Каштаны цветут дважды

—Да вроде и не собирался, — покачал головой Дэвид.

Нил, оторвавшись от стены, потянулся, расправляя плечи.

— Правильно, приятель, потому что у меня в кармане лежит билет до Нью-Йорка. И через пятнадцать часов все это дерьмо, — он скопировал жест Дэвида, — останется позади.

Дэвид тоже выпрямился, с грустно-сожалеющей улыбкой заглянул Нилу в глаза.

— А если однажды все это дерьмо встретит тебя в новой жизни?

Тринадцать часов спустя Нила, карманного вора со стажем, обокрали на пятьдесят шесть франков и один билет до Нью-Йорка.

Неоднократно за следующие шестнадцать месяцев Нил задавался вопросом, куда завела бы его дорога, не окажись стриженый жулик с пристани таким ловкачом.

Хотелось ответить себе, что все так или иначе закончилось бы Сопротивлением. Но на самом деле Нил далеко не был в этом уверен.

Нил переступил порог, и мгновенно, точно она у окна караулила его появление, к нему бросилась Зелина.

— Зел, подожди, — ошарашенно проговорил он, невольно пытаясь развести сплетшиеся на шее гибкие руки.— Хей, что на тебя нашло?

Она отпустила его, только когда он ответил на один из ее бесчисленных поцелуев.

Отступив на шаг, Зелина гордо продемонстрировала накрытый стол: сардины, черный хлеб, картофель.

— Вино?— Нил растерянно повертел в руках изящную удлиненную бутылку бордо. — Откуда? И что мы отмечаем?

Зелина, проскользнув на свое место, слегка дрожащими руками откупорила бутылку и, подняв стакан, плеснула алую жидкость.

— За конец этого,— она кивнула головой в сторону окна, — безумия. Залпом выпив вино, она даже прижмурилась от удовольствия, точно смакующая сливки кошка

Нил потер висок; хорошенький конец дня, ничего не скажешь.

— Это безумие только началось, Зелина, —хмуро бросил он, направляясь к двери.

Зелина что-то убежденно выкрикнула ему вдогонку, но Нил уже не слушал ее.

========== Глава 36 ==========

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить.

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

А.Ахматова.

Мы сожгли все слова, которыми можно было бы нас оправдать.

М. Скаф.

Наугад, растерянно, почти надеясь, что Голд не только ответит на ее вопросы, но и объяснит, зачем она их задает, Эмма вошла в кабинет. Себя Эмма не спрашивала, зачем пришла к нему. Какой толк в этом, если все равно не понять, почему человеку, который застрелил на ее глазах безоружного парня, она доверяет больше, чем отцу-герою (пусть и герой Дэвид для всех, но не для нее).

Короткое: «Подожди», шелест бумаг, в которые вновь углубился Голд.

Она смотрела на Дэвида, что-то равнодушно отвечала на его расспросы и все время слышала голос Мэри-Маргарет. Слова той о вине. О прощении. О тьме и свете.

Наивная, отважная Мэри-Маргарет. Если секретарша и пыталась поддержать Эмму, то получилось все не так, как та ожидала. Совсем не так, беззвучно всхлипнула Эмма. Давило безвоздушье этого нового пространства, в которое она угодила, нажав на спусковой крючок. Давило новое, ранее не испытанное одиночество.

Она смотрела на Дэвида и не чувствовала ни гнева, ни обиды. Ощущала только непричастность к Дэвилу,к его миру, в котором все невинны и все герои.

Непричастность к Мэри-Маргарет, потому что здесь, по эту сторону виновности, все были одиноки.

Мэри-Маргарет не права — общая вина не сближает, это Эмма еще острее ощутила.

Не сближает.

Эмма не выдержала. Заговорила сначала ровно, холодно, обвиняюще:

— Все время, что мы провели вместе, ты только и делал, что просил прощения. Почему ты ни

разу ни в чем меня не обвинил? — глаза заволокли слезы, голос начал срываться. — Ты же знал, что я делаю! Ты знал, что операцией по аресту руководила я. Погиб один из ваших, погиб на моих глазах. Ты все знал. Почему ты ни разу не сказал мне, что я… что я чудовище?!

Лицо Дэвида не изменилось.

— Эмма, что ты знала об СС? — бережно спросил он.

— Я знала достаточно, — упрямо, зло бросила она, не разрешая себе услышать в его голосе готовности понять и простить.

