Страница 11 из 20
Так о чем мы спорим? В переводе на совсем простой язык: американцы, утверждается наперебой, хотят захватить иракскую нефть, контроль над Ближним Востоком, мировое господство – желанную цель подставьте по вкусу или в меру страха, у которого глаза велики.
Хорошо спорим, но не о том.
Шок и трепет
Война – прекрасное время для крикунов и не слишком удачное для трезвого анализа. Даже увидев наяву нечто невиданное и буквально невидимое – атаку крылатых ракет и самолетов-невидимок «Стелс», – все же лучше не терять голову. Физическая сценография «Шока и трепета» действительно кошмарна… Самое «умное» оружие в реальной боевой ситуации может вести себя, как пуля-дура, поражать некомбатантов и даже сбивать своих… Тем не менее по реальному счету человеческих жизней и разрушений «Шок и трепет» не годится и в подметки ни действиям ограниченного контингента советских войск в Афганистане, ни бомбежкам неопознанными летающими объектами населенных пунктов Чечни. Уже по одной этой причине нам следовало бы быть сдержанней в своих оценках. Это было бы во всех отношениях благоразумней. Зачем так явно демонстрировать наши собственные фобии, наши ревность и зависть? В самых громких антиамериканских инвективах порой отчетливо слышится: «Ах, почему этот бандит с большой дороги, которому все дозволено, не мы? Почему не мы, а они – единственная супердержава?»
Все это не отменяет простой истины. Война – это трагедия, кризис цивилизации, крах мирового порядка. Правда, остаются два существенных вопроса: какой цивилизации и какого мирового порядка? И какое отношение имеем к этому кризису мы?
Кто в эти дни чаще всего произносил слова: международное право, система правопорядка, суверенитет, агрессия? Вы будете смеяться, но министр информации Ирака. Тот факт, что он перемежал их такой экзотикой, как «преступник и сын преступника» (о Буше), «ослы империализма» (о Кувейте) и прочей ориентализированной ненормативной лексикой, безусловно, придавало его речам колорита, но не убедительности. На этой планете нет более грубого нарушителя международного права, чем иракский режим. Сейчас он как утопающий за соломинку хватается именно за международное право. Но разве международное право придумано для того, чтобы спасать преступные режимы?
В свою очередь из уст президента Буша, и особенно министра Рамсфелда, мы слышим словосочетания типа «освободительная миссия» коалиционных войск и ожидание букетов цветов освободителям. Цветочки американской военной пропаганды в свою очередь не отменяют того очевидного факта, что первой жертвой преступного режима Саддама Хусейна является именно иракский народ.
Режим Саддама Хусейна ухитрился поставить тройной мировой рекорд. Он развязал две агрессии: напал на Иран, который ему оказался не по зубам, и захватил Кувейт, вызвав на себя «Бурю в пустыне». Он душил собственный народ, в том числе газами. И он тайно ваял оружие массового поражения – химическое, биологическое и, возможно, атомное.
Есть ли пределы, за которыми терпению мирового сообщества наступает конец? Оказывается, это очень спорный вопрос.
Франция и Германия исходят из того, что в компетенцию мирового сообщества входит лишь вопрос о наличии у Ирака оружия массового поражения. Что действовать надо исключительно в рамках ООН и его Совета Безопасности. И что к силе желательно не прибегать до последнего, тем более что определенный прогресс в разоружении Ирака присутствует.
Для США вопрос разоружения Ирака был не только причиной, но и в не меньшей степени поводом. Хватит вожжаться с преступным режимом. Бессмысленно давать ему возможности играть с ООН в кошки-мышки. Если он и разоружается, то не из уважения к ООН, а под дулом американского пистолета, что, увы, было чистой правдой.
Сейчас на глазах у всего человечества на мировой сцене ставится жестокий эксперимент.
Франция, Германия (интимные и специальные политические мотивы их позиции оставим в стороне, ограничимся лишь идеальной стороной) и широчайшее движение совестливых людей – пацифистов и гуманистов – исходят из того, что мир и человеческая жизнь есть высшая и нерушимая ценность. Правда, эта гуманитарная позиция оставляет без ответа изначальный вопрос: сколько терпеть террористические диктатуры?
У американцев иная логика. То, что они наломают дров на множество костров, не вызывает сомнений. Однако же у их прямолинейных действий может оказаться один немаловажный долгосрочный эффект. Теперь Саддама Хусейна – в лучшем для него случае – с неизбежностью ждет судьба Слободана Милошевича. И новые кандидаты в саддамы хусейны вряд ли появятся. «Шок и трепет» будет страховкой от них на будущее. Причем не по праву силы, как кажется сейчас. Но по прецеденту права, который уже не будет вызывать сомнения ни у кого.
Это трудно, но очень хочется верить в это.
Смертельный номер
Такое безусловно незаурядное событие, как казнь Саддама Хусейна, можно рассматривать с разных ракурсов и точек зрения.
Самые серьезные претензии можно выдвинуть с высот эстетической критики. Повешение – по определению высокий жанр. Побивание камнями, четвертование, колесование, распятие, гильотина – зрелище, по сравнению с которым все остальные бледнеют. В средние века казнь куда меньших лиходеев обставлялась значительней, торжественней. Поглазеть на священнодейство с палачом собирались толпами, приходили семьями. Это был настоящий праздник для народа. Конечно, тогда не было современного шоу-бизнеса. Но и сегодня аутентичный смертельный номер, без сомнения, мог бы пользоваться головокружительным успехом. Не говоря уже о его огромном воспитательном значении. А тут тайная поспешная операция в тюремной тиши с единственной, притом нелегальной, кинокамерой. Позор, да и только!
На противоположной трибуне противники смертной казни повторили свой принцип: смертная казнь – это реликт. (Великолепно выразится английский лорд Рассел-Джонстон: «Саддам был, вне всякого сомнения, скот. Но это не значит, что с ним нужно поступать по-скотски. А именно так с ним поступили».)
Парадоксальным образом эти две позиции сошлись в головах некоторых наших особо пассионарных думцев. Они ратуют за возвращение смертной казни в разлюбезное наше отечество, но категорически против смертной казни Саддама. Диктатор должен быть вечно живым. Любовь к тиранам бессмертна.
Наблюдатели арабской улицы, естественно, заговорили об эффекте героизации, который придал такой конец поверженному вождю. С этим даже не хочется спорить. На этой улице свои праздники.
Моральную недостаточность одного высшего приговора отмечают разнообразные противники бывшего сатрапа. Двум смертям не бывать, а одной не миновать – эта логика, которой руководствовались багдадские власти, в данном случае действительно простовата. Сто сорок два жителя шиитской деревни, растерзанные саддамовскими карателями, без сомнения, абсолютный деликт. Именно за него Саддама и приговорили к виселице. Ну а как насчет десятков тысяч курдов, удушенных газами? А военные авантюры Саддама против Ирана и Кувейта, жертвы которых исчисляются сотнями тысяч? Конечно, полномасштабный процесс по этим мегапреступлениям мог и должен был стать исторической вехой. Увы, нового Нюрнбергского процесса не получилось.
Весь этот противоречивый дискурс не отменяет главного: тиран и диктатор закончил свои дни на виселице. И этот факт открывает очень интересную перспективу. Тем более что в ретроспективе ничего подобного было не найти – до последнего времени. Тираны и диктаторы обычно умирали на троне (или рядом). От Сталина до Мао, от Франко до старшего Кима или «Папы» Дока. Даже свергнутым диктаторам и тиранам был гарантирован, образно говоря, Лазурный берег. Впрочем, иногда и буквально. Там на роскошной вилле прожил отпущенные ему Богом и врачами годы конголезский Мобуту. Угандийский Иди Амин умер в комфортабельном изгнании в Саудовской Аравии. Эфиопский Менгисту Хайле Мариам с 1991 года почетный гость своего зимбабвийского коллеги. Дювалье-младший («Бэби» Док) уже двадцать лет наслаждается благословенным климатом Франции. А тут виселица…