Страница 31 из 55
— Ясно, — невозмутимо произнесла Лейлис, стараясь не выдать раздражения. — Потолок ровный.
— Я сегодня буду ужинать одна здесь, — сообщила леди Бертрада. — И передай моему младшему сыну, чтобы не приходил проситься со мной ночевать.
— Как скажете.
Лейлис отправилась к единственному человеку в замке, который не только все знал, но и был обязан ввиду своего положения отвечать на все ее вопросы. Мастера Ханома она застала за таким нетривиальным занятием, как составление завещания, а точнее — подробного списка указаний для своего неназванного преемника в должности смотрителя книгохранилища.
— Мастер, скажите мне, что происходит в замке? Чего все боятся?
— Сегодня же последний день лета, миледи. Значит, завтра будет снежное поветрие.
— Снег? — переспросила Лейлис, не поняв последних слов книжника.
— Поветрие, миледи. Оно приходит каждый год в первый день после конца лета. Это значит, что кто-то умрет. Одно живое существо с теплой кровью под каждой крышей. Мастер Хьерд из Сарклема написал в свое время трактат об этом явлении и различных предрассудках с ним связанных.
— Каких предрассудках?
— Простолюдины боятся поветрия и склонны выдумывать ложные приметы и средства уберечься от него. В эту ночь принято спать в одном помещении, ведь чем больше людей рядом с тобой под одной крышей, тем меньше опасность, что поветрие заберет именно твою жизнь. Хотя мастер Хьерд убедительно доказал, используя древние тексты, что слово «крыша» на самом деле стоит понимать как «жилище», общий кров. Поэтому вера в то, что якобы существует связь между количеством смертей и количеством скатов и арочных пролетов потолка, совершенно беспочвенна и основана на невежестве и страхе. Мастер Хьерд опроверг это заблуждение… но попробуйте рассказать об этом кухарке — ведь это совершенно бесполезно, миледи, увы… Еще простолюдины считают, что поветрие чаще убивает слабых, новорожденных или больных. Поэтому многие кладут рядом с собой детенышей животных, чтобы переманить поветрие на них.
— Мне ясно теперь, — тихо ответила Лейлис. — Я не слышала об этом раньше.
— Я могу представить себе, насколько сильно подобные явления способны воздействовать на воображения того, кто не сталкивался с ними прежде. Наш юный гость из Верга был поражен и даже несколько подавлен, когда узнал о поветрии. Кажется, он придумал себе новый предрассудок — будто поветрие обязательно должно поражать южан, — и отправился распространять его среди челяди.
— А это… не так?
— Безусловно, госпожа, это полный вздор. Если хотите, я найду для вас трактат мастера Хьерда…
— Не нужно, нет… не сегодня, мастер Ханом, — она встала, чтобы уйти. — Благодарю вас.
Лейлис по-настоящему никогда не задумывалась о смерти как о чем-то реальном. Это явление всегда оставалось витающим где-то вдалеке, окруженное драматическими фантазиями и религиозными образами, или, наоборот, маячило на уровне чего-то будничного, заурядного, как забивание скотины. Прямо сталкиваться со смертью ей не приходилось. Ее родители умерли, когда она была в том возрасте, когда легче принять как факт их отсутствия, нежели пытаться осмыслить суть произошедшего. Сколько раз дома она слышала обрывки разговоров взрослых: «наша кухарка умерла, и давно пора, ей шел седьмой десяток», «а у прачки умер ребенок. Ну, тот, который все время плакал и кашлял» или «конюх не вернулся с ярмарки. Разбойники его прирезали, что ли? Не надо было отпускать». Старики часто умирали от болезней, женщины в родах, путешественники на дорогах, мужчины на войне — это было естественно и понятно, но это ее не касалось, это было далеко. Даже страх, пережитый в Брейнденском лесу, уже успел притупиться и затеряться среди страшных сновидений, которые последние месяцы стали сниться слишком часто. А сейчас смерть реальная, неотвратимая, вдруг приблизилась на расстояние нескольких часов, наполнила сердце тем животным страхом, который стучит в висках единственной мыслью: «кого угодно, только не меня».