— Ты знала не все. Ты ведь доверяешь Голду? Работаешь с ним. Я не знаю, что он рассказал и что продемонстрировал тебе из своих методов, но хорошо знаю, что рассказывали о нем те, кому удалось вырваться из их застенков. Эмма, мало кто умеет так ломать людей — физически, психологически — как он. Но знаешь, в чем проблема? Что таких, как он, десятки, сотни, такова вся система.

Эмма слушала, и у нее не было сил разбираться в том, что говорил отец.

Она упала на диван, уставилась в пол.

— Сегодня он не позволил мне убить человека. Я хотела. Я … я думала, что что-то во мне умрет навсегда.

Отцовская рука коснулась ее волос. Эмма не подняла глаз.

— Но не умерло, — тихо сказал он.

Эмма едва шевельнула губами:

— Я не знаю.

Наконец Голд взглянул на нее, равнодушно приглашая заговорить.

— Меня вызывал бригаденфюрер Валден, — собственный голос звучал слишком медленно, неуверенно. Эмма откашлялась и попробовала заговорить громче, — он расспрашивал о «Сторибруке».

Голд с непроницаемо-нетерпеливым видом слушал ее.

— Вы не спросите, что я сказала? — полупросительно произнесла Эмма.

Голд хмыкнул.

— Ты не знаешь ничего такого, что уже не было бы ему известно.

— Он… угрожал мне, — Эмма оставила попытки говорить громче, и эти слова прозвучали почти шепотом.

Скучающее выражение на лице Голда углубилось.

— Все ясно. Пытался через тебя подобраться ко мне. Обычные методы, я бы поступил так же. Тебе не о чем беспокоиться, Эмма, — она почувствовала, как съеживается под его взглядом, — в этом случае ты — всего лишь оружие. Причем, — в его голосе зазвучало явственное удовлетворение, — бесполезное.

Чувствуя, как немеют губы, Эмма выговорила:

— Валден упоминал о Нолане.

— И что о нем? — уже раскрывая очередную папку, бросил Голд.

— Он недоволен тем, что нет результатов работы.

— Не он один.

Эмме казалось, будто каждая фраза Голда — удар, которого она не чувствует не потому, что он не попадает в цель, а потому что она слишком оледенела, чтобы что-то испытывать.

— Он сказал, что, возможно, лично займется Ноланом, — вяло добавила она.

Голд жестко усмехнулся.

— Ну, если ты как следует постараешься, чего я и ждал от тебя, поместив Нолана под твою ответственность, до этого не дойдет.

Эмма пожала плечами.

— Нолан никого не выдаст.

— Тем хуже для Нолана и… тем занятнее для Валдена, — тем же тоном откликнулся Голд, поднимаясь и проходя мимо нее к шкафу с бумагами. — Пусть поломает себе голову над тем, что Нолан делает в твоем обществе, это неплохой отвлекающий маневр.

Эмма пошатнулась; ярость внезапным шквалом прорвалась через оцепенение и пламенем дохнула ей в лицо.

— Отвлекающий от чего?! — хрипло вскрикнула она, подскочив к Голду. — От чего?!

Дребезжащий грохот — захлопнулась дверца шкафа. По стеклу протянулась трещина. Бесстрастное лицо Голда исказилось, Эмма смотрела в сверкнувшие ледяным бешенством глаза.

— А это, — Эмма впервые слышала столько грубой злобы в его голосе, — не твое дело, Свон/ Твое дело, — Эмма вздрогнула и попятилась, когда Голд с размаху дважды, подчеркивая свои слова, ударил тростью в пол, — выполнять приказы.

Страха не было, оцепенение ушло бесследно. Ни на мгновение не отводя взгляда, Эмма внятно произнесла:

— Это мое дело.

Голд не кричал, а неспешно произнес, и низкий голос больше напоминал рычание:

— Не провоцируй меня, Свон.

Эмма безбоязненно ждала.

— Вам и правда все равно? — спросила она наконец.

Голд картинно развел руками.

— Но… вы же сказали, когда не дали убить Джонса, вы говорили…

— И ты всему поверила? — он разочарованно окинул ее взглядом. — Напрасно.

Эмма сморгнула слезы, но они все же зазвенели в голосе:

— Поверила. А сейчас не верю.

Их взгляды встретились, Голд, пожимая плечами, двинулся мимо Эммы обратно к столу.