Страница 2 из 4
– Я бы мог, если б мне дали, – в ту минуту оправдание отца казалось абстрактным… оправдание ради оправдания… сказать, чтобы не молчать… сказать, чтобы облегчить душу. Позже понял смысл сказанного отцом… Раскрыв систему, в которой мы жили, познав ее своим горбом и шишками – убедился, что без мерзости и обильного пота в этой системе не прожить на уровне своих потребностей. Мерзости не хочется, тем более прилипшей дерьмом, а обильного пота не жаль, если знаешь, что результаты остаются в твоих руках хотя бы наполовину.
*
В родовой деревне, где все значились под кличкой Зябловы, у Трофима Зяблова родились два сына, Михаил и Сергей. Старший – Михаил, женившись, остался в доме отца, а Сергею с его красавицей женой Анной, построили избу на другой стороне улицы. Михаил воспитывал только одну дочь, которая в 18 лет в другой деревне создавала новую семью. Сергей замахнулся на мужское потомство, у него четверо сыновей
Родословная по линии отца проста и семейной памятью фиксируется дедом Сергеем Поповым, получившим свою фамилию в рязанской губернии при паспортизации в 1884 году. Первая с церковью сторона улицы получила фамилию Поповы, а левая осталась Зябловы, и получилось, что два брата Михаил и Сергей стали жить под разными фамилиями.
Отца спрашивал… кто был его дед с бабкой?… отец пожимал плечами, посмеивался: «Бог их знает!.. пол деревни бабушки и дедушки, а кто родные – не знаю… да и кто знал?… вся деревня родственники».
Дед Сергей умер сравнительно молодым, в 36 лет… от тоски и любви к жене, скончавшейся при родах годом раньше. Но более всего дед терзался виной за смерть супруги, считая себя главным виновником – впервые за 16 лет супружеской жизни ударил Анюту… нахлынула волна ревности, показалось, что забеременела не от него, а она в ответ смеялась, как бы соглашаясь с его подозрениями… ударил… не осознав, как нанес удар, но ее боль пронизала его и… осталась в нем до последней секунды жизни…
Дед Сергей оставил этот мир, когда отцу было пять лет, братьям отца, Михаилу – шесть, Константину – двенадцать, а Петру – шестнадцать. Чтобы сохранить хозяйство, дом и детей с чистыми лицами, многочисленные родственники – вся деревня, женят Петра на справной женщине на полтора десятков годков постарше и … была любовь, и родилось у них дочка Ирина и двоюродная сестра для меня, одногодка моей матери…
Дядя Петр погиб в 14 году, в первых боях с австро-венграми.
Дядя Костя был невозмутимый домосед, без нужды государственного масштаба никуда из деревни не выезжал, родил сына по образу и подобию своему, которого единственный раз смогли вывезти из деревни в село, где крестили в Михайловской церкви. Позднее родились две любимые дочери Екатерина и Варвара, которые родили Ивана, Светлану, Александра, Олега и Николая встречавшихся мне на просторах Родины от Москвы до Донецких Станиц.
Дядя Михаил – это путешественник и ловелас… не нашедший себе пару, или наоборот – никто из женщин не смог его удержать рядом с собой. Умер в 40 лет, от нелепой простуды.
У отца, нас детей, было пятеро… три дочки – довоенных и два сына – послевоенных. «Поскребыши» – так называли нас с братом.
Множество внуков, правнуков и праправнуков Сергея и Анны наполнили пространство Руси, копошилось в нем, называя это действие – жизнью.
*
Отец рассказывал… Весной 46-го, после возвращения из госпиталя, месяца три проработал бригадиром пути одного из околотков Ростовского отделения дороги, исполняя обязанности мастера. В один из теплых дней, когда до конца рабочего дня оставалось 15-20 минут, а отец находился в конторке мастера и планировал работы следующего дня – раздался телефонный звонок.
– У аппарата, бригадир Попов, – ответил отец.
– Говорит Каганович… (!?), – «ерунда какая-то», – подумал отец, – «чьи шутки?… хотя интонация его» – отец дважды встречался и слушал Кагановича, тот вручал ему почетный знак ударника пятилетки… до войны, когда был министром путей сообщения…
– Лазарь Моисеевич?
