Анна у бабушки, ни разу родители не позвали ее домой. Сама она полюбила Щелоково всей душой и со страхом ожидала дня, когда придется ей покинуть милый дом, чтобы поселиться в доме будущего мужа. За годы, что Анна провела в доме Елизаветы Федоровны, она многому научилась. Впоследствии могла бы заменить свою воспитательницу и управлять огромным хозяйством без робости.
Анна тяжело пережила смерть бабушки, несколько недель была сама не своя. Особенно тяжело ей пришлось, когда покидала ставшим родным белокаменный, построенный дедушкой дом, и переезжать к родителям, за много лет привыкшим к мысли, что о дочери есть кому позаботиться и кроме них. Не почувствовала Аннечка родительской любви и тепла, как чужая бродила по отчему дому, проливая слезы по нежному сердцу старой барыни.
Вся сжималась бедная, когда в доме родителей поползли слухи, что бабушка умерла странной, таинственной смертью. Будто ее нашли поутру в спальне перед иконостасом с разбитой головой, а по обе стороны головы лежали половинки треснувшей пополам старой иконы. Анечка не верила, что бабушку убила икона, хотя своими глазами видела, как мать передавала приглашенному в дом священнику что-то завернутое в белое полотно, как раз по размеру иконы. Она гнала от себя все дурные мысли, неприкосновенным сохраняя в памяти и в сердце образ милой бабушки.
Очнувшись от горестных дум, Анна закрыла окно и встала на колени перед иконами. Долго молилась. Слезы текли по бледным щекам, лампадка розового стекла показалась ей чьим-то страдающим сердцем, запах белого воска рождал в глубине души печаль и острую боль утраты. Солнечные блики играли на богатых окладах икон, оживляли суровые лики святых.
– Боже, милостив буде мя, грешной, спаси, защити, укажи путь. Бабушка, заступись за меня перед Богом.
Прошептав последние слова молитвы, Анна смиренно распростерлась на полу, раскинув руки. Но нет в ее душе покоя, и молитвы не приносят облегчения истерзанным нервам. Не о спасении души, а о странном сне ее мысли.
Анна поднялась, снова поглядела в окно, вздохнула. Пора.
Тронула колокольчик, и чистый звук наполнил спальню. Через минуту появилась горничная Катя. Она вначале уложила черные, отливающие на солнце атласом волосы, потом помогла надеть любимое платье барышни цвета неспелого лимона, на плечи – легкую кружевную накидку. Катя болтала всякий вздор, чтобы вывести барышню из задумчивости, но Анна лишь печально глядела на нее, не поддерживала разговор.
Жестом отпустив Катю, Анна еще с минуту стояла посреди комнаты, припоминая подробности странного сна. Потом вздохнула, низко поклонилась иконам и вышла из девичьей навстречу новому дню, полному не столько беззаботными радостями, сколько упреками, недовольными взглядам и шепотками за спиной.
Ох, не любят меня в этом доме, с горечью думала Анна, входя в столовую. Она опустила смиренно голову, тихим шагом приблизилась к столу, смиренно поцеловала руку матери, отцу подставила лоб для поцелуя, ласково поздоровалась со старшим братом, Павлом Афанасьевичем, и, как чужая, села за стол.
– Долго спите, сударыня, – не скрывая своего утреннего раздражения, проговорила Анастасия Куприяновна. – Вот что значит беззаботное житье.
Анна ниже склонила голову к тарелке. Глаза покраснели от непрошеных слез, дышать стало трудно. Уйти бы, с тоской думала она, а нельзя – еще сильнее рассердишь маман.
– Конечно, – продолжала мать, – богачи могут позволить себе до обеда валяться на перинах. Им и дела нет, что родители головы ломают, как свести концы с концами, как с долгами расплатиться да не наделать новых. Денежки бабушкины голову вскружили.
– Голубушка, Анастасия Куприяновна, – заговорил Афанасий Петрович, – девочка в чем же виновата? Это было матушкино решение.
– Как же не виновата? – почти срываясь на крик, заспорила жена. – Как не виновата? Окрутила свекровушку, отвела ей глаза, – голос наливался ядом. – Кроме Анечки никого и видеть не хотела. А разве Павлуша не внук ей?
– Маман, ну что вы, право, – заступился молчавший до сих пор любимец родителей и всех девиц на выданье синеглазый красавец Павел Афанасьевич. Длинными ухоженными пальцами он поглаживал изогнутую линию пшеничных усов, вертел изукрашенную серебряными полоскам старинную трубку. – Сестрица и впрямь не виновата, что бабушка оставила ей все, а обо мне позабыла. Жил бы я с ней, может, мне бы все досталось, и теперь бы вы сестрицу жалели
– Что ты, Павлуша, Господь с тобой… жил бы у бабушки…Да я бы без тебя и дня не прожила в разлуке.
– Но ведь живете, когда уезжаю?
– Да разве жизнь без тебя? – Анастасия Куприяновна положила ладонь на пышную грудь. – Как подумаю, где мой сынок ненаглядный, хорошо ли ему, всего ли в достатке? Готова ле¬теть птицей в Петербург, чтобы быть с тобой, голубчик Павлуша.
– Ну что вы, маман! Не маленький уже. Меня в полку ценят за храбрость да удаль, а здесь вы меня недорослем хотите представить.
– Что ты, что ты милый, ты у нас герой. Но посуди сам: тебе в Петербурге деньги нужнее, чем здесь сестре. – Она с грохотом отставила чашку и вонзила взор в Анну. – Уж если только она кого хочет прельстить своим приданым, заполучить жениха. Красотой не взяла, так хоть приданым приманит, – со злым смешком закончила Анастасия Куприяновна.