Страница 37 из 115
— Полноте, — удивился ротмистр, — вы разве у меня бывали?!
Пламя всевидения охватило нашего героя. Он засмеялся.
— А откуда же зелень-то, сударь? — спросил ротмистр. — В январе!
— Да я так увидел, — сказал наш герой. — А что?
— Да нет, все правильно, сударь… Вот только, пожалуй, лебеди…
Печаль сползла с лица подпоручика, и было видно, что он с живейшим интересом прислушивается к разговору своих спутников.
— Ну, дальше, — попросил ротмистр. — Подъезжаем, и что же?
Авросимов вновь погрузился в угадывание. Зелени уже не было. На запорошенном снегом крыльце толпилась дворня. Они вылезли из кибитки. По белым ступеням начали подниматься на крыльцо, обрамленное шестью колоннами, на которых покоился белый портик с облупившейся штукатуркой. Среди дворни, молчаливо приветствующей барина, Авросимов вдруг различил господские лица: какие-то немолодые дамы, барышни с расплывчатыми лицами, кавалеры — то есть их было даже больше, нежели простых людей, то есть они-то как раз и стояли молчаливым полукругом, а дворня была малочисленна, и она жалась к стеночке, к стеночке…
— Все правильно, — засмеялся ротмистр с еще большим изумлением, — только колонн — восемь. А что это за барышни — понять не могу? Какие там барышни вам померещились?
— Милодора, — сказал Авросимов в пространство.
— Почему Милодора? Кто такая Милодора?
— Я и вашу сестрицу вижу там, — сказал наш герой Заикину.
Тот помертвел весь, передернулся бедный подпоручик, провел ладонями по щекам, но попытался улыбнуться все же.
— Ну, дальше дальше, — нетерпеливо сказал ротмистр. — Ну, стало быть, приехали, так? Ну теперь пропустим лобызания и всякие там разговоры на крыльце… Ладно, пусть Милодора и сестрица господина Заикина… Вошли в дом, да? Что же видим мы перед собою? Ну говорите, сударь…
Нашему герою предстояло тешить уже не только ротмистра, но он сам теперь заигрался так, что и остановиться не мог, и воображение его, все более и более распаляясь, распахивало перед ним картины, одна другой невероятнее.
— Тут мы входим в дом, — сказал Авросимов с улыбкою, полною тайны, которая давно уже не озаряла его лица. — Сбрасываем шубы, а должен вам сказать, что вечер близок, и несут свечи, и мы усаживаемся в гостиной у горящего камина…
— А камина-то нет, — засмеялся ротмистр.
— …и пусть, бог с ним. Однако тепло. Скорей, скорей несите нам вина и яств! Несут. Ваша сестрица, господин подпоручик, ее ведь Настенькой зовут? Так вот она…
— Браво!.. — крикнул ротмистр.
— Черт… — сказал подпоручик с восхищением.
— Она садится между вами, сударь, и мною, мы ведь с ней давно знакомы. «Ты-то как здесь?» — спрашиваете вы. «А вот так», — говорит она, а сама смотрит на меня с лукавством. Тут вы, натурально, все понимаете, и вы этому рады, сударь. «Ладно, — говорите вы, — я не возражаю, а ежели что — я сам батюшке в ноги упаду, умилостивлю его, живите, господь с вами…»
— А что, сударь, — вдруг спросил подпоручик, уставясь на нашего героя, — вам и в самом деле Настенька по сердцу или же вы балагурите?
— Не мешайте ему, пусть он рассказывает, — попросил ротмистр.
— Затем, — сказал наш герой, не ответив на вопрос подпоручика, — затем Настенька удалилась, чтобы не мешать нам в мужском разговоре, а мы сидим, пьем вино и рассуждаем о всяческих там возвышенных предметах, и ждем гостя, который с минуты на минуту должен объявиться.
— Кто же этот гость? — с удовольствием засмеялся ротмистр.
— Сейчас, сейчас, — проговорил подпоручик, — сейчас он скажет… Вы только ему не мешайте…
— Мы ждем гостя, — продолжал наш герой, обращаясь снова в пространство, как бы и ни к кому. — Наконец он входит к нам. Мы все встаем, потому что невозможно сидеть, когда он входит. Сам он невысок, кряжист, армейский полковничий мундир ладно сидит на нем. Глаза холодны и глубоки. Движения размеренны. Он садится в кресло и сидит, ровно Бонапарт, ногу чуть вытянул…
— Кто же он? — спросил ротмистр хрипло.