– Да… да… Дмитрий Сергеевич (?!), скажи, что нужно, чтобы литерный прошел по твоему околотку без болтанки… как по пуховой перине?
– Много… – выпалил отец, чувствуя интонацию Кагановича, но… «у него куча секретарей? … да еще по имени-отчеству? … Какая сволочь шутит?»
– Конкретнее и без стеснения…
– Пожалуйста, – отец решился соблюдать правила игры, если это шутка…, если это действительность, то не постеснялся и вложил в перечень все, чего не хватало для нормальной работы «на железке» на его околотке…
– Все перечислил? – спросили в трубке.
– Почти все…
– Перестань мяться, говори…
– Лазарь Моисеевич – это немножко личное…
– Черт тебя подери… какая разница? … говори…
– Фуражка нужна… свою потерял в Персии при контузии …
– Сергеич, без лирики… какой размер?
– 58…
– Зафиксировал… – связь прервалась… гудки… откуда?… от ТУДА?… Какого черта, сам Каганович… будет обзванивать бригадиров?… делать нечего? Или всех помощников пересажал?… нет – это кто-то «фулюганит»… кто? Все же интонация «железного наркома»… часа два мучился отец с выбором, какой был звонок?… серьезный или шутливый?… и убедил себя в том, что это был розыгрыш – есть в бригаде один чудик, который мог подражать голосам Левитана, Синявского и даже начальника отделения дороги… на нем остановился мучительный выбор.
На следующее утро, раздав бригаде задание, как можно более строго поставленным голосом и словами, как можно более обидными, снова привлек внимание присутствующих (в эти секунды, в один из тупиков мотовозом подавались две груженные платформы).
– Голодранцы! Признаемся, какая гнида… вчера… по змеиному притворяясь нашим «железным наркомом», дышала смрадным перегаром в телефон? – «голодранцы» в течение сказанной фразы стояли с раскрытыми ртами и перебитым дыханием…
– Сергеич, ты че? – первым опомнился умелец говорить под Левитана…
Сергеич пересказал вчерашний телефонный разговор с преувеличенными подробностями – смех стоял невообразимый, усиленный вернувшимся дыханием.
Посыпались вопросы… серьезные и с иронией, а в это время из мотовоза, вышли двое дюжих полковников в отутюженной железнодорожной форме и целенаправленно направились к гогочущей ватаге людей.
Отец видел их, он стоял на крыльце конторы, лицом к приближающимся полковникам, а бригада показывала им содрогающиеся от смеха зады…
Отец, вспоминая эти несколько секунд и пытаясь передать суть холодного пота от охватившего ужаса, предлагал обсыпать себя острыми кусочками льда, а чтобы представить, как одеревенело его тело от пяток до морщин на лбу – предлагал пощупать дубовую доску…
Смех прекратился также внезапно, как и начался – все, в одно мгновение увидели остекленевшие в страхе глаза своего бригадира, обернулись и расступились, пропуская полковников, которые вежливо поприветствовали присутствующих и, один из них, задал вопрос:
– Кто бригадир Попов? – отец кое-как шевельнул языком, чтобы произнести похожее на «Я».
– Это вам, Дмитрий Сергеевич, лично от Кагановича, – сказал второй полковник, подал коробку и продолжил командным тоном,– приказываю разгрузить платформу в течение двух часов… мотовоз приедет за ними в 10 часов 15 минут, а путь в надлежащий вид, как просил Лазарь Моисеевич, подготовить через неделю. Надеюсь, вам ясно?… выполняйте, – полковники также вежливо попрощались, направились к мотовозу и он исчез, как растворился, через минуту за поворотом.
Скоротечность действия создало впечатление, что его не было, что это плод воображения, вызванного словами бригадира… но в тупике стояли две платформы, а в руках бригадира дрожала коробка…
– Сергеич, показывай шапку Кагановича,– из застойной тишины раздалось звонкое предложение и под восторженный смех, отец раскрыл коробку, вытащил фуражку, одел ее и стал похож на командующего, принимающего перед наступлением твердое решение…