Когда Лейлис вошла в их с супругом общие покои, лорд Рейвин стоял у стола, глядя в окно, будто там можно было что-то высмотреть. В его позе чувствовалось напряжение и мрачное предчувствие. Захотелось подойти к нему, обнять за пояс, прижаться щекой к его спине, успокоить его и попросить успокоения для себя. Эстергар слегка вздрогнул от неожиданности, отвлекаясь от своих мыслей, повернулся к жене, обнял в ответ.
— Миледи… — выдохнул он, целуя ее пахнущие хвойным бальзамом волосы, — уже сегодня, да. Время стало бежать быстрее, когда вы появились в замке.
Обычно Лейлис было неудобно целовать его самой, потому что приходилось тянуться и вставать на цыпочки, но это перестало беспокоить, когда они оба оказались сидящими на полу около впервые за три месяца разожженного камина. Она бы не призналась открыто, что ей страшно, потому что еще больше поветрия боялась разочаровать Эстергара, но сейчас и не нужно было говорить — оба чувствовали одинаково. Рейвин обнимал ее и целовал горячо, с тем оттенком грубости и нетерпения, который еще никогда не позволял себе проявлять с женой.
— Ты не умрешь. Я слишком люблю тебя, а Неизвестный милостив, — шептал он, а его руки говорили совсем другое, сжимая почти до боли, как последний раз. Не отрываясь от ее губ, щек и шеи, ощупью начал расшнуровывать платье. Лейлис хотела бы помочь ему в этом, но шнуровка была на спине. Сам он не стал раздеваться, только высвободился из камзола и небрежным движением скинул свою золотую цепь, чтобы не мешалась.
Кровать была совсем близко, но добраться до нее так и не получилось. Лейлис не понимала, что это нашло на ее лорда и почему ему вдруг захотелось сделать это именно сейчас и именно так. Но это каким-то образом помогло, потому что страха больше не было.
Лейлис лежала на пыльном таашском ковре, где-то в районе поясницы мешалась сбившаяся в клубок сорочка, платье валялось рядом. Она встала, чуть качнувшись от подступившего на секунды головокружения, натянула смятую сорочку. Ощущение дикости и непристойности произошедшего все никак не доходило до нее в полной мере.
— Мне теперь нужно искупаться, — рассеянно сказала Лейлис, не отрывая взгляда от своих запястий, которые Рейвин стискивал слишком сильно.
Он подобрал одежду с пола, повесил на резную спинку кровати, поднял свою цепь и положил ее в шкатулку.
— Так пойдемте вместе. Только в купальне никого сейчас нет, придется набирать и греть воду самим.
— Это ничего…
Уже в купальне, в теплой воде, пришла неловкость. При тусклом освещении было не видно, но Рейвин знал, что наверняка оставил на теле жены несколько синяков. Он поймал ее тонкое запястье, поднес к губам, будто извиняясь. Обычно с Лейлис все было по-другому — аккуратно, нежно, правильно. Он всегда старался быть деликатным, уважая ее скромность, всегда боялся по неосторожности сделать ей больно. Сзади на шее, под белой косынкой, которой она обернула волосы, чтобы не намочить, темнел явно проступивший след от укуса. В любой другой день он бы не смог и не захотел так с ней поступать. Рейвин коснулся отметины пальцами, потом, не удержавшись, провел обеими руками по плечам и спине. Она откинулась назад, на его руку, лежащую на каменном бортике ванны. Он как раз подбирал слова извинения, но Лейлис опередила его, заверив, что все в порядке. Она тоже что-то обдумывала, но по-своему.
— А ты раньше не говорил, что любишь меня.
— Как это не говорил? Я сказал это в день нашей свадьбы на старом наречии.
— А мне хотелось бы слышать чаще.
Он небрежно дернул зарубцованным плечом, но кивнул, принимая пожелание к сведению.
Перед отходом ко сну в покои Рейвина пришел Крианс и попросился спать с ними. С собой у него была корзина из ивовых прутьев, накрытая куском ткани. Из корзины доносились слаженный писк и мяуканье.
— Миледи, он обычно спал со мной в эту ночь, — объяснил Рейвин.
Лейлис ничего не имела против. Ребенку, особенно не отличающемуся хорошим здоровьем, в ночь перед поветрием одному оставаться нельзя, и к слугам младшего брата лорда, естественно, не отправить. Крианс лег с ними, на самом краю кровати, подушки ему не хватило.