Но Авросимов не отозвался. Распаленное воображение безумствовало. Теперь он совсем явственно видел все, что воображал, а попутчики его нисколько не заботили. Они сидели, вытянув длинные шеи и раскрыв глаза. Авросимов даже позабыл, что он в санях и какая печальная миссия ему предстоит, но видел, как он подошел к таинственному незнакомцу, на ходу оправляя свой майорский мундир, и сказал ему, словно век уже целый был с ним близок:
— Судьба не часто балует нас встречами.
— Полноте, — улыбнулся подпоручик, — с нашими-то заботами в наш век можно ли видеться чаще? Господа, — обратился он к остальным, — мы все продрогли с дороги, не выпить ли нам чего?
— Пусть ротмистр распорядится, — сказал Заикин.
Покуда люди по приказанию ротмистра подавали, приехавшие уселись поплотнее.
— Я было согласился с вашими республиканскими воззрениями, — сказал подпоручик полковнику, — но мысль об непременном цареубийстве столь для меня ужасна, что она меня от вас отдаляет.
— Какая же республика, коли жив монарх, пусть даже бывший? — жестко отпарировал полковник. — Что это вы? Да разве вас кто силой тащил к нам? Вот ротмистр Слепцов полный наш антагонист, так что ж из того? Я могу уважать врагов.
— Какой я враг, — засмеялся ротмистр, — я, может быть, более друг, чем вы предполагаете… Я хочу вас предостеречь от неверного шага, но понятия благородства мне не чужды. Я выдавать не способен, господа, я просто вас арестовываю. Я даже понимаю ваш пафос, вы где-то там по-своему правы, и все-таки, господа, когда час ударит… Вы понимаете?.. Но пока вы в моем доме, прошу, господа, откушать.
Аромат гвоздики почему-то распространился по комнате. Все потянулись к бокалам и с наслаждением отхлебнули.
— Вот видите, — сказал ротмистр, — как хорошо мы сидим в тепле и наслаждаемся беседой и вином, а ведь осуществись ваши планы, господин полковник, и ничего этого уже не будет, а будет холод, кровь и братоубийство.
— Вздор какой, — засмеялся подпоручик, — просто вино и другие прелести тогда будут для всех.
— Это вот и есть вздор, — сказал ротмистр, — ибо всем всего никогда не может хватить. Так не бывает. Это же не сказка какая-нибудь. Да и зачем простому человеку то, что привычно нам?
Ах, не в этом дело, — сказал подпоручик. — Но когда наступит народное правление, тогда один не будет унижать других, тогда наступит расцвет искусств…
— Позвольте, — засмеялся ротмистр, — но народное правление — это ведь тоже власть, а власть, господа, шутить не любит. Сегодня одним плохо, а завтра — другим. Какой же резон в ваших словах?
— Короче говоря, вы исповедуете рабство, — сказал полковник, — но это анахронизм…
— А кто доказал сие? — снова усмехнулся ротмистр.
— Это очевидно, — сказал полковник.
— Нет, нет, — вмешался Авросимов, — я не вижу ни у одного из вас резона, не вижу.
— Значит, вы утверждаете, что республика не может быть без цареубийства? — спросил подпоручик полковника. — Вы настаиваете?
— Это не главное, — ответил тот. — Почему вы все время это помните? Вы же поклялись освободить отечество?
— Да, но он присягнул царю, — сказал ротмистр.
— Не беспокойтесь, господин подпоручик, — мрачно усмехнулся полковник, — думайте об избавлении родины от рабства. Царя я беру на себя…
…В этот момент кибитку тряхнуло. Это словно подстегнуло усталых коней, они понеслись пуще, а Авросимов прекратил свои фантазии.
— Кто же этот полковник? — спросил ротмистр упавшим голосом.
— Я знаю, — сказал подпоручик. — Но выдумки вашей хватило ненамного, сударь.
— Отчего же? — сказал ротмистр Слепцов. — Ротмистр Слепцов в вашем повествовании выглядит вполне благопристойно. Хотя, что касается таинственного полковника, я-то догадываюсь, сударь, кого вы имеете в виду, это не вполне соответствует истине, уж поверьте.
В этот момент кибитка стала, послышались хриплые голоса, в окошечко виднелась ямская изба, и на утоптанном снегу золотилась раскиданная солома… Пришла пора смены усталых лошадей.