Песня для Корби

Глава 29 ВЫБОР

Корби сидел как оглушенный. Вокруг постепенно разгорался спор.

– Раз мы знаем одного из убийц, – говорил Ара, – надо срочно звонить в полицию.

– Во-первых, он не убийца, – возражал Ник. – Его не было в школе. Во-вторых, как мы можем звонить в полицию, если он сам работает в полиции?

Отец Андрея достал свой сотовый.

– Отнимите у него телефон, – потребовал Ара. – Он же сейчас снова прикажет кого-нибудь убить без разбора.

Ник и Алекс подошли к Токомину. Казалось, снова начнется драка, но в этот момент из гостиной донесся усиленный динамиками домашнего кинотеатра голос Андрея.

– Привет. Есть два варианта: либо я погиб, либо все настолько изменилось, что я сам достал этот диск из своего чемодана, чтобы показать его вам. Но это вряд ли.

Он замолчал, и в комнате тоже наступила тишина. Было слышно только какой-то фоновый звук, похожий на шум ветра. Токомин сам опустил свой мобильник обратно в карман и быстрыми шагами вышел из комнаты. Корби, как зачарованный, поднялся с кровати и пошел за ним. Когда он вышел в гостиную, Аня и Алеся, разбираясь с пультом, стояли перед телевизором. На экране было небо. Камера слегка дрожала в руке оператора, и вместе с ней слегка дрожали растворившиеся в беспредельной вышине легкие перистые облака.

– Я многое должен объяснить, но не знаю, как. Почти никто мне не верит. А те, кто поверил, хотят меня уничтожить.

Камера медленно опустилась, и стало видно шаровидные кроны ив над маленькой речушкой, яблони, цинкованные крыши дач, а за ними, до самого горизонта, темно-зеленый массив леса. У Корби перехватило дыхание. Он вдруг понял, откуда ведется съемка. Это была крыша их школы, их ручей, только показанный сверху, с высоты птичьего полета. Поворачивая камеру, оператор пошел вдоль края крыши. В кадре появился мостик, продолжение ручья, далекие поля, потом жилая многоэтажка. Камера снова поднялась вверх и показала солнце, плавящееся над верхним углом здания. Все утонуло в свете, и мгновение на экране телевизора был только белый прямоугольник. А потом из сияния снова выплыло небо, только уже другое, и под другим небом было другое солнце. Камера нырнула вниз, показывая крыши соседних домов, маленький двор, разгороженный на две части, стену с лицами музыкантов-самоубийц.

– Почти в каждом здании, где я бывал, я находил выход на крышу. – Голос Андрея перекрывали шум ветра и мерный гул города с его ревом двигателей, шорохом шин, гудками. Он повернул камеру, и в кадре появилось его лицо: ветер трепал светлые волосы, в больших, странных, солнечных глазах отражалось небо. Он был очень бледен, и от этого его губы казались особенно яркими.

– Мама, я надеюсь, что ты здесь, слушаешь меня. У тебя было столько проблем из-за меня. Ты потеряла семью, которую берегла. Потом были все эти бесполезные врачи. А я стал хулиганом, рисовал на стенах и залезал на крыши.

Маргарита пыталась рукой зажать рот, но из-под ее ладони все равно вырывались жалобные всхлипы. Наконец, она оторвала руку от лица и закричала: «Не могу! Не могу! Хватит! Перестань!», скорчилась в кресле и заплакала в голос.

– Мама, мне кажется, ты часто думала, будто я делаю это специально, чтобы мучить тебя. Это не так. – Андрей сбился, его лицо исказилось. – Мне самому очень больно. Я не просто так все это делаю. Я рисую, чтобы не сойти с ума. Я поднимаюсь вверх, потому что там он теряет силу. Я поднимаюсь, чтобы освободиться от него. – Он опустил взгляд и долго смотрел мимо камеры. – Мама, я хочу, чтобы ты перестала ненавидеть отца. Я хочу, чтобы ты перестала думать, что я его ненавижу. Это давно не так. Он бывал неправ, как и все мы. Как и все мы, в этой истории он – жертва. И самое главное. Мама, если я умер, я хочу, чтобы ты жила. Я тебя люблю.

Его голос дрогнул. Он снова навел камеру на солнце, и все утонуло в белом свете. Несколько мгновений тишину нарушал только плач Маргариты. Потом из света появилось солнце, и оно опять было другим – алым, заходящим. Оно висело над самым горизонтом, а под ним был бескрайний город.

– Это вид из Москва-Сити, – тихо заметил Алекс.

– Папа, – позвал Андрей, – я надеюсь, что ты здесь. Я прошу у тебя прощения. Я пытался заставить тебя меня убить. Это было жестоко. Не представляю, какой была бы твоя жизнь, если бы тебе это удалось.

– Что? – спросила Маргарита. Корби взглянул на отца Андрея. Тот стоял за креслом бывшей жены. Его бледное лицо застыло.

– Папа, ты должен знать, что ты ни в чем не виноват и никому ничего не должен. Пожалуйста, не мучай себя и других.

Токомин издал странный горловой звук. Андрей повел камеру вверх, и все заполнилось белым туманом. Из-за пелены вставали дымящиеся трубы каких-то заводов, а ближе, под стенами здания, с которого велась съемка, раскинулся город из двух-, реже трехэтажных домиков стандартной застройки. По улице проехал одинокий желтый автобус. Маргарита подалась вперед. Она явно знала это место.

Камера резко повернулась и показала ноги в детских зеленых кроссовках.

– А что это за кнопка? – спросил звонкий мальчишеский голос.

– Я сама не знаю, – ответил веселый голос Маргариты. В кадре появилось лицо белокурого мальчика лет десяти. Потом он, видимо, побежал, и все вокруг замелькало. Он остановился на углу крыши плоского здания и снова посмотрел в камеру. Он улыбался, но его глаза оставались совершенно серьезными.

– Этого никто не увидит, – тихо сказал он. – Никто, кроме тебя. – Камера снова задрожала, лицо мальчика исчезло, но скоро вернулось в кадр. – Я кое-что придумал, – прошептал он. – У меня должен появиться братик или сестренка. Поэтому это для тебя, братик или сестренка. Я, наверное, уже умру, когда ты это увидишь, но я хочу, чтобы ты знал или знала, что я тебя люблю.

– Спасибо, – серьезно сказала Алеся. – Я тебя тоже.

– Ты вырастешь большой или большая, и сделаешь все, что у меня не получилось. Желаю тебе удачи. Пусть тебе повезет больше, чем мне.

Камера вздрогнула, раздался щелчок, и наступила темнота. Хотя вся запись длилась не больше пяти минут, все присутствующие зашевелились, будто устали сидеть и стоять. Но вдруг голос Андрея раздался снова.

– Корби, если ты тоже здесь и слышишь эти слова, значит, произошло маленькое чудо. – В темноте экрана что-то зашевелилось, вздрогнуло, щелкнуло, и появился маленький огонек – пламя над зажигалкой, зажатой в руке. Андрей, снова взрослый, стоял в кромешной темноте и еле-еле освещал свое лицо огоньком.

– Я не знаю, что я успел тебе рассказать. Мне всегда было трудно с тобой говорить. Наверное, я тебе очень неприятен. Наверное, это из-за того, что я ношу в себе. Прости, что лезу, что пытаюсь снова и снова. – Зажигалка погасла, и Корби показалось, что Андрей в темноте утирает слезы. – Просто у меня совсем не осталось времени. Он вот-вот вырвется. Он сделал больно всем, кто любил меня, всем, кого любил я. Он высасывает их всех по капле. Моя мать стала почти призраком. Мой отец сходит с ума. – Огонек снова вспыхнул. – Корби, прости, что смотрел на тебя из окон своего интерната, похожего на тюрьму, прости, что начал тебя рисовать. Я не знал, что это будет что-то значить для тебя, не знал, что через год после того, как я сделаю твой первый портрет, из-за меня погибнут твои родители.

Огонек погас. Было слышно, как Андрей дует на раскалившийся металл сопла зажигалки.

– А потом я пошел в обычную школу, первый раз в жизни в обычную школу, – он рассмеялся, – и каково же мне было увидеть, что ты учишься в моем классе? Прости, что был нерешительным. Я все время боялся сказать прямо… – Его голос сорвался. – Ладно, все это ерунда. Глупо, что я это записываю. Если ты это слушаешь, то, наверное, ты это все уже знаешь. – Он снова чиркнул зажигалкой. – Я просто хотел сказать, что то, что у меня в руках – это все, что тебе нужно для победы. – Он поднял вторую руку и поднес в круг света вокруг зажигалки свою ладонь. На ней лежала карточка «West Wind».