Дом проклятых душ

Но как же прочесть эту надпись, если дом пропал, словно никогда и не стоял близ околицы? И никто в Завитой не имел никакого представления о том, как и когда он исчез. Да и про Ивана Горностая никто здесь теперь и слыхом не слыхал. Это событие словно стерлось из памяти каждого! А мне, бывшему штабс-капитану Василию Жукову, эту память предстояло восстановить.

…Перечитываю эти строки – и диву даюсь сам себе. Как можно было поверить во все это?!

Я бы и не поверил – если бы не сказал мне это Тимофей перед смертью, в тот страшный миг, когда душа его отлетала. А потом он побожился с последним вздохом… А в этот миг, да еще с именем Бога на устах, люди не лгут.

Завитая по-прежнему звенела звуками и голосами, однако ни одного человека Маша пока не видела, и холодок страха опять пробежал по спине, но вот мелькнул в огородах один обширный бабий зад, другой – шла прополка, зазвенели ведра – шла поливка, долетел сладкий аромат – где-то варили земляничное варенье, – и Маше стало поспокойней.

Деревня жива!

Появилась молодая женщина в ситцевом линялом сарафане, несшая на коромысле ведра. Маша хотела было заговорить с ней, однако ведра были еще пустые, поэтому наша героиня сочла за благо придержать шаги, и молодка, не обратив на нее внимания, свернула к колодцу.

Пройдя несколько шагов по пустынной главной улице: вот клуб, а вдали старое здание начальной школы (как ни странно, и клуб выглядел гораздо лучше, чем прежде, и школу подновили, жаль только, деревянные тротуары зачем-то сняли, должно быть, они вовсе разрушились), Маша свернула в знакомый проулок, так разволновавшись при этом, что пришлось прижать руку к сердцу и провести соответствующую психологическую обработку.

Сейчас она увидит развалины, обугленные развалины, сплошь заросшие одеревеневшим уже будыльем. Она знала, что ее ждет печальное зрелище, и мысленно готовилась к этому, однако вся подготовка пошла прахом, потому что вместо трагической картины, так мучительно уязвлявшей ее воспоминания, она увидела целый-целехонький бабушкин дом и двор, чисто выметенный, посыпанный песочком, а главное, любимую березу, ту самую, в два ствола! И сладко пахло земляникой – наверное, хозяева варили варенье. И, может быть, пекли пирожки с ягодой… Как бабушка.

И стекло, стекло на веранде целое! Сколько Маша себя помнила, оно было треснувшее, заклеенное синей полоской изоленты, и мама его таким же помнила, а дед рассказывал, что лет за пять до войны, когда дед еще мальцом был, приехал на побывку его дядька, красный командир. После веселой ночки вышел на крыльцо, нетвердо держась на ногах, покачнулся – да и шарахнул локтем в стекло. А в те времена вот так, сразу, стекло новое достать в деревне было невозможно, будь ты даже красный командир, да и подумаешь, не на фасаде же стекло разбилось, в сенцах всего-навсего, так стоит ли особо суетиться! Про изоленту в те годы еще и слыхом не слыхали. Наклеили газетную полоску на мучной клейстер, да и ладно, а уже потом, в 50-х, когда полегче стало жить, разжились изолентой и заклеили стекло «насовсем», ибо в России нет ничего более постоянного, чем временные сооружения!

Вопрос такой: почему стекло сейчас не разбито, почему дом стоит целехонек и береза еще не сгорела?

Со времен пожара прошло двадцать лет. Конечно, за это время можно было отстроить новый дом, и вставить новые стекла, и даже березу посадить у калитки, но как сделать так, чтобы новый дом оказался точной копией старого и чтобы береза уже вымахала выше крыши да точно так же раздалась в два необъятных ствола?!

Не сводя глаз с этой удивительной картины, Маша приникла к калитке, постоянно чувствуя ногой теплое тело пса.

– Как же мне тебя называть, дружище? – пробормотала она, как будто это было самым важным вопросом, решить который нужно было непременно сейчас.

Пес задрал голову и тихо сказал:

– Гав!

– Отлично, – обрадовалась Маша, – если одного из трех первобытных робяток, которые боролись за огонь, можно было называть Гавом, то почему нельзя так назвать пса? Как бы сам Бог велел. Только давай договоримся – без команды не стрелять, под ноги не соваться, без моего разрешения в бой не ввязываться.

В эту минуту дверь из сеней распахнулась и на крыльцо, позевывая, вышел кряжистый бритоголовый человек в гимнастерке.

Маша уставилась на него удивленно – гимнастерка показалась ей какой-то странной. Она топорщилась, воротник у нее был какой-то не такой, и вообще… Не то чтобы наша героиня была таким уж специалистом по военной форме, то есть вообще никаким специалистом она не была, и все же что-то насторожило ее.

Мужчина смотрел прямо на Машу и теоретически вполне мог бы поздороваться, да и она могла бы это сделать, но почему-то молчала, и так они молча созерцали друг друга, причем у Маши внезапно возникло неприятное ощущение, что этот человек ее не замечает: смотрит как бы сквозь нее.

«Может, он с такого бодуна, что ничего перед собой не видит? – насмешливо подумала Маша. – Но все-таки, что такое с его гимнастеркой?»

В эту самую минуту незнакомец повернулся, качнулся, взмахнул рукой, попытался удержаться на ногах, но, хоть равновесие и поймал, также поймал локтем окошко сеней. Раздался звон, на стекле появилась извилистая трещина, послышался крепкий матерок, и человек в гимнастерке ушел в дом, потирая локоть, над которым Маша увидела две нашивки на рукаве.

Нашивки на рукаве! Погон на плечах нет! На воротнике гимнастерки какие-то полосочки, и сама гимнастерка не приталенная, а чем-то похожа на распашонку… почудилось, где-то на задворках памяти кто-то произнес казенным голосом: «Малиновые канты на воротнике – пехота!»

Помнится, был у них в газете материал о том, когда появились погоны на советской военной форме и что значили предшествующие им петлицы и нашивки. С тех пор и запомнилось.

Может, это артист? Может, в Завитой появился театральный кружок?!

У Маши сначала перехватило горло, но она прокашлялась и только приготовилась крикнуть: «Извините, погодите, можно вас спросить?» – как за спиной раздалось сердитое бормотание:

– Не вздумай заговорить тут с кем-нибудь. Домой никогда не воротишься, если рот не замкнешь! Гляди как!

Маша резко повернулась. Перед ней стояла черная коза, за которой влачилась тень, но это была не тень животного, а тень женщины в длинной юбке, бесформенной блузе и низко надвинутом платке.

Та самая серая тень, которую Маша видела на старой фотографии и которую приняла за брак пленки!

Внезапно тень поднялась с земли, соединила указательный и большой пальцы левой руки, сделав такое движение, словно надела это колечко на выпяченные губы, и в то же мгновение сжала пальцы в кулак.

В глазах у Маши помутилось, но женский голос продолжал звучать:

– Берегись съесть чего или выпить воды не из заброшенного колодца! И Глафиры берегись, сестрицы моей. Она вроде меня, только глаза желтые!

Маша тряхнула головой, в глазах прояснилось, и она увидела черную козу, за которой не влачилось никакой тени, а только серое бесформенное пятно.

Но где же та тень, которая показывала Маше, как замыкать рот на замок?!

Ого, сколько таких вопросов уже можно назадавать! И не получить на них ответа…

Между тем человек в гимнастерке снова появился на крыльце, сердито посмотрел на треснувшее стекло, сбежал по ступенькам и пошел со двора через калитку, рядом с которой замерли Маша и Гав. Он прошагал между ними, чуть ли не сквозь них, как если бы они оба были бесплотны, и Маша прижала одну руку ко рту, чтобы удержаться от восклицания, а другой стиснула морду Гава, чтобы удержать его от рычания.

Впрочем, похоже, пес все понимал правильно, а потому молчал мертво, хотя и дрожал частой дорожью, изредка поглядывая на Машу с тем же укоряющим выражением: «А ведь я тебе лаял! Я ведь тебя предупреждал!»

Маша только кивнула. Сейчас ей больше всего на свете хотелось броситься отсюда наутек. Но как же Иван Горностай